Я очнулся в отделении милиции. Огляделся: за столом сидел и тот, что разбил мне очки, и один из его приятелей. Они что-то писали.
- Очнулись? - участливо спросил дежурный майор. - Можете писать?
- Нет, мне плохо... - с трудом шевеля языком, ответил я и спросил: - А где мой приятель, Чулков Олег, где свидетели?
- Наверное, еще не добрались... - Майор почему-то смутился и торопливо добавил: - Лейтенант, который вас привез, просил свидетелей прийти самостоятельно.
- Самостоятельно? - воскликнул я и ойкнул от боли.
- Сейчас вас заберет "скорая": я вызвал...
Машина действительно пришла, и меня отвезли в больницу, где оказали первую помощь и продержали дня три. Меня навещал дознаватель, который задавал мне кучу вопросов и все подробно и тщательно фиксировал в протоколах, давая мне расписываться. Дознаватель заверил меня, что мои обидчики будут наказаны по статье о злостном хулиганстве.
Прошла пара недель, и вдруг ко мне на служебную площадь, выделенную жэк-7, заявляются трое сотрудников милиции и предъявляют обвинение по статье "хулиганство", ст. 206 УК РСФСР, часть первая (до года лишения свободы), после чего арестовывают.
Вскоре я оказываюсь в Бутырке. Стоял май семьдесят пятого года.
Мои первые впечатления о тюрьме довольно четко выражены в стихотворении:
ТЕРПЕНИЮ ПРЕДЕЛ
Ох, лампы, эти тусклые лампы!
Не сомкнуть на минуту глаз...
На подмостки бездушной рампы
Меня бросил судьбы Указ!..
И по камере, словно звери в клетке,
Шагом топчутся вдоль и вширь...
Волчьи взгляды, зрачки-иголки:
Сумасбродный, бездушный мир...
Как охота завыть по-волчьи,
Перегрызть свои вены вдрызг,
Чтобы теплой июньской ночью
Хлынул ливень кровавых брызг!
Как охота мне, как охота,
Ощутить автомата дрожь,
Захлебнуться смертной икотой,
Поломаться, как в поле рожь!
Я хотел, чтоб отравленной кровью
Прохрипело бы горло: "Прощай!"
Над моею несчастной любовью
Ты не смейся, веселый май!..
По сравнению с тем, что сейчас творится в московских тюрьмах, тогдашнее содержание и обращение можно считать вполне удовлетворительным. В этой книге воспоминаний мне не хотелось бы подробно останавливаться на описании того, что мне пришлось испытать в тюрьме и лагерях, - я уверен, что когда-нибудь напишу об этом отдельную книгу и, может быть, назову ее: "Мои тюремные университеты". Однако иногда мне удавалось в тюрьме и пошутить.
ОДА ТЮРЬМЕ
Тюрьма для меня - что изгнанье из ада:
Не скажешь - прямехонько в рай!
Зато я не буду на улице падать
И не попаду под трамвай!
Не надо думать о хлебе насущном,
Билеты в кино доставать,
Никто лотерею не всучит,
А на ночь готова "кровать"!
Обедом накормят, в бане помоют:
Такая здесь жизнь - без забот!
Тюремный порядок, не плох сам собою,
На пользу здоровью идет...
Недавно во сне дом отдыха видел:
Он был всем красив и хорош!
Теперь понимаю, что, в камере сидя,
Прекрасней в сто раз отдохнешь!
Я остановлюсь только на узловых моментах моего первого столкновения с советским правосудием.
С первых же дней я начал писать жалобы в прокуратуру. Время от времени меня навещал дознаватель, тон которого совершенно изменился. Теперь он был уверен, что именно я зачинщик драки, то есть первым ударил "бедного парня" и нанес урон кафе: разбил посуду, поломал мебель. Наконец, в ответ на одну из моих жалоб об отсутствии адвоката дознаватель явился ко мне со злорадной улыбкой и предъявил мне изменение статьи обвинения на часть вторую: теперь мне грозило от двух до пяти лет, то есть уже "по злостному хулиганству в общественном месте". А об адвокате сказал, что есть два пути - общественный защитник и нанятый.
Я подумал, что мне нужно нанять адвоката, и он, по моей просьбе, связался с одной моей знакомой, которая и наняла мне очень милую женщину лет пятидесяти, мне запомнилась ее фамилия - Седова-Шмелева: вероятно, из-за необычности. Она была допущена ко мне только в день окончания следствия. Ознакомившись с делом и выслушав мой рассказ, Лидия Васильевна заверила меня, что на суде мы с якобы "пострадавшими" поменяемся местами. Она очень сожалела, что не встретилась со мной до ареста: меня бы не арестовали, несмотря на то, что мои обидчики, воспользовавшись тем, что я оказался в больнице, обвинили во всем меня.
Рассказала Лидия Васильевна и об Олеге, который, оказалось, "ничего не видел и ничего не слышал". Хотя свидетелей специально не вызывали во время следствия, ей удалось разыскать одну из девушек, что сидела за нашим столиком: случайно я запомнил номер ее телефона.
От своего адвоката я узнал поразительные подробности следствия. Видя, что дело мое разваливается, а отвечать за мой арест придется, дознаватель сознательно разогнал всех свидетелей, напугал Олега, что может и его привлечь как соучастника, без приглашения понятых произвел обыск в моей комнате. Во время обыска у меня исчезло много ценных вещей, но более всего мне жалко прижизненного издания пятитомника Пушкина и небольшой коллекции старинных икон, среди которых был и портрет моего прадеда - протоиерея Зосимы Сергеева.
По ходу обыска были найдены и шестьдесят пять долларов США, а значит, светило и обвинение в валютных операциях, но оно отпало: я работал два года за границей. Нашли у меня шесть комплектов новой хоккейной формы - похоже, я их украл. Но я легко доказал, что форму для детской команды спортклуба "Факел" нам купили шефы. Были попытки впаять мне и другие, такие же смехотворные обвинения, но не вышло, поэтому нашли "свидетеля", который заявил, что будто бы видел, как я ударил пострадавшего бутылкой...
Не буду более утомлять вас всеми этими глупостями: перейду к суду, шедшему целых два дня. Перед началом второго дня судебного заседания Лидия Васильевна сообщила мне, что говорила с судьей и сегодня она примет решение освободить меня из-под стражи прямо в зале суда и предъявит обвинение моим "визави". Адвокат ушла в зал судебного заседания, заметив, что и меня приведут минут через десять. Счастливый и окрыленный, я ждал, когда же меня поведут. Время тянулось томительно и очень медленно. Даже мои конвоиры с удивлением перешептывались: почему меня не вызывают? Прошло более часа, когда меня, вконец измученного ожиданием, привели в зал.
Встает судья и начинает читать заключительную речь. О Боже!
"Доценко... Признать виновным по статье двести шестой, части второй, ВИНОВНЫМ... Учитывая характеристики... ДВА ГОДА ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ в колонии общего режима!.."
Казалось, я ослышался, что это мне снится: этого не может быть! Как можно осудить пострадавшего?..
И только когда я вернулся в Москву после двухлетнего отсутствия, я узнал от Лидии Васильевны, что произошло. За полчаса до начала судебного заседания в судейскую комнату вошли двое в штатском, что категорически запрещено Законом, и долго оттуда не выходили: поэтому-то слушание и задержалось на целый час. Лидия Васильевна встречалась потом с судьей и вынудила ее признаться, что ее навестили сотрудники КГБ, которые "убедили" ее лишить меня свободы: ослушаться их она, конечно же, не смогла... Оказывается, мне еще повезло: они просили дать мне срок по максимуму, а судья дала по минимуму...
Господи, сколько унижений пришлось мне, невиновному, пройти. Сидел я в нескольких десятках километров от городка Княж-погост, что в Коми АССР. Недаром бывалые люди говорят, что "первоходку" лучше сидеть на строгом режиме. На "общем" столько беспредела, что только успевай вертеть головой, языком да ушами: следи за тем, что слышишь, что говоришь, куда садишься или ложишься, даже куда встаешь... Во всем может открыться тайный смысл, и придется отвечать "за базар"...
Не проходило и трех дней, чтобы на зоне кого-то не убили. Черт бы побрал мою память! Написал, что не буду в этой книге ворошить прошлое, но не могу удержаться и расскажу одну страшную историю, случившуюся со мной.
Был в моем отряде молодой паренек: сирота из самой глубинки России. Звали его Валентином. Он был очень добрый и простодушный, безотказный в работе и честный в дружбе. Обычно про таких говорят: обидеть его - словно обидеть ангела. У себя в деревне Валентин работал конюхом. Работал добросовестно и, судя по его увлеченным рассказам, с детства очень любил лошадей. Совсем недавно похоронил последнего близкого человека - бабушку и остался совсем один.
Однажды ночью его разбудил пьяный бригадир и приказал отвести его до райцентра, чтобы там у одной товарки прикупить пару бутылок водки. А Валентин грипповал и лежал с высокой температурой. И естественно, отказался. Тогда тот отобрал у него ключи от конюшни и с матом удалился. Утром выяснилось, что бригадир загнал коня, а свалил все на Валентина.
Видно, слово бригадира-пьяницы, но орденоносца перевесило, и парня осудили на полтора года. Каким-то чудом этому застенчивому пареньку удалось избежать насилия и во время следствия, и во время этапа. Его шконка оказалась рядом с моей, и я как бы взял над ним шефство. В нашем же отряде был один парень, лет двадцати, по кличке Штырь, севший по "сто восьмой": "причинение тяжких телесных повреждений при помощи ножа". В его голове было мало извилин, но злость лилась через край. В отряде его побаивались, и не потому, что он был здоровячок и просто отмороженный, а потому, что прозрачно намекал, что корешится со Смотрящим на зоне. Смотрящий - это как бы предпоследняя ступенька перед коронованием на "вора в законе".
