— Но это же гадко. — Ева Александровна покачала головой. — Это же просто нельзя, ни по какому. Как же совесть?
— Совесть? — переспросил Лёва. — А что совесть? Совесть, видно, сказала Леночке: иди, мол, действуй, а я пока посплю. А вообще нельзя, — согласился он, — ты права, разумеется, да я и по себе знаю, что лучше и не пробовать, засосёт. Но с другой стороны, без таких людей, как Лена Баскер, я же сам, как посредник от искусства, останусь без работы. Боюсь, просто не сумею тебя прокормить.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Смеялись долго и заливисто, лёгким воздушным смехом, думая в это время каждый о своём. Казалось, игра, которую они затеяли, продвигаясь всё это время к кульминации, преодолела её в нужный час и теперь постепенно шла к финалу. И оба уже понимали, что выиграли в этой игре двое, и от этой счастливой ничьей обоим было тепло на сердце и беспечно на душе, даже несмотря на эти ужасающие страсти вокруг Венигса при участии Темницкого.
«Никакая она не хромая, — подумал вдруг Алабин, продолжая смеяться, — она просто офигенная, и всего лишь при лёгкой, почти незаметной глазу пикантной хромоте…»
«Никакой он не делец, — думала Ева, тоже смеясь, — он просто трогательный, чуткий, ужасно весёлый и совестливый человек, почему-то надевший на себя маску говнюка, каким время от времени хочет казаться самому себе…»
— Стоп! — Внезапно Лёва оборвал смех и обернулся к ней. — Смотри, он приходит к Себастьяну, вываливает собрание Венигса в фотографиях, и они отбирают из тех, что близки по сюжету, но при этом никак не названные и без подписи? И Себастьяна это что, совсем не удивляет? Он же не законченный идиот, в конце концов, я этого перца слишком давно знаю, чтобы недооценивать его интеллектуальный потенциал. Отсюда вопрос: причастен он к делу или пока ещё может побыть на свободе?
— А связаться с ним нельзя? — внезапно спросила Ева. — Тем более, вы хорошо с ним знакомы, как сам же говоришь.
— И то дело! — Алабин глянул на часы, произвёл несложное мысленное вычитание и утвердительно кивнул. — Там сейчас ещё нормально, можно попробовать. Он, может, даже ещё у себя в галерее. Пошли-ка!
Они прошли в его спальню, куда ведьму до сих пор ни разу не приглашали. В первый их вечер, осматривая квартиру, она просто не рискнула заглянуть туда, зная, что там строго личная территория. Ну а потом просто было незачем: появилось собственное гостевое прибежище.
Там на постели, на скорую руку прикрытую покрывалом, покоился его семнадцатидюймовый «Мак», друг по бизнесу и помощник по науке. Он присел, одновременно кивнул ей сесть рядом. Откинул крышку, активировал скайп, тюкнул мышкой, вызывая нужный адрес. Там зафирлюкало, после чего раздался щелчок соединения, и внезапно с зажёгшегося экрана ответил мужской голос:
— Oui, Leo! Salut, mon cher ami! [5] Да, Лео!
То был Себастьян. И было ясно, что он искренне рад звонку. Разговор и дальше шёл на французском, и впервые за тридцать четыре полных своих оборота Ева пожалела, что её ведьминский багаж не загружен ещё одним удобным в быту чудом в виде дополнительного культурного бонуса. Она вслушивалась в беседу мужчин, один из которых всё ещё напоминал ей Тёрнера, а другой — никого, просто потому, что и так уже был родным и близким без какой-либо необходимости быть с кем-то схожим.
Себастьян:
— Что, собираешься к нам, Лео? Скажи, сколько человек, я закажу отель.
Алабин:
— Не сейчас, мой дорогой. Я просто хотел спросить насчёт одного человека. Буду весьма благодарен за помощь, Себастьян.
Себастьян:
— Всё, что угодно, душа моя. Ты же знаешь, что я тебе не откажу.
Алабин:
— У тебя в своё время бывал некий Темницкий, Евгений, из Москвы. Он у тебя брал рисунки, вы их вместе отбирали. Был такой?
Себастьян, после паузы:
— М-м-м… Допустим… А что такое, Лео?
Алабин:
— Я не хочу подробностей, Себастьян, просто скажи мне, почему вы отобрали рисунки без подписи и названий? Как он это тебе объяснил?
Себастьян:
— М-м-м… Лео, если честно, он просил не распространять эту информацию, но я смотрю, ты и так знаешь гораздо больше того, о чём он просил. Так что… — (Пауза.) — Я, пожалуй, предпочту ответить, а то у меня есть чувство, что если не дам ответ, то от этого мне не сделается лучше. Я угадал, мой друг?
Алабин:
— Себастьян, просто скажи, и больше ничего. И забудем.
Себастьян:
— Этот Женья объяснил, что хочет иметь коллекцию для загородного дома из рисунков, напоминающих шедевры, но в то же время таковыми не являющихся. Он пожелал составить подборку таким образом, чтобы его знакомые и друзья не смогли опознать ту или иную работу в смысле её подлинности. В общем, если коротко, чтобы создать этой коллекцией намёк, но не открыть лица. Сказал, это нужно для поднятия престижа, для утверждения собственного статуса там, у вас, в кругу людей состоятельных, но не имеющих возможности позволить себе иметь оригинал. В общем, пустить пыль в глаза, как он сам же мне потом сказал. Вот и всё, Лео. А что, собственно, случилось?
Алабин:
— Спасибо, Себастьян, ты мне помог. Если соберусь, то заранее тебя извещу.
И дал отбой. Ему не хотелось обсасывать детали, потому что он не был ещё до конца уверен в искренности слов Себастьяна. Просто, имея немалый опыт в подобных делах, допускал любое и всякое. Да и сам бы не знал, скорее всего, как верней поступить, окажись он на том хлебном месте, которое изобрёл для себя его бельгийский партнёр.
— Не знаю, о чем вы с ним говорили, но только он явно недоговаривает, — прикинув чего-то про себя, выдала Ева, всё это время пристально наблюдавшая за лицом по ту сторону экрана, укрупнённым в размер семнадцатого «Макинтоша». — О чём шла речь?
Алабин вкратце передал разговор.
— Ясно… — задумалась она, — но только, знаешь, мне кажется, он притворялся. Нет, пожалуй, я уверена. Сейчас — перед тобой, тогда — перед Темницким. Он ему нисколько не поверил, это даже скучно обсуждать. Но для себя решил, что это не его дело, потому что его задача — угодить клиенту, не нарушив при этом закон. Остальное — пустое.
— В любом случае мы как минимум уже имеем неопровержимо скорбный факт того, что друг наш Евгений Романыч вояжировал к Себастьяну, — подбил промежуточный итог Лёва, — и сделал там то, что сделал. А разговор этот я сейчас записал, если что. Жаль только, хронику твою не восстановить. Разве что на том свете прокуратору какому-нибудь удастся её в записи просмотреть, если у сил небесных скорости трафика хватит при безлимитном тарифе. — Она хмыкнула, оценив шутку. — В общем, теперь для нас главное — понять, что нам со всем этим делать.
— А какие варианты?
— Ну какие… идти в прокуратуру или, как там, в следственный комитет, кажется, и отдать инфу, какую имеем на сегодня. Другой вариант: сообщить на заседании госкомиссии. Удар, как говорится, славному патриоту Кобзику обушком в пах. Ну а тот коли вцепится, так уж вцепится, питбулем, и, ясное дело, история получит нужную огласку. Он же тоже, скорей всего, ни в какую не захочет от культурного наследия избавляться, а такой оборот событий — прямой путь к очередному тормозу. — Лёва раздумчиво вздохнул и продолжил: — Ну и третье, тоже из теоретически возможного. Поговорить с Темницким, напрямую, вывалить ему всю фактуру и потребовать вернуть всё взад.
— А убийства как же тогда? — не поняла Ева. — С ними-то как, кто за две человеческие смерти ответит?
— За полторы, — поправил Лёва, — она так и так умерла бы, он её, может, просто от лишних мучений избавил.
Тут же он сконфузился, сообразив, что пошутил глуповато, явно перебрав в желании поостроумничать.
— Но мы же не простим его, правда? — Ева с надеждой посмотрела на него. — Такое же нельзя простить, за такое положено отвечать по всей строгости.
— Ответит, ответит, не беспокойся… — Он посмотрел на часы и присвистнул: — А ты в курсе, что уже ночь на дворе, крепко второй час? Мне-то чего, а вот тебе завтра на службу, к Венигсу своему возлюбленному.
— И то правда, — обеспокоенно откликнулась ведьма, — пойду к себе, иначе мы с тобой совсем… с пути собьёмся… — И мимоходом заглянула в Лёвины глаза…
— Уже пришла… — невозмутимо отразил её взгляд Алабин, отсчитав положенные секунды, — ты уже у себя…
И внезапно прижал свои губы к её губам. Затем мягко увлёк с собой, перевернувшись на спину и устроив их тела так, чтобы грудь её оказалась на его груди. И обнял. И прижал к себе. Сильно-сильно.
— «Я честь отдам тебе, но большего не требуй, хорошо?» — продекламировала она в духе ироничного сонета, чтобы слабой потугой на шутку прикрыть охвативший её страх.
Голос немного дрожал, но это не помешало ей ответить на его поцелуй с благодарностью и страстью, как он того ждал. Она уже знала, что отзовётся именно так, если придётся ответить. Не знала лишь когда. Как не ведала и большего, поскольку это было уже про неё — про них, про всё это ненормальное и удивительное, что произошло и продолжало длиться сейчас в спальне с высокими полукруглыми окнами, всякий день глядящими на пеший Арбат, на его людскую толкотню, на ночную замершую пустошь, взрываемую вдруг стенаниями припозднившегося гитариста… на привычно видимый из окна кусок арбатской мостовой с её бронзовыми воротами, через которые, чуть согнувшись от ветра, проходит вечный Булат, странник и поэт…
