не я, ты отдельный человек, самостоятельная единица. Ты взрослый, сам принимаешь решения и несешь груз последствий. Я твой отец, я всегда буду рядом, пока жив, и нести этот груз я помогу, если будет тяжело. Но решения ты должен принимать сам, без меня.
А про себя думал: «Что я творю? Зачем? Для чего я толкаю своего сына прямо в пропасть? Но я действительно не знаю, как ему следует поступить, чтобы результат не оказался разрушительным. Разрушительным для всех нас, но в первую очередь – для самого Юрки».
– Я понял, – угрюмо ответил Юра и ушел в свою комнату.
Через минуту из-за стены послышались звуки какой-то рок-музыки: сын включил магнитофон.
Николай тяжело поплелся на кухню, поставил чайник.
Ему хотелось умереть.
Ноябрь 2021 года
Петр Кравченко
Речь Николая Андреевича делалась все медленнее, он чаще стал прерываться, умолкать и уходить мыслями куда-то далеко.
– Вы плохо себя чувствуете? – спросил Петр. – Хотите вернуться домой? Может, надо таблетку принять?
– Не надо, – ворчливо отозвался Губанов. – Со мной все нормально. Посидим здесь. Воздух сегодня вкусный. Если от всей этой карантинной канители и есть какая-то польза, так только в том, что люди стали меньше ездить на работу. Соответственно, и машин меньше, и выхлопа. Раньше в городе совсем нечем было дышать, а сейчас ничего, получше. Плесни еще пять граммов, и я доскажу. Уже немного осталось. Сегодня и закончим с тобой.
Он помолчал, дождался, пока Петр нальет коньяк, неторопливо выпил.
– Закончим и попрощаемся.
Петр почувствовал, как в горле встал ком, глаза обожгло. Ну елки-палки! Разве можно взрослому мужику быть таким чувствительным! Стыдоба.
– Вы не хотите, чтобы я приходил? Я вам надоел? – произнес он, усиленно делая вид, что не понял смысла сказанного.
Губанов хмыкнул:
– Ты дурака-то из себя не строй, журналист. Ладно, идем дальше. Тот двести двадцать третий отпечаток принадлежал не Левшину, так что зря Юрка с Телегиным колотились. Конечно, фотография – это не сам образец, формула могла быть неточной, любительская техника тех времен – совсем не то же самое, что нынешняя, цифровая. Но на образце отчетливо виден был шрам от пореза, глубокий и давний. А на карте Левшина никаких шрамов не обнаружено, ни на одном пальце.
– А чей же это был след?
Николай Андреевич почему-то рассмеялся, потом протянул Петру открытую ладонь. На подушечке указательного пальца отчетливо виднелся старый шрам.
– Мой. Когда Юрка рассказал про результат, я вспомнил, как мы с Астаховым в тот вечер на крылечке беседовали. Он говорил, что дом пора перекрашивать, да все никак не собраться. Обсуждали, от чего краска лопается и облезает, от дождей или от перепадов температуры. Я-то в физике ни бум-бум, Астахов тоже не по этой части. И я тогда сказал, что если дело в дождях, то на внутренней стороне перил, куда вода не попадает, краска должна быть целая. Ну, в том смысле, что поверхность будет гладкой, ничего не отколупывается. И полез пальцем проверять. Понятно, что след нашли, а идентифицировать не смогли, у меня же отпечатки не брали.
– Почему? Вы ведь приходили к следователю, рассказывали, что были у Астахова в тот вечер перед убийством. Как же так?
– Юноша, это сейчас среди работников полиции полно преступников, а в те времена никому и в голову не пришло меня подозревать. Раз носишь погоны и зовешься офицером, то ты априори честный и порядочный человек. Ну, в общем, хлопоты эти с образцами оказались напрасными. Юрка, конечно, огорчился. Он надеялся получить в руки еще одно доказательство того, что Левшин – убийца. Но не вышло. Пришлось ему идти к Боронину с тем, что есть. Дальше все было примерно так, как и ожидалось. Боронин Юрку выслушал, бумагу с изложением всех фактов у него забрал, даже в сейф положил, пообещал принять к сведению и разобраться.
– То есть не погнал поганой метлой?
– Не погнал. Он же умный был. Кивал, качал головой, все как положено. Сказал, что, если будет нужно – лейтенанта Губанова пригласят и побеседуют с ним более предметно. Сын, конечно, воодушевился, ждал каждый день, что ему позвонят из прокуратуры. Но никто не позвонил. Месяц прошел, другой, третий, Олимпиада на носу, все в мыле, в туалет сбегать некогда. Сам, наверное, знаешь, как это бывает: сначала ждешь каждую минуту, потом вспоминаешь примерно раз в день, а потом вдруг обнаруживаешь, что уже две недели прошло, а ты ни разу об этом и не подумал.
– Знакомо, – улыбнулся Петр. – И что было дальше?
Губанов снова взял паузу, думал о чем-то, жевал губами, постукивал пальцами по коленям. Петр в который уже раз поймал себя на желании оглядеться: не видно ли знакомой фигуры в бейсболке, и неожиданно почувствовал, как напряжены у него шея и плечи. «Какая же это трудная задача – не оглядываться и не смотреть по сторонам! Если я соберусь все-таки писать «художку», нужно будет обязательно вставить это наблюдение», – подумал он.
Мимо них плавно продефилировала женщина с детской коляской, та самая, для которой Петр сегодня открывал дверь. Женщина узнала его, приветливо кивнула и улыбнулась.
– Знакомая, что ли? – насмешливо спросил Николай Андреевич.
Ух ты! Заметил! А ведь Петр готов был голову дать на отсечение, что старик полностью ушел в себя и ничего вокруг не видит.
– Это ваша соседка, живет с вами в одном доме, мы с ней сегодня в подъезде столкнулись.
– А-а, понятно. Я редко выхожу, почти никого из соседей не знаю. Раньше со многими общался, а теперь что толку знакомства заводить? Люди постоянно переезжают, всех не упомнишь. Да и вообще жизнь стала другая. Наше поколение умело дружить с первого класса школы до самой смерти. Встречались, в гости ходили, вместе на природу выезжали, на дни рождения собирались. Не терялись, поддерживали отношения. Оно и понятно: переезжали редко, а если и меняли жилье, то зачастую все равно оставались в одном городе. Тогда очень поощрялось, чтобы человек много лет работал на одном месте. А нынешние порхают с работы на работу, из города в город, из страны в страну. Это хорошо, это движение, развитие, перемены. Застоя нет. Но и отношений нет. Если ты меня спросишь, что лучше, я тебе и не отвечу. Вот вроде и хорошо, что мой Юрка со Славиком Лаврушенковым дружбу сохранил, а вроде и…
Он запнулся и снова замолчал.
– Лучше бы этой дружбы не было, – продолжил Губанов неожиданно твердым голосом. – Все, юноша, я подошел к самому трудному. Поэтому буду говорить коротко, без лишних подробностей. Тяжко это
