мозги загружать. Иди-иди.
Юра отправился на кухню жарить пожарские котлеты. Отец всегда хвалил его за умение делать так, чтобы панировка становилась хрустящей, но при этом не сухой. Что Гога собрался найти в его конспектах? Юра готов был голову дать на отсечение, что проанализировал каждую строчку и каждое слово в уголовном деле и ничего не упустил. Хотя… Он ведь думал только о том, как доказать, что Виктор Лаврушенков не убивал Астахова, а вовсе не о том, как уличить следствие в недобросовестности и тем самым скомпрометировать материалы дела. Вполне возможно, что при таком подходе он мог чего-то и не заметить.
– Готово! – крикнул он, накладывая в тарелки котлеты и разогретую на сковороде вареную гречку. – Прошу к столу!
Гога появился на кухне, и по его непроницаемому лицу невозможно было догадаться, удалось ли ему найти что-то интересное.
– Ну, как? – с надеждой спросил Юра.
– Да никак. Пустышка.
– А что искал-то?
– В протоколе должно быть полное перечисление, откуда изъят каждый образец. Я подумал, что, может, ты эту часть тоже переписал полностью. Тогда мы хотя бы понимали, в каком месте оставлен след номер двести двадцать три. А у тебя только резюме по Лаврушенкову.
Юра с досадой ударил себя кулаком по бедру. Это правда, он нашел то место в уголовном деле, где перечислялись образцы, совпавшие с дактокартой Славкиного отца, и переписал из документа только то, что касалось указанных номеров: в каком месте обнаружены. Ступени крыльца, балясины, оконная рама, нижняя поверхность столешницы, ножка прикроватного столика, еще много других мест. Все это свидетельствовало о том, что Виктор многократно производил столярные, слесарные и прочие ремонтные работы на даче Владилена Астахова. Ни на посуде, ни на бутылках, ни на рояле его следов не обнаружили, и Юра считал такое несоответствие достаточно веским аргументом в пользу непричастности Виктора к убийству.
– Да не переживай ты, – успокоил его Гога. – В любом случае двести двадцать третий куда-то делся, и это не украшает уголовное дело.
Но Юра отчего-то расстроился настолько, что даже аппетит пропал. Он был уверен в своих силах, в том, что тщательно изучил материалы и что осталось совсем немного до того момента, когда имя Славкиного отца будет очищено от позора, а оказалось, что он – лопух, ничего не умеет, наделал ошибок, проглядел важное.
* * *
На следующий же день Юра помчался в архив. К счастью, Елизавета Георгиевна его не забыла.
– Вообще-то не положено, – сказала она, строго глядя на него через очки, – но уж по старой памяти – ладно, так и быть, если вам нужно то же самое дело, на которое вы приносили запрос. Если нужно какое-то другое, то категорически нет.
– То же самое, то же, – горячо заговорил Юра. – Просто кое-что уточнить. Я быстро.
Гога как в воду глядел: образец с номером двести двадцать три обнаружился в конверте, подписанном «Глейнер Леонид Яковлевич». Видимо, из «неустановленных» он случайно попал в конверт с образцами этого Глейнера и на проверку по базе вообще не отправлялся. Никакого преступного умысла, самая обычная случайная ошибка. Неловкое движение рукой, чья-то злая дурацкая шутка, чтобы подставить коллегу и создать ему дополнительную головную боль, когда он начнет все сверять и пересчитывать. Или банальная невнимательность.
Юра открыл протокол. Образец изъят с поверхности перил крыльца. И что с того? За эти перила хватались все без исключения. Даже удивительно, что в таком месте удалось снять отпечаток, пригодный для идентификации. По идее, там все должно быть смазано и стерто, сплошные наложения. Вот если бы его обнаружили на бутылке, стоящей на столике рядом с умершим певцом, а еще лучше – на блюдце со свечой, на фотографии Лилии Бельской или на записке…
Он достал из сумки фотоаппарат, сделал несколько снимков злосчастного образца, заблудившегося в огромной общей куче, аккуратно положил обратно в конверт «Глейнер». Открыл том с фототаблицами: место изъятия каждого образца и каждого вещдока должно быть не только указано в протоколе, но и сфотографировано, а когда их так много, разрешается формировать из таблиц отдельный том. Ну, фотографии записки там нет, это Юра уже давно проверил, а как насчет двести двадцать третьего?
Есть. Действительно, перила. И в таком месте, где и в самом деле можно оставить такой отпечаток, который легко идентифицировать: не на внешней поверхности, за которую обычно держатся те, кто идет по ступенькам, а изнутри, в пространстве между балясинами. Интересно, для чего человеку туда лезть?
Но как бы там ни было, след оставлен не в доме, не на предмете, так или иначе связанном с убийством. А ведь как замечательно могло бы получиться, если бы оказалось, что именно Константин Левшин прикасался к бутылке с отравленной водкой или расставлял на крышке рояля блюдечки со свечами! Даже если у Гоги все получится с тем человеком, которому предназначен блок «Мальборо», и выяснится, что двести двадцать третий образец совпадает с отпечатками ранее судимого Левшина, это даст только уверенность в том, что Левшин был на даче у Астахова. Ну, был и был, и что с того? Неизвестно, когда он туда приезжал. Снова улика всего лишь косвенная. Как там было в одной из песен Высоцкого? «Обидно мне, досадно мне, ну ладно».
* * *
Гога Телегин, как и обещал, позвонил через два дня.
– В архиве был? – спросил он без лишних предисловий.
– Был. Нашел. Ты оказался прав, двести двадцать третий никуда не исчез, просто попал в другой конверт.
– Фотографию сделал?
– Сделал, отпечатал. Куда тебе подвезти снимки?
– Сможешь подъехать к гостинице «Москва»? Я там буду примерно в семь – в полвосьмого.
– Конечно, подъеду. Где тебя там искать?
– Стой у входа, я сам тебя найду, – усмехнулся Гога. – Потом прогуляемся чуток и поговорим.
Ждать Гогу пришлось аж до начала девятого, и Юра изрядно промерз, медленно вышагивая туда и обратно вдоль длинного фасада. Телегин выскочил из гостиницы в распахнутой короткой дубленке, меховую шапку держал в руках.
– Извини, друг, не всегда удается прервать разговор, – сказал он со своей неизменной обаятельной улыбкой.
От него слегка пахло спиртным.
– Пройдемся до Библиотеки Ленина, я продышусь немного, а то там накурено так, что дыхание перехватывает. Самому, что ли, пристраститься? А то все кругом курят, а я один как дурак, – с усмешкой проговорил он.
Они неторопливо двинулись в сторону Александровского сада. Кремлевская стена красиво освещена, у Вечного огня лежат цветы, совсем свежие, еще не побитые морозом. Как все изменилось!
– Представляешь, когда-то мы с отцом здесь на лыжах катались, – задумчиво сказал Юра. – Еще до того, как Могилу Неизвестного Солдата сделали. Мне
