студент зовет подружку на свидание», – подумала Наташа. Настойчивость Любы ее неприятно удивила.
На встрече все разъяснилось.
– Я хотела бы, что все продолжалось как прежде, – сказала Люба. – Ты уязвлена морально, я вполне это осознаю и готова признать, что я недостаточно вкладывалась в наши отношения. Предлагаю тебе пять процентов от своих гонораров за то, чтобы у нас с тобой ничего не менялось.
Стоял пасмурный день, ветер вычесывал деревья широким гребнем, под ногами катились ветки и листья… Наташа подумала, что она, наверное, совсем отупела. Смысл каждого слова в отдельности был ей ясен, но понять, что Люба имеет в виду, она не могла.
– Ты собираешься платить мне, чтобы мы продолжали дружить?
– Я хочу отметить вознаграждением твою готовность делиться со мной историями, – сказала Люба.
Так и сказала: отметить готовность вознаграждением. Люба иногда начинала выражаться зубодробительной канцелярщиной. Причем сама себе в такие минуты очень нравилась.
Вот и сейчас: она смотрела на Наташу с ласковым умилением – чисто ангел, явившийся грешнику с вестью, что тот прощен. Было очевидно, что Люба нашла идеальный выход, который устроит всех – и ее, и нищую Наташу, и, возможно, даже издательство.
«Нет, издательство она не посвящает в закулисную сторону своего, мать его, творчества», – подумала Наташа.
Позже она пыталась сообразить, что ее так возмутило. Смехотворность предложенного вознаграждения? Или сияющая уверенность Любы, что Наташа накинется на это щедрое предложение, как изголодавшаяся собака на колбасный ошметок?
Пожалуй, нет. Поразило и возмутило ее то, что за все это время Люба ни разу – ни разу! – не сказала ей спасибо. Не собиралась она делать этого и теперь.
Наташа повернулась к ней. Ветер взбивал волосы, пряди лезли ей в лицо.
– К черту осторожные эвфемизмы, – предложила она. – Давай начистоту: все твои книги написаны по моим сюжетам…
– Ну, сюжеты – это громко сказано, – вежливо усмехнулась Люба.
– Называй как хочешь. Все до единой истории, лежащие в основе твоих книг, – мои.
– Они не твои, – снова вежливо возразила Люба. – Ты услышала их от своих пенсионерок.
Наташа сделала широкий приглашающий жест в сторону «Атланта»:
– Иди и тоже слушай, что тебе мешает? Не хочешь? Люба, это легко! Просто работай с ними десять лет, уважай их, будь готова поддержать беседу, сочувствуй им…
Люба начала раздражаться:
– Я поняла, поняла: ты добрая душа, готовая распахнуть объятия каждой болтливой старухе. Наташа, я предлагаю тебе рабочую бизнес-модель, учитывающую как твои, так и мои интересы…
– Знаешь куда засунь свою модель? – Наташа плотнее запахнула кофту на груди: ветер все усиливался. – Все, Люба, не о чем больше разговаривать.
– Неужели тебе мало пяти процентов? Это с каждой книги! Возможно, ты неправильно меня поняла. От тебя не требуется никаких действий, тебе не придется писать днями и ночами, как мне, вся книга – по-прежнему продукт моего творчества. Мы лишь будем встречаться, как и прежде, и ты будешь делиться со мной твоими жизненными наблюдениями… Это не такая сложная работа, как тебе, возможно, кажется.
– Вот и делай сама эту работу, – с веселой злостью ответила Наташа. – Я на досуге поразмыслила и решила, что могу и сама писать книги! – Эта мысль пришла ей в голову сию секунду. – Сюжетов у меня – миллион! Хватит на десять лет. Я тебе годами дарила их бесплатно. Ты все воспринимала как само собой разумеющееся. Ни слова благодарности, ни намека, что ты мне признательна… А теперь, значит, у нас бизнес-проект? Нет, дорогая. Я справлюсь сама, мне не нужен компаньон.
Люба засмеялась – искренне и от души:
– Наташа, ты же троечница! Кому и знать об этом, как не мне, – это ведь я за тебя писала в школе все сочинения. У тебя корявый слог, бедные метафоры. Ты согласование времен в придаточных предложениях так и не выучила! Прости, что я отказываюсь лицемерить, но ты – писательница? Это смешно…
Устав бороться с прядями во рту, Наташа выудила из кармана резинку, скрутила волосы в пучок и соорудила на затылке жиденькую гульку. У Любы ее прекрасная густая грива лишь слегка шевелилась, словно Любу ветер благоговейно целовал, а Наташе раздавал подзатыльники.
Люба права. Она-то всегда была отличницей. А Наташа – вечная троечница. И это касается не только уроков литературы в школе.
– Соглашайся, – примирительно попросила Люба. – Взвешенное решение принесет выгоду нам обеим.
Наташа помолчала. Злость ее схлынула, осталось только удивление. Что, если и не было никакой Любы? Что, если она ее придумала? Весь этот ходячий набор тривиальностей – все эти взвешенные решения, продукты творчества, жизненные наблюдения – откуда они? Но ведь была же, была девочка, сидевшая с ней за одной партой! Копна кудрей, переводная татуировка на запястье, плакат с молодым Юэном Макгрегором над кроватью… Курила, тайком от матери проколола пупок, ходила на сальсу, влюбилась в преподавателя и пыталась соблазнить его, надевая под платье алое кружевное белье, чтобы дерзко выбивались лямочки и кружева. Вдвоем это белье и выбирали, модель называлась «Императрица» и, естественно, ее дополнили эпитетом «шальная». Императрица не помогла, и Люба мстительно выкинула сначала трусы, а потом лифчик со своего девятого этажа. Наблюдая полет трусов, они хохотали как безумные.
Где та, прежняя Люба?
Что это за неумная самодовольная женщина перед ней?
– Ты мне часто повторяла про троечницу, – задумчиво сказала Наташа. – Это правда. Но это было двадцать лет назад. А сейчас мне тридцать шесть. Я тащу на своем горбу двоих детей, беспомощных родителей, быт и работу. Я очень многому научилась за прошедшие годы, Люба. Если я справляюсь с этим возом, возможно, я справлюсь и с книгой.
1
Как только они отъехали от дома Горбенко, Илюшин достал смартфон.
– Любовь Андреевна? Это Макар Илюшин.
Он включил громкую связь, и голос Яровой заполнил машину.
– Господи, опять, – сказала она тоном усталой брезгливости. – Нет, это невозможно! Даже у вашей надоедливости должны быть рамки. Вы ведете себя хуже журналистов. Я вешаю трубку.
– Это меня более чем устроит, – согласился Макар. – Снимет с меня тяжесть морального выбора. Как только вы положите трубку, я сразу же позвоню следователю, который ведет дело об убийстве Габричевского, и изложу ему всё, что узнал за эту неделю. Честно говоря, мне очень хочется поступить именно так. – Голос его приобрел нехорошую вкрадчивость, что у Илюшина всегда было верным признаком того, что он взбешен.
– Что за дешевый блеф, – рассмеялась Яровая.
– Кладите трубку, – предложил Макар.
Повисла тишина. В машине слышалось лишь ее дыхание, усиленное динамиком.
– Мы будем через полчаса, – сухо предупредил Илюшин, когда истекла
