Тобела отлично знал каждый изгиб реки. Он помнил глубокие заводи у Нкантоси, где можно нырнуть с утеса, открыть глаза в зеленовато-коричневой воде и увидеть, как сквозь темноту сверху пробиваются солнечные лучи. Маленький песчаный пляж за Комкулу — там он тридцать лет назад открыл в себе воина. Один молодой пастух, Мтетва, травил его; тогда Тобела в первый раз понял, что должен одолеть несправедливость. В первый раз!
А еще дальше, отсюда не видно, — его любимое место. В четырех километрах от впадения в Большую Рыбную реку Ката-Ривер делает крутой изгиб, как будто хочет в последний раз насладиться свободой, прежде чем утратит свою самобытность… Изгиб настолько крут, что мыс, который огибает река, кажется чуть ли не островом. То место находится километрах в десяти от поселка, где он жил, но он прибегал на свое любимое место за час — по тайным тропкам, через холмы и долины. И долго сидел в камышах, любуясь пестрыми ткачиками-самцами, которые заманивали самочек в подвесные гнезда. Слушал ветер. Наблюдал за толстой игуаной, которая грелась на солнышке на гладком черном утесе.
В конце дня из зарослей выходили антилопы, похожие на привидения, и окунали голову в воду. Сначала грациозные самки — их красноватые шкурки тускло поблескивали в лучах солнца. Позже выходили попарно самцы, которые в сумерках казались темно-коричневыми; приземистые, коротконогие самцы с острыми как иглы рогами. Когда животные пили, рога ритмично окунались в воду, а потом поднимались, окунались и поднимались…
Интересно, есть ли еще там антилопы. Смогли бы они с сыном увидеть потомков тех животных, которых он, затаив дыхание, поджидал в детстве? Ходят ли они еще по тем же тропам в камышах?
Найти бы их… Сойти с дороги, скинуть туфли и скрыться в зарослях терновника… Отыскать бы те же самые тропинки; найти тот ритм, когда тебе кажется, будто ты можешь бежать вечно, пока впереди на горизонте есть гора, на которую ты должен взобраться…
Убедившись, что Карлос сидит перед телевизором с бокалом и бутылкой красного вина, она вынула из сумочки шприц с кровью и сунула его в кухонный шкафчик, подальше, между кастрюлями и сковородками — сверкающими, новенькими, нетронутыми.
Она нашла место, куда можно пока положить игрушечную собачку, а потом вынула ее из-под пакетов с овощами.
Руки у нее дрожали; она может не услышать, как Карлос приближается, пока он не подойдет вплотную.
Они молча ехали два часа. За Грэмстауном, в сумерках раннего вечера, Тобела спросил:
— Ты когда-нибудь слышал о Нкселе?
Язык его звонко щелкнул, когда он произносил знакомое имя.
Ответа он не ждал. Если бы даже белый и ответил, Тобела заранее знал ответ. Белые не знают этой истории.
— Нкселе… Говорят, он был высоким. Два метра ростом. И умел говорить. Однажды он сумел освободиться, хотя его собирались сжечь на костре. А потом он стал вождем, хотя в его жилах не текла королевская кровь.
Тобеле было все равно, слушает его белый или нет. Он не сводил взгляда с дороги. Ему хотелось стряхнуть с себя усталость, и знакомый пейзаж словно придавал ему сил. Хотелось как-то ослабить напряжение.
— В те времена, почти двести лет назад, это был исключительный случай. Тогда все племена боролись друг с другом — и с англичанами. И вот вышел Нкселе и сказал: хватит преклоняться перед белым Богом. Народ должен слушать голос Мдалидипу, бога коса, который сказал: нельзя пресмыкаться перед Ним в пыли. Ты должен жить. Ты должен танцевать. Ты должен поднять голову и брать от жизни все, что можешь. Ты должен спать с женой, чтобы нас становилось все больше. Тогда мы заполним землю и выгоним белых. Так мы вернем себе нашу землю.
Можно сказать, Нкселе был отцом первой Борьбы. Потом он собрал десять тысяч воинов. Гриссел, ты видел места, по которым мы проезжали сегодня? Видел? Можешь представить, как выглядят десять тысяч воинов, которые спускались с тех гор! Они раскрасили себя охрой в красный цвет. У каждого в руке было шесть или семь длинных метательных копий и щит. Они неслись, как ветер. Нкселе велел им молчать — не петь и не кричать. Они хотели застать англичан здесь, у Грэмстауна, врасплох. Десять тысяч воинов двигались в ногу, и единственным звуком был шелест их шагов. По долинам они шли, пересекали реки и холмы, как длинная красная змея. Представь, что ты — англичанин в Грэмстауне. Ты просыпаешься однажды апрельским утром и смотришь вверх, на горы. В первый миг все выглядит так же, как и всегда, а в следующий миг на вершине словно ниоткуда появляется целая армия, и ты видишь отблески семидесяти тысяч копий, но никаких звуков не слышно. То идет сама смерть.
Нкселе отдавал приказы. Он велел каждому воину сломать по одному длинному копью об колено. Он обещал, что Мдалидипу превратит пули англичан в воду. Он приказал воинам подойти поближе и разом метнуть длинные копья, не давая англичанам перезарядить ружья. В прежние времена воины умели метко бросать копья. С шестидесяти метров они попадали англичанину в сердце. Когда будет брошено последнее длинное копье, у каждого останется еще копье со сломанным древком. Нкселе понимал: нельзя метнуть длинное копье, если видишь глаза врага. На близком расстоянии подойдет такое оружие, которым можно колоть.
Говорят, день тогда был погожий. Англичане поверить не могли, что коса перешли горный хребет в полной тишине. И каждый точно знал свое место в цепи.
Внизу красномундирники выстроили заграждения. Наверху раскрашенные в красный цвет воины ждали сигнала. И когда белые сели за столы обедать, они спустились вниз.
Гриссел, с тех самых пор, как я услышал эту историю от дяди, я хотел быть с ними. Говорят, когда воины метнули копья, послышался ужасный крик. Говорят, такой крик живет в каждом солдате. Когда ты на войне, когда твоя кровь разгорячена битвой, тогда крик выходит. Он вырывается у тебя из глотки и дает тебе силу слона и скорость антилопы. Говорят, до того мига каждый человек боится, но потом страх исчезает. Тогда ты становишься только бойцом, и ничто не в силах тебя остановить.
Всю жизнь я хотел быть таким, как они. Я хотел быть там, на фронте. Я хотел метать копья, а короткий ассегай приберечь напоследок. Я хотел ощутить запах пороха и крови. Старожилы рассказывают: в тот день вода в реке стала красной от крови. Я хотел посмотреть англичанину в глаза; пусть он поднимет штык, и мы сойдемся в битве, как солдаты, каждый будет отстаивать свое дело. Я хотел воевать с честью. Если его клинок окажется быстрее моего, если он сильнее, значит, быть посему. Тогда я умру как мужчина. Как воин.
Тобела долго молчал. После того как они проехали устье Бушменской реки, он сказал:
— Чести больше не осталось. И не имеет значения, на чьей ты стороне.
В машине снова воцарилось молчание, но Тобеле показалось, что атмосфера несколько изменилась.
— Что случилось в тот день? — послышался сзади голос Гриссела.
Тобела улыбнулся в темноте. У него было несколько причин для улыбки.
— Бой был ужасным. У англичан были пушки и ружья. Была шрапнель. Тысяча воинов коса пали. Некоторых из них нашли потом, через много дней, за много километров оттуда; они затыкали зияющие раны пучками травы, чтобы остановить кровь. Но победа была близка. Было время, когда чаша весов начала склоняться в пользу коса. Отряды Нкселе были быстроноги, и воинов хватало. Англичане не могли так быстро перезаряжать пушки. Время словно остановилось. Исход битвы висел на волоске. Но потом красномундирников спасло чудо. Это чудо звали Бусак, представляешь? Он был охотником, который стал солдатом. Он с отрядом в сто тридцать человек ходил на разведку, и как раз в тот день отряд вернулся. Очень вовремя — ведь капитан англичан уже собирался дать приказ к отступлению. Но подошел Бусак, а с ним — сто тридцать лучших стрелков в стране. И они прицелились в лучших воинов, коса, которые стояли впереди, которые бегали между бойцами и поднимали их боевой дух. Сердце мятежа. Их перестреляли по одному, как быков в загоне. И бой был кончен.
Она пыталась растолочь таблетки через сито, но таблетки оказались слишком твердые.
Тогда Кристина положила их на разделочную доску для хлеба и стала давить чайной ложкой. Крошки падали на пол. Ей стало страшно. Она высыпала на доску еще таблетки, раздавила. Ложка выпала из руки, со звоном ударилась о доску.
А если услышит Карлос?
Она ссыпала желтый порошок с хлебной доски в блюдце, которое приготовила заранее. Достаточно ли мелко она их растолкла?
Она накрыла на стол. Ни свечей, ни подсвечников она не нашла, поэтому просто постелила салфетки под горячее и положила столовые приборы. Она позвала Карлоса к столу и достала еду: говяжье филе, фаршированное копчеными устрицами, печеную картошку и молодой горошек.
Карлос не мог нахвалиться, хотя она понимала: она не угощает его ничем особенным. Он продолжал умасливать ее:
