но с коррупцией другого рода…
— Другого рода? — удивился Сэм. — Это как?
— Это когда священник присваивает церковные деньги, не передаёт их дальше по цепочке. Жадничает, короче, — ответила Клементина. — С такими работают, воспитывают их, наставляют на путь истинный. В целом, система довольно справедлива. Это не Божья справедливость и не общечеловеческая, а некая третья — цеховая — справедливость. Это те правила, которые ты должен принять, если хочешь существовать внутри системы. Естественно, прихожанам об этом знать вредно. Люди должны быть покорны властям так же, как они покорны Богу. Если распалять их воображение фактами коррупции, то они будут роптать против церкви, а это уже — смертный грех. Чуешь, Беккет, что на кону? Вечное спасение душ человеческих. Вот поэтому ты не найдёшь никакого компромата на Экзархию в русскоязычной Сети. Там, вообще, нет соблазнов для отступничества. Всё сделано так, чтобы даже слабые верой стяжали царствие Господне…
— Это ты сейчас свою собственную позицию рассказываешь или официальную? — поинтересовался Сэм.
— Официальную.
— А какая твоя личная позиция, Клементина?
— А какая у меня может быть личная позиция, Беккет? — святая раскрыла руки, как бы охватывая всё вокруг. — Я сто лет безвылазно сижу на верхнем уровне этого купола. Ко мне приводят людей — я их лечу. Когда приносят мёртвых — я их воскрешаю. Шестнадцать часов в сутки, и так — круглый год. Вот и всё. Какая у меня может быть позиция?
— Неужели у тебя никогда не бывает перерыва в работе? Отпуск, например, ну или там выходные дни? — не поверил Беккет.
— Вот как раз сейчас у меня в кои-то веки отпуск, — улыбнулась хозяйка комнаты. — Правда, мне приходится чуть ли шантажировать своих опекунов тем фактом, что я сто лет работала без продыху, чтобы они позволили мне сейчас бездельничать — под благим предлогом, естественно. Преступник действительно снизил темпы. После Марсианца новых убийств не было. Возможно, это связано ещё и с тем, что полиция усилила свои патрули.
— Я не заметил ничего такого, — возразил Сэм.
— Они используют активный термооптический камуфляж. То, что вы их не видите, вовсе не означает, что их нет.
— Резонно, — согласился Беккет, припомнив, как полиция застала его и Миранду врасплох.
Клементина задумчиво покручивала дюбелем между пальцев.
— Хотя, знаешь, Сэм, я, по ходу, приврала. Был у меня один раз отпуск, почти двадцать лет назад. Звучит невероятно, но я отдыхала целых пять дней. Как раз в это время хакеры с южного полушария провели успешную кибератаку на банковскую систему русской половины. Платёжная инфраструктура была полностью парализована. Понятия не имею, как это связано с моей работой, но все эти дни ко мне никого не приводили. Я просто валялась в кровати и слушала музыку. Чудесное было времечко. До сих пор, когда вспоминаю, теплеет на душе.
Усмехнувшись, Беккет покачал головой.
— Клементина, я вынужден ходить с ферзя, потому что, считаю, что сейчас не время для осторожностей. Скажи, ты в курсе того, что место в очереди к тебе можно получить по протекции или же купить за деньги? Ты знаешь, что протопресвитеры наживаются на твоих трудах?
— Ах если бы одни пресвитеры, — махнула рукой святая. — Бери выше, вся Экзархия. Протопресвитеры — лишь мои управляющие. Они сами отстёгивают львиную долю тем, кто выше.
— Тебе нравится такая ситуация?
— Нет, — отрицательно мотнула головой собеседница. — Хотя, по идее, мне должно быть всё равно, ведь я сама не имею с этого ни копейки. Да и к чему мне деньги? Тут, на верхнем уровне, даже торговых автоматов нет.
— Тогда почему ты терпишь всё это? Почему не борешься?
— И как, по-твоему, я должна бороться? — насмешливо прищурилась целительница.
— Заяви о коррупции открыто, — призвал её Беккет. — Ты же постумная святая Клементина Кидонайя, дева-мученица, чудотворница, на тебя молится всё северное полушарие. Тебя точно услышат.
Тяжело вздохнув, Клементина спросила:
— Сэм, ты когда-нибудь слышал про Дафнию Люксембургскую?
— Нет.
— Она жила двести лет назад и была ньменом первого поколения. С рождения воспитывалась в церковном приюте. Единственной её способностью был дар убеждения. Двадцать лет подряд она стояла на площадях европейских городов и призывала людей нести деньги в храм. Люди её слушались. Да и как было её не послушать? Мне позволили ознакомиться с засекреченными видеозаписями тех лет, и я смогла увидеть её на экране, будто воочию. Дафния была дивным и чистым цветком. Её глаза светились неподдельной верой и любовью к Богу. Во время проповеди её слабый голосок набирал силу и заставлял вибрировать сердца. Поток средств захлестнул епархию. На двадцать первом году своего служения, тридцатилетняя Дафния подняла открытый мятеж против иерархов церкви. Она видела, как они обогащаются вместо того, чтобы пустить деньги на благотворительность и на заботу о пастве. Её обличительный голосок звенел на улицах, и верные ей люди всякий раз спасали её от подосланных убийц, но её крестовый поход против церкви не мог продолжаться вечно. Через год её поймали. Объявили Антихристом, Сатаной в юбке, заклеймили как ведьму и богомерзкого еретика. Её сожгли в Люксембурге, её родном городе. Бывший духовник Дафнии, местный епископ, лично поднёс горящую зажигалку к её пропитанной напалмом сорочке. Спаси Бог невинную душу, — закончила свой красочный экскурс в историю святая.
— Я хочу, чтобы ты понял, Сэм, — наклонилась вперёд Клементина. — Церковь уничтожит любого ньюмена-мятежника, какой бы силы он ни был, какой бы популярностью он не пользовался среди народа. Даже если он перетянет на свою сторону местных правителей, то Церковь может наложить интердикт на ту страну — и церкви закроются, священники прекратят совершать таинства. Вечное спасение души для целого народа станет под вопросом. Кто посмеет противиться? Кто встанет на пути правосудия Божьего? Никто. У нас, ньюменов, выбор всего один: или ты во всём подчиняешься Церкви и пашешь на её благо, или тебя безжалостно уничтожают. Анафема и мучительная смерть — вот удел сильных. Я же… Я слабый ньюмен. Я умею только лечить и воскрешать. Я женщина, в конце концов, а этот мир принадлежит мужчинам. Этой мой урок смирения, это мой подвиг служения, которое прервёт только смерть. На что ты меня сейчас толкаешь, Беккет?
— Секундочку! Ты сказала, что ты ньюмен, но ты же человек.
— Да кто тебе такое сказал?
— Урквин. Он изучил твою родословную и
