за столом у окна в квартире Чун-Ча. Мин старательно соединяла точки в прописи. Лицо Чун-Ча не выдавало ее мыслей.
В десять лет Мин толком не умела читать и писать. Ее словарный запас был скудным, а кругозор ограничен жесткими рамками концентрационного лагеря. Она повидала больше ужасов, чем солдат на войне. Для нее эта война длилась все десять лет.
Мин подняла голову от блокнота и поискала на лице Чун-Ча признаки одобрения или недовольства.
Чун-Ча улыбнулась и сказала:
– Мы будем тренироваться ежедневно. Понемногу зараз.
Мин ответила:
– Я не очень умная.
– Почему ты так считаешь?
– Потому что там мне так говорили.
Она не называла это место ни Йодок, ни «Лагерь № 15», вообще никак – говорила просто «там».
– Там они лгут, Мин. Только это и делают. Для них ты – ничто. С какой стати утруждаться и говорить тебе правду?
– А ты умела читать или писать, когда вышла на свободу?
– Нет. И меня тоже называли глупой. А теперь у меня есть эта квартира. И машина. И работа. И… у меня есть ты.
Мин в задумчивости нахмурила брови.
– А чем ты занимаешься?
– Работаю на Высшего руководителя.
– Но ты сказала, что никогда с ним не встречалась.
– Большинство людей, которые ему служат, никогда с ним не встречались. Он очень важный человек. Самый важный из всех. Но мы хорошо ему служим, и он заботится о нас, как отец.
Мин медленно кивнула.
– Но о людях там он не заботится.
– Для него они враги.
– Я ничего ему не сделала, – сказала Мин.
– Не сделала. Причина в философии.
– Что это такое?
– Это идея.
– То есть из-за идеи я оказалась там?
Чун-Ча кивнула, а потом испугалась, что вступает в воды, которые для нее слишком глубоки. Она посмотрела на часы:
– Время поесть.
Эти слова всегда заставляли Мин забыть обо всем остальном.
– Я тебе помогу. Мы можем снова сделать тот белый рис?
Чун-Ча кивнула, и Мин прошла в маленькую кухоньку.
Пока они бок о бок трудились на кухне, Чун-Ча выглянула в окно и увидела того же человека. Он всегда стоял там – или кто-то в точности на него похожий. Чун-Ча считала, что он работает на черный китель. У кителя было имя, но оно не имело значения для Чун-Ча, и она решила не сохранять его в памяти. Черный китель был подозрительным, параноидным человеком, почему и сумел высоко подняться в правительстве. В каком-то смысле он имел большее влияние, чем генералы в фуражках и с медалями, за суровыми морщинистыми лицами которых таились злоба и жестокость.
Он был одновременно ее спасителем и ее врагом, Чун-Ча это знала. Она понимала, что должна вести себя с ним предельно осторожно. Разрешение на то, чтобы забрать Мин из Йодока, она получила из его канцелярии. Но он мог в любой момент отнять девочку у нее. И Чун-Ча это было известно.
Но пока что Мин была с ней. Только это имело значение. Только это, и больше ничего.
Она поглядела на Мин, которая аккуратно нарезала небольшой помидор на тоненькие ломтики. От напряжения она выпятила губы, но ее руки – заметила Чун-Ча – были тверды, как скала.
Они напоминали ее собственные. Но руки Чун-Ча чаще брались за нож для того, чтобы убить кого-то, чем для приготовления салата.
Чун-Ча сказала:
– Мою мать звали Хэ Ву.
Мин перестала резать и повернулась к ней, но Чун-Ча так и смотрела в окно.
– Она была высокая, выше моего отца. Его звали Кван. Йе Кван. Ты знаешь, что значит Кван?
Мин сказала:
– Кван – значит сильный. Он был сильным?
– Да, когда-то был. Наверное, все отцы сильные в глазах своих дочерей. Он был профессором. Преподавал в университете. И мать тоже.
Мин отложила нож.
– Но ты сказала, что не умела ни читать, ни писать.
– Я попала в Йодок совсем маленькой. Я не помню свою прежнюю жизнь. Я выросла там. Это было все, что я знала. До Йодока ничего не было.
– Но разве твои родители не учили тебя, когда…
– Они ничему меня не учили, – перебила ее Чун-Ча, закрывая крышку рисоварки и включая ее. Потом добавила, уже спокойнее: – Они ничему меня не учили, потому что это было запрещено. А когда я достаточно подросла, чтобы учиться, они… не могли меня учить.
– У тебя были братья или сестры?
Чун-Ча уже собиралась ответить, но перед ее мысленным взором встала картина с четырьмя фигурами в мешках, привязанными к столбам.
«Ты видишь красные кружки у них на одежде? Ты должна ударить ножом в этот кружок… Исполняй сейчас же, или умрешь тут старухой».
Рука Чун-Ча непроизвольно дернулась. Но она держала не нож, а чайную ложку. Мин поглядела, как ложка взлетела в воздух. Потом взяла Чун-Ча за руку и сказала:
– С тобой все в порядке? – В ее голосе был страх.
Чун-Ча посмотрела на девочку и опустила ложку. Она сразу поняла, что подумала Мин: «Неужели моя спасительница, единственный человек, который стоит между мной и тем местом, сходит с ума?»
– Воспоминания иногда бывают такими же болезненными, как раны, Мин. Ты понимаешь?
Девочка кивнула, и страх из ее глаз исчез.
Чун-Ча сказала:
– Мы не можем жить без воспоминаний, но и с некоторыми из них не можем тоже. Понимаешь, о чем я?
– Думаю, да.
– Хорошо. Теперь закончи с этим помидором. Когда сварится рис, сядем есть.
* * *
Час спустя они отставили свои миски и приборы.
– Можно мне еще потренироваться с прописями? – спросила Мин, и Чун-Ча кивнула.
Девочка побежала за блокнотом и ручкой.
Но прежде чем она вернулась, раздался стук в дверь.
Они никогда не вызывали Чун-Ча по телефону. Сразу приходили и увозили. Она знала, зачем это делается. Просто чтобы показать – они могут забрать ее в любую секунду. А она все бросит и подчинится.
Мин сморщилась, когда Чун-Ча пошла открывать дверь.
Мужчины на лестничной площадке были не в военной форме, а в черных брюках, пиджаках и белых рубашках, застегнутых на все пуговицы. Они были молодые, почти как она, с непроницаемыми скуластыми лицами.
– Да? – сказала она.
Один из мужчин ответил:
– Поедете с нами, товарищ Йе. Требуется ваше присутствие.
Она кивнула и повернулась к Мин.
– Я оставлю ее с нашим консьержем.
– Делайте как хотите, но поторопитесь, – сказал тот же мужчина.
Чун-Ча набросила на Мин куртку и повела ее к квартире консьержа. Перебросилась с ним парой слов, извинилась, что не предупредила заранее, но тот заметил двоих мужчин у нее за спиной и
