разговора, продолжительностью одиннадцать минут, зафиксированы в отчете. Вы договорились о встрече, в половине девятого, он должен был зайти к вам. Но вместо того, чтобы дожидаться его дома, вы отправились на автомобильную стоянку, расположенную в ста метрах от вашего дома, сквозь которую, как вы предполагали, должен пройти Евражкин. Согласно показаниям свидетелей, на день Благодарения вы поспорили с ним по поводу одной идеи, и Евражкин, желая доказать свой выигрыш, намеревался поделиться с вами результатами завершенных исследований.
Вы его ждали у его же машины. Скрытое подслушивающее устройство и миниатюрная телекамера, снабженные детекторами движения, установленные в машине Евражкина, зафиксировали ваше проникновение внутрь. Вы изъяли из «бардачка» машины находившийся там пистолет, который, как вам было известно, всегда лежал в перчаточном отделении. Увидев Евражкина, подозвали его.
Стернфилд пролепетал что-то, как я не напрягал слух, слова я не расслышал. Сердце колотилось слишком громко, мешая вслушиваться.
– Поинтересовавшись результатами и получив три дискеты в качестве доказательства, вы выстрелили Евражкину в голову. Затем, обтерев крючок и рукоять пистолета, вложили его в руку мертвого ученого. Все эти действия зафиксировала панорамная телекамера, установленная на чердаке дома на противоположной стороне улицы. А по прошествии нескольких секунд вновь, но так, что вас уже видели сбегающиеся на шум соседи, подошли к машине. Через час, вы проникли через незапертое окно кухни, в дом Евражкина. Миниатюрная камера, расположенная в люстре рабочего кабинета и также снабженная детектором движения, зафиксировала совершенное вами хищение материалов, относящихся к теме исследований, проводимых Евражкиным параллельно с основной работой и особо интересующих вас. После чего вы спрятали их где-то вне дома. Мы их пока не нашли. Если бы они находились у вас, нам не пришлось бы вас потревожить…. Алло, Стернфилд, вы слышите меня?
– Я… я был вынужден это сделать, – изменившимся до неузнаваемости голосом произнес Стернфилд и захрипел.
– А мы… – начал было высокорослый, но его перебили.
– Он в обмороке…. Стернфилд, ну приходите в себя… давайте, быстро!
Замешательство за колонной длилось менее минуты. До моих ушей донесся далекий, донесшийся с другого края Земли, голос Саймона.
– Вы… вы слышите… мне пришлось. Я был обязан. Я был вынужден это сделать… поймите же, вынужден.
– Придите в себя, Стернфилд, – вновь начал высокорослый. – Вы слышите меня? Отлично. Нам нужны эти документы, Саймон. И вы их передадите нам, как только мы доберемся до дома. Вы меня поняли?… Никаких «но», это единственное условие. Нет, не освобождение. На суде вас признают психически невменяемым. Да, я могу вам гарантировать это, и то, что по прошествии года вы будете свободны. Вас выпишут из лечебницы и тихо выпустят на все четыре стороны. На нынешнюю работу вы не вернетесь, но мы устроим вас к себе. За все надо платить, Саймон, как это ни прискорбно. Так вы согласны со мной, да?
– Только отдайте документы, и все, – добавил коротышка.
– Я был вынужден это сделать, – повторил Стернфилд. – Клянусь вам.
– Он не воспринимает твои слова.
– Я понимаю, что вы хотите сказать, Стернфилд…
– Нет, сейчас бесполезно. Лучше в самолете.
– Да, скорее всего. Подхватывай и пошли.
– Это было продиктовано… высшей необходимостью… как вы не поймете, – слова давались ему с трудом, он вымучивал каждое со странным хрипом, и часто дышал, хватая ртом воздух, после каждой фразы.
– Надеюсь, его шок не продлится долго.
– Посмотрим.
Агенты взяли под руки и поволокли с трудом передвигавшего ноги Стернфилда в сторону «зеленого коридора». Он и не думал сопротивляться.
– Его крепко держат? – спросил набежавших стражников директор зоопарка и продолжил: – Вы хоть понимаете, что натворили?! Нет, не понимаете! Мерзавец, подонок, дегенерат!
– Понимаю, – глухо ответил смотритель. – Я убил гипножабу. Господин директор, я ведь не отрицаю этого. Скажите охране, чтоб отпустили. Я никуда не денусь.
– А деваться вам некуда, я вызвал полицию, через час, если пробки позволят, они будут здесь, – переведя дух, он выпил стакан воды залпом, откашлялся: – Сорок лет она жила в нашем зоопарке, любимица детей и взрослых, главная достопримечательность. Куда там земляные слоники или баобабочка – гипножабу любили все, о ней даже стихи сочиняли, помните, два года назад проходил конкурс. Да что, я ведь сам его устраивал, когда из писем поклонников поперло в рифму. Ее не просто любили, нет, ей поклонялись. Ведь только в нашем зоопарке ей отмахали целых двадцать метров площади террариума, больше, чем клетка льва-оборотня. Сорок лет назад город залез в долги, чтоб купить ее, только-только выплатили. Жаль, потомства от нее не было.
– Гипножабы редко размножаются в неволе. А наша и поступила в преклонном возрасте.
– Не для жаб! Могла отложить икру даже сейчас, когда генная инженерия… а вы…
– Я знаю, я убил, – повторил смотритель, словно чары животного с него еще не сошли. – Но может, выслушаете мою версию?
– Зачем? Вы смотритель, она вам доверяла, не гипнотизировала вас. Вы и воспользовались.
– Очаровывала, когда я просил, – смотритель продолжил, не поднимая головы. – Для меня гипножаба тоже была всем, сами посудите, господин директор, я при ней двадцать лет, ни жены, ни детей. Да и… с ней никогда не бывает плохо, всегда выслушает, как поймет, что неприятности, сразу настроение поднимет, найдет нужную иллюзию, она ведь чувствует, меня она понимала как никого другого.
– И вы…
– И я, да. Не своей волей, так сама жаба решила. Она сказала мне…
– Сказала?
– Объяснила, что не так. Ей уже почти семьдесят, серьезный возраст даже для гипножаб. Она устала. Первые годы жизни провела в крохотном террариуме института, затем выкупил зоопарк, потом еще один, затем наш. Да, за ней ухаживали, холили и лелеяли. Представляли лучших производителей, ну, что я говорю, вы же их отбирали, господин директор. Но в душе, или не знаю, что у них, вместо души, она чувствовала себя одинокой и никчемной.
– Ее все любили, боготворили почти. Не городите ахинею.
– Она хотела на свободу, в естественную среду обитания. Она, представьте себе, даже не знала, что такой нет, что она выращена в институте, что распределена в зоопарк по порядку очередности, что ей предстоит всю жизнь провести в террариуме.
– Что вы несете? Как вы вообще могли ей это объяснить?
– Мыслью, образами…
– Я спрашиваю, как посмели! – буйволом взревел директор. – Гипножаба существо хрупкое, нежное, ей любые переживания противопоказаны. И тут вы со своими открытиями, – он хрястнул кулаком по столу, скривился от боли. – Что, людям легче живется? Им есть куда деваться? Земля застроена вдоль и поперек, от недр до пиков, тридцать миллиардов человек… где не жилье, там промзона или ферма. Конечно, кому не захочется уединения и покоя… хотя бы иллюзорного. А ты всем жизнь поломал, подонок. Да и кому мы нужны без гипножабы, нашего сокровища.
– Тогда я сказал ей об этом, господин директор, а на следующий день жаба попросила меня об одолжении. Раз нет природы, откуда ее взяли…
– Ее вырастили генетики, как и все на этой планете. Откуда она могла понять, что есть какая-то природная среда.
– Я не представляю. Может, генетическая память…
– Гипножаб в природе не было никогда, все давно вымерло, одни зоопарки остались.
– Неважно, может… Словом, она попросила убить ее. Я отказался. И тогда… – он закашлялся. Директор дернул щекой.
– И что тогда?
– Она заставила меня взять лопату и ударить… – смотритель замолчал, после долгой паузы произнес: – Я любил ее, как и все мы. Я бы не смог причинить ей вреда, даже когда понял, насколько ей надо уйти.
– Вы все равно убили ее, – медленно произнес директор, не глядя на подчиненного и давая знак охране выпустить его. – Вы открыли ей жизнь, как она есть, а ведь она в сущности просто дитя, живущее
