А у меня не было ничего, не из чего было «возноситься». Странное дело, но я вовсе не роптал, хотя и думал иногда с прозрачной грустью о том, что эта примиренность моя со сложившимся положением противоестественна. Ведь мне обязательно надо стремиться к неразделенной власти, мне нужен собственный пароход, а не сомнительная должность приживала при блистательном герое, образцово-показательном капитане Рябове.
Сам Рябов ко мне благоволил. С ироническим любопытством пытался я объяснить причины этого расположения, оно вовсе не вписывалось в характер капитана «Лебедя», и только значительно позднее понял: я нужен был Рябову в качестве антипода, чтобы подчеркивать его капитанское совершенство. Решевский был образцом со знаком «минус», утверждал непоколебимый рябовский тезис: любой может стать неудачником, и только его, Рябова, минует горькая чаша сия.
Меня он изначально относил к этому отверженному племени. Странно другое. Я знал, что Рябов избегает общаться с неудачниками. Он вполне серьезно убеждал меня однажды, что способность подвергаться неудачам является заразной болезнью, и болезнь эта может передаваться от человека к человеку. Поэтому, дескать, от того, кто попал в беду, лучше держаться подальше. Особенно, если доподлинно знаешь, что человек этот обречен, помощь твоя ни к чему доброму не приведет, а некая эманация несчастья, которой доверху набит неудачник, только и ждет, чтобы переброситься на самого тебя.
Такая вот была жизненная установка у моего Рябова. Он и меня держал при себе, потому как был уверен: у него давно выработан иммунитет к несчастью. Про таких говорят: не пошел бы с ним в разведку. А я ходил с Рябовым на одном судне в море…
А море было кирпичного цвета.
Эти неестественные для расхожего представления об океане краски я видел впервые, и таким было море незадолго до катастрофы. Не подвержен я никаким суеверьям, но, право, усмотрел в этом некое знамение. Правда, интуиция ничего мне не подсказала, молчало хваленое капитанское наитие. Может быть, у меня и нет этого качества? Слишком невелик мой капитанский опыт… Да и на берегу ведь столько просидел… Но вот что удивительно. Предчувствие и Рябова подвело. Предыдущие дни капитан пребывал в радужном состоянии, относительном, конечно, Рябов не из тех людей, что позволяют чувствам обнажаться.
Это случилось в девятнадцать часов тридцать минут судового времени. Заканчивалась вахта старпома. Он отослал четвертого штурмана с рулевым на лед следить за тем, как забирают шланги воду. Спустился с ними и второй механик, веселый сочинитель разных баек, Коля Агапов. Вот не ведал небось парень, как зло «разыграет» его самого судьба.
Танки были уже полны водой, только Коля, на беду свою и нашу общую, пожадничал. Да и какой механик откажется от лишних тонн отличной пресной воды, которую дали тебе в открытом море и к тому же совсем бесплатно.
Он и за борт полез, чтоб потянуть, поелику возможно, время, удержать еще немного шланги на льду.
А я перешел на другое крыло и любовался морем. Оно было кирпичного цвета.
Тогда и припомнилась мне история с «мариной» Клода Моне из серии «Море перед закатом», пейзаж, который в каталоге выставки импрессионистов 1874 года значился под названием «Impression» — «Впечатление». Публика обругала художников этим словом, а спустя годы правда искусства принесла под этим же титулом славу…
«Чудаки-люди, — подумал я. — Странные слепцы! Втемяшили им, что море синего цвета или там голубое, и не могут они поверить собственным глазам своим… Собрать бы этих парижан и особенно критиков от искусства да бросить их в Атлантику на БМРТ, заставить шкерить рыбу по двенадцать часов в сутки… Тут им бы и небо показалось с овчинку, и море б позеленело».
Потом мне пришло в голову, что я несправедлив к современникам импрессионистов. Ведь человек весь соткан из противоречий и очень уж не разумен и инертен в восприятии нового по части искусства. Да только ли искусства?
И еще я подумал, что только в праздности, пожалуй, можно любоваться «кирпичным» морем и плести-расплетать аналогии и параллели. Наших рыбообработчиков наверняка после вахты, скорее, «колышет» койка в каюте, нежели запоздалое сожаление о несправедливом отношении к импрессионистам. Чтобы сопереживать искусству, необходимо свободное время, а вот его-то на промысле никогда не хватает…
По-моему, мысль эту я до конца недодумал. Оглушительный грохот, будто залп батареи под ухом, ошеломил меня. Через мгновение неведомая сила швырнула меня на высокий планширь правого крыла мостика, я сильно ударился, но был в сознании и успел удивиться той живости, с которой палуба вдруг выскользнула из-под моих ног.
…Мы вышли на отличные показания, когда стармех Иван Иконьев появился на мостике и доложил Рябову, что кончается пресная вода. Опреснитель не работал у нас уже с неделю, с того самого времени, когда мы в поисках неизвестных еще промысловых квадратов забрались в эти широты.
Рябов ничего старшему механику не ответил, и на мостике воцарилась напряженная тишина. Воды действительно нам не хватило, мы слишком далеко ушли от флотилии, да тут еще авария с опреснителем. Надо было возвращаться, и я понимал, как не хотелось делать этого капитану, ведь еще немного — и мы б могли радировать об открытии нового района добычи. А тут изволь бросать все на полдороге… А пока бегаем за водой, кто-нибудь подскочит по нашим следам и проведет контрольные траления, оконтурит рыбку… А рыбка есть, нутром чуем: есть! Только и ловцов сейчас в Атлантике развелось — не приведи Господи.
Вот так, наверно, рассуждал Рябов, да и я бы думал подобно. Только выход у меня не маячил, а Рябов его нашел. Правда, решение его несколько смущало и деда, и меня. Стармех Иконьев, конечно, смолчал, не его это прерогатива, но я предупредил Рябова о том, что подходить к этим «милым крошкам» довольно опасно, лучше держаться от них подальше.
— Волков бояться — в лес не ходить, — ответил мне капитан. — Безопаснее всего вообще не появляться на белый свет. Вот тут стопроцентная гарантия избежать неприятностей. Когда я гонял сейнера Севморпутем, мы только так и снабжались пресной водой. Брали ее из озер на паковом льду. Впрочем, может быть, это вовсе не тот случай и воды никакой на айсберге нету.
Но вода, к нашей беде, оказалась… А придумал капитан вот что.
Вокруг «Лебедя» было достаточно айсбергов. Рябов и заприметил один из них. От ледяной горы отступало широкое ровное поле. Капитан предложил подойти к нему и поискать на поверхности пресную воду. И если она окажется там, спустить шланги и качать воду в танки. Дешево, как говорится, и сердито…
На плоской поверхности айсберга было несколько солидных углублений с пресной водой, ее хватило бы на всю нашу флотилию. Мы принялись закачивать танки, и все бы обошлось, не пожадничай Коля Агапов.
И тогда произошло это… Айсберги — коварные созданья. Недаром они стали символом скрытности, потаенных возможностей. Вот эти «возможности» и обернулись против нас… Рыбаки Северной Атлантики никогда не подходят к ледяным горам. Их даже метит ледовый патруль на расстоянии из особой пушки. Раза два мне довелось увидеть, как с грохотом переворачивались эти громадины, и я живо представил, что сталось бы с моим судном, окажись оно рядом.
Наш «поилец» не перевернулся. Он развалился в том месте, где поле переходило в гору. В единый миг нарушилось равновесие двух частей айсберга, и его край, к которому вы пришвартовались, неожиданно вздыбился, увлекая тех троих, что оставались на льду.
Мы не нашли потом никаких следов этих ребят. Да ежели по суровой правде, то «Лебедю» было не до исчезнувших в ледяной круговерти членов экипажа.
«Лебедь» сам получил смертельную рану. Видимо, мы стояли над «языком» подводной части айсберга. Когда гора раскололась и поле стало переворачиваться, «язык» резко пошел вверх и ударил по «Лебедю» в районе рефотделения и ниже. По крайней мере, именно такие повреждения мы установили сразу.
Вода затопила рефрижераторное отделение и стала поступать в машину. То ли от резкого удара, то ли еще по какой причине, но главный двигатель вышел из строя. Вспомогательные механизмы действовали, но осушительная система не могла справиться с поступавшей водой. Наверно, были еще и не обнаруженные нами пробоины, хотя мы и завели два пластыря.
Потом отказала динамо-машина.
«Лебедь» медленно погружался.
На помощь нам спешили плавбаза «Крымские горы» и еще два калининградских траулера. Но были они далеко, и Рябов отдал приказ готовить шлюпки и спасательные плотики к спуску.
И вдруг мы узнали, что рядом с нами, в часе ходьбы, находится мурманский БМРТ «Рязань». Он перехватил аварийную РДО Рябова и на всех парах мчался к уставшему бороться за свою жизнь «Лебедю». Надо ли говорить, как все мы приободрились. Ведь «Рязань» могла стать рядом и подключить свои насосы, помочь нам откачивать воду, найти и заделать все пробоины.
