Ознакомительная версия.
«Я трус, я не смог лишить себя жизни, хотя это было единственно правильным выходом, а теперь я сижу и жду, когда… 21.03.97».
Чем это было вызвано, из содержания дневника ясно не становилось. Турецкий вспотел.
«Я не хочу этого делать, но не могу не делать. Я буриданов осел, вывернутый наизнанку, – я из двух равноценных зол мучительно выбираю меньшее и при этом действительно неплохо себя чувствую, как и было обещано».
Потом снова был перерыв почти на неделю, и дальше – подробно, с мазохистской точностью Уткин начинает описывать перипетии каждого своего «дела».
"…10.08.97. Сегодня заседал Президиум Верховного суда. Рассматривалось дело в порядке надзора. Восемь человек, младшие офицеры и сержанты ОМОНа, были приговорены к срокам от семи до тринадцати лет за превышение служебных полномочий и групповое убийство при отягчающих обстоятельствах. Все выглядело так, что они, проводя задержание особо опасного рецидивиста Волобуева, совершившего побег из колонии, совершенно сознательно расстреляли его из табельного оружия. А кроме того, застрелили еще пятерых, находившихся с ним в одном помещении. Эти пятеро, тоже бывшие заключенные, не оказывали вооруженного сопротивления.
Осужденные не признали свою вину и настаивали в жалобах на том, что Волобуев захватил заложницу – девочку тринадцати лет, и с целью ее освобождения и был открыт огонь на поражение. О заложнице в материалах следствия не упоминалось. Но было и еще одно несоответствие, на которое почему-то не обратили внимания при рассмотрении кассационных жалоб. Время смерти подельщиков Волобуева, по акту судмедэкспертизы, расходилось со временем смерти самого Волобуева, причем значительно, они умерли на несколько часов раньше, и о характере ранений в акте вообще не было упомянуто. Была ли это небрежность экспертов или фальсификация данных следственными органами, или предвзятость суда, повышавшего процент вскрытых нарушений в органах милиции? В общем, Президиум отменил все судебные решения и отправил дело на доследование…
Вечером меня снова навестил "Д" и выразил восхищение моей принципиальностью. Меня обманули, как ребенка. Зная, как я скрупулезно отношусь к материалам дела, мне подсунули всего одну зацепку, намек на предвзятость, и я купился…"
Дальше характер записей опять меняется. Уткин, похоже, влюбился на старости лет и с головой окунулся в романтические бредни. То стреляться собирался, и вдруг – под венец. Турецкий обескураженно перелистывал страницы, пока не наткнулся на объяснение:
«01.10.97. Это мое последнее дело, потом я ухожу в отставку и женюсь, а насчет шантажа посмотрим: еще неизвестно, у кого и на кого точнее собран компромат. Сущность моего дневника многого стоит…»
Только в отставку он почему-то не ушел, хотя и женился. Хоть что-то довел до логического конца. И где, собственно, обещанный компромат? «Сущность моего дневника многого стоит…» Какая-то нелепая фраза.
Турецкий отправился в Верховный суд, чтобы просмотреть дела, которыми занимался лично Уткин. Протоколы судебных заседаний, материалы следствия. В большинстве это были уже кассационные и надзорные дела, а значит, кроме материалов из Верховного суда были бумаги из судов еще двух, а то и трех ступеней – районного, областного, республиканского… И разобраться в этом ворохе бумаг, найти в каждом деле ту самую зацепку, несоответствие было просто невозможно. То ли Уткина берегли и, зная его тонкую душевную организацию, старались использовать только в крайнем случае, то ли другие структуры совета директоров действовали достаточно надежно и до Верховного суда заказанные дела просто не доходили.
Во всяком случае, Турецкий обнаружил единственный прецедент. Правда, его грех было не заметить: так все оказалось притянуто за уши. Уткин откровенно превратил процесс в фарс, то ли рассчитывая привлечь интерес прессы, то ли испугать коллег своей неосторожностью. Рассматривалась кассационная жалоба руководителей стачечного комитета, которых осудили за организацию массовых беспорядков. В маленьком городе в Оренбургской области, на самой границе с Казахстаном, рабочие железной дороги, которым уже одиннадцать месяцев не выплачивали зарплату, устроили стачку. Вместо пикетирования городской администрации они перегородили живыми заслонами подъездные пути и тем самым на двое суток парализовали движение через ключевой железнодорожный узел. Городские власти не сумели договориться с забастовщиками, милиция, добрая часть которой имела родственников, друзей или знакомых среди пикетчиков, не рвалась в бой и не собиралась силой разгонять демонстрантов. И тогда неизвестно откуда понаехала братва: кто с кольями, а кто и с автоматами, и начались боевые действия. Причем, как ни странно, победили безоружные стачечники, изрядно покалечив заезжих штрейкбрехеров. А руководителей стачкома осудил областной суд Оренбурга. В деле имелись явные натяжки и несоответствия, ибо не стачкомовцы в результате явились инициаторами массовых беспорядков, а так и не выясненный некто, собравший по окрестностям уголовный элемент, вооруживший его и пославший на «разборку». Кроме того, был допущен и ряд других процессуальных нарушений. Но Уткин, вскрыв все это и сделав упор на том, что дело явно шито белыми нитками и трещит по всем швам, тем не менее оставил демонстративно приговор в силе, а жалобу без удовлетворения.
Последняя запись в дневнике, сделанная неровными прыгающими буквами, гласила: «22.02.199… Даже если с Катей ничего не случилось, все равно с меня хватит…»
28 февраля, раннее утро
Шура Боровик, закадычный друг хулиганского детства, а ныне видный российский археолог, которого в авральном порядке «под белы рученьки» доставили в Генпрокуратуру в 5.20 утра, немедленно округлил сонные глаза и нацепил очки.
– Я, конечно, не большой специалист по всяческой нумизматике, но тут и моих подсыхающих мозгов хватит. Эта штучка относится к памятным ватиканским, так сказать, «папским» медалям.
– Насколько она древняя?
– Дай подумать. Прекратили чеканить медали в первой половине восемнадцатого века. Пий II был на папском престоле… в 1458-1464 годах. Значит, тогда она и изготовлена. Ага! Так это медаль из самой первой серии. Чеканка медалей тогда, как и монет, производилась вручную. Удар молота переводил изображение со штемпеля и…
– Подожди, я неверно сформулировал, – Турецкий испугался, что сейчас ему предстоит выслушать целую лекцию. – Я только хочу узнать ее истинную ценность.
Шура присвистнул и почесал затылок:
– Этого никто точно сказать не может. Количество «папских» медалей весьма ограниченно. Так что можешь быть уверен, что таких вот, как эта, во всем мире еще найдется штук двадцать максимум. То есть это пять веков назад их было двадцать! А сколько дожили до нашего времени? Есть, конечно, где-то точные цифры; я думаю, не больше двух третей сохранилось.
– И можно выяснить, где они?
– Как два пальца об асфальт. Их ведь получали самые достойные, то есть приближенные к папе особы. Это все равно что узнать, кто получил Нобелевскую премию в том или ином году.
– Да я не это имею в виду! – Турецкий начал терять терпение. Меня не интересует, кто владел ими пятьсот лет назад! Я хочу знать, у кого они есть сейчас!
– Так я тебе об этом и говорю. Они были наперечет тогда и тем более сейчас. Кстати! – спохватился Боровик. – А у тебя она откуда взялась?!
Через пятьдесят минут Турецкий уже знал, что памятная медаль с профилем папы Пия II в нашей стране пребывает в единственном числе. Долгое время она лежала в запасниках Пушкинского музея изобразительных искусств, пока в 1965 году не была подарена одному из секретарей ЦК в связи с его пятидесятилетием. Через два года его «ушли» на пенсию, а еще через четыре экс-секретарь умер. Но «папская» медаль послужила началом блестящей коллекции, которую впоследствии собрал его сын. Впрочем, это было лишь хобби, в реальной жизни коллекционер также двинулся было по партийной линии и даже в более крутые времена удержался на плаву. Ныне он занимал пост министра юстиции.
Муровская справка по запросу Турецкого гласила следующее:
«27 февраля 1997 года, почти ровно год назад, „папская“ медаль мистическим образом пропала из его коллекции, о чем он несколько дней спустя заявил в Московский уголовный розыск, что и зафиксировано соответствующими документами. Тем не менее никаких следов взлома или кражи в квартире министра юстиции обнаружено не было. Была проведена оперативно-розыскная работа, направленная на большинство московских частных галерей и коллекционеров, которая никаких результатов не принесла. И в настоящий момент по-прежнему нет ни малейших следов медали и ни малейшей информации, которая бы могла пролить свет на ее загадочное исчезновение».
Значит, 27 февраля девяносто седьмого пропала медаль. И 18 февраля умерла Лариса Масленникова. За девять дней до пропажи этой медали, принадлежащей министру юстиции, соседу Ивана Уткина. Сам по себе тот факт, что Уткин спрятал медаль в дневник, ничего не доказывает, но кое-что подсказывает. То ли Уткин спер медаль у своего соседа, то ли тот сам потерял, будучи через девять дней после смерти Масленниковой дома у Уткина. Хотя нет, что же он ее все время с собой таскал? Как-то странно. Ну, да это теперь неважно, каким образом покойный Иван Сергеевич завладел «папской» медалью. Главное, что ни разу в своих записях за последний год он не упоминал имен людей своего ранга, очевидно, что он их боялся, и лишь таким изощренным способом рискнул указать в дневнике своего врага. «Сущность моего дневника многого стоит…»
Ознакомительная версия.
