На службу Попов вышел с угрызениями совести — несделанная работа должна была лечь на Гальского.
Женьки на месте не было, судя по бумагам на столе, в прошедшие дни он тоже не работал. Попов просмотрел ответы на запросы, рассортировал накопившиеся документы. Ничего положительного.
Сергеев вошел бесшумно, как большая кошка. Сухо поздоровался, положил перед коллегой листок с записями.
— Когда мы возвращались из Степнянска, эту машину проверял, на трассе какой-то странный пост. Ни одна из служб его не выставляла, в дивизионе тоже ничего не знают. Викентьев рассмотрел сержанта — он похож на фигуранта «Трассы».
Попов прочел записку.
— Черная «Волга»… Наверное, она нас и обгоняла…
— Я вызвал водителя на пятнадцать. Займись.
— Чего такой хмурый? — улыбнулся Попов, но ответной улыбки не увидел.
— Женька заболел. Пошел в пашу поликлинику, его сразу в онкологию. А сейчас Вера звонит, плачет… Надо ехать разбираться…
— Я с тобой.
По дороге Попов думал о черной «Волге». Если она напоролась на преступников, то появляются хорошие свидетели. Хотя если это были преступники, то почему они их отпустили?
Только когда подъехали к зловещим серым корпусам онкологического диспансера, у него шевельнулась тревога: почему сюда? Ну кололо в боку, мало ли что бывает… А здесь-то все — предел…
Женька лежал в четырехместной палате, чувствовалось, что он испуган, выбит из колеи обстановкой, хмурыми, с печатью обреченности лицами больных и холодной отстраненностью персонала.
— Черт знает что, — растерянно улыбаясь, говорил он. — Положили, ничего не говорят, теперь собираются выписывать…
— Ну и хорошо, — бодро сказал Попов. — Дома полежишь недельку — и вперед!
— Как чувствуешь? — спросил Сергеев и тоже постарался изобразить улыбку. — И вообще — как тут?
— Да вроде ничего… Колет на вдохе, а так нормально. Я стараюсь глубоко не дышать, тогда все хорошо… А тут у них порядок, чистота. Веру без сменной обуви не пропускали, домой возвращалась… Вы-то как прошли?
— А не было никого на входе…
— Ну, наверное, и те так проходят, без всякой сменной обуви. Болтают, что их нарочно пропускают, но вряд ли…
— О ком ты? — Попов обратил внимание, что Женька сильно изменился, хотя и не мог понять, в чем состоит суть этих изменений.
— Спекулянты… Конфеты продают по десять рублей, кофе растворимый по пятнадцать… С доставкой…
— А зачем тут?
— Чтоб врачам дарить… Родственники берут… Сам видел — женщина слезы вытерла и улыбается сестре: «Презентик возьмите…»
— Расстреливать их, сволочей, надо, — громко сказал тучный мужчина с соседней койки. — Только кто тогда останется…
Попов почувствовал, что говорить с товарищем не о чем: он находился в другом мире, и все, что происходило вне его, Гальского не интересовало. Эта потусторонность относительно обычной жизни и бросалась в глаза. Рассказывать о черной «Волге» было бы просто глупо.
Наступила томительная пауза.
— Ладно, Женя, мы переговорим с заведующим, узнаем, что к чему, потом зайдем, расскажем, — мягко сказал Сергеев и встал.
— Узнайте, ребята, узнайте, — оживился Гальский. — Только аккуратней… Он мужик строгий, а вы без сменной обуви…
«Что он, бедолага, зациклился?» — подумал Попов и тут же получил ответ на свой вопрос.
— Кто такие? Как сюда попали? Почему нарушаете санитарный режим? — Дорогу им заступил черноволосый мужчина в накрахмаленном халате с цветным вензелем на карманчике, из которого выглядывали очки я авторучка. Мужчина был невысок, это особенно бросалось в глаза, когда он стоял рядом с Сергеевым, едва доставая головой до груди майора. Похоже, что именно этот контраст и распалял коротышку, добавлял в голос начальственные модуляции, дающие понять, кто здесь хозяин положения.
— Из областного уголовного розыска, — тихо сказал Сергеев. — Пришли проведать товарища.
— Хоть из ЦК КПСС! Где ваша сменная обувь?
Сергеев отступил на шаг и опустил взгляд.
— Вы ведь тоже в туфлях.
Черноволосый напыжился и подскочил к майору вплотную, словно собирался смести его с пути, затоптать, согнуть в бараний рог.
Девчонки-санитарки с интересом наблюдали за происходящим:
— Вы меня с собой не равняйте, я заведующий отделением!
— Насколько я понимаю, санитарный режим для всех один, — по-прежнему спокойно сказал Сергеев и чуть качнулся вперед. — Мы как раз хотели с вами поговорить.
— Для этого есть приемные часы, — ощутив легкий толчок ста тридцати килограммов тренированных мышц, заведующий несколько сбавил тон и сделал шаг назад. — А сейчас покиньте отделение.
Он повернулся и направился к своему кабинету. Сергеев и Попов пошли следом.
— Мы ведь рядом со смертью работаем, понимать надо, — примирительно произнес черноволосый, садясь в кресло. — В порядке исключения я вас приму. Кем интересуетесь?
«Ну и жук, — подумал Попов. — При персонале нагнал холоду, крутизну показал, а потом без свидетелей отработал назад. Много есть таких типов, правда, в белых халатах еще не встречал…»
— Женя Гальский, — сказал Сергеев. — Он у вас в третьей палате.
— Завтра мы его выпишем, — деловито ответил врач. — У него четвертая стадия, метастазы…
— А как лечить? — не понял Сергеев, и Попов, обманутый будничностью тона, тоже ничего не понял, хотя под сердцем ощутил холодок дурного предчувствия.
— Побудет дома на бюллетене с месяц, может, полтора-два…
— И что? — спросил Попов. — Потом-то что делать?
Врач пожал плечами.
— Что делают с покойником?
В кабинете наступила тишина, только капал кран в углу У двери.
— Какого покойника?! — процедил Сергеев, сдерживая ярость. — К вам поступил пациент, капитан милиции, наш товарищ, а вы вместо того, чтобы лечить, облучать, оперировать, что там еще делают, вы уже списали его на тот свет?!
Сергеев обернулся к Попову за поддержкой, но тот подавленно молчал. Он был полностью растерян.
— Просто уже поздно, ничего сделать нельзя. И потом, вы же знаете, что у нас за медицина! Ни лекарств, ни методик…
— Что же вы ему скажете? — с трудом выговорил Попов.
— Вообще-то на Западе говорят, больным всю правду.
— Там же еще, кроме этого, наверное, лечат! — Сергеев встал. — Ладно, я вас понял. Разберемся.
Он сделал шаг к двери, но вернулся.
— Если вы скажете Женьке, что отправляете его умирать, — гигант навис над столом заведующего, излучая импульсы, которые нередко заставляли отпетых бандитов бросать оружие. Скрипнули намертво сжатые челюсти, — в общем, не надо этого говорить! Простуда, инфекция, травма — придумайте что-нибудь правдоподобное.
И на ходу сказал Попову:
— По-моему, они тут ни черта не понимают. Покажем Женьку профессору, надо будет — отправим в Центральный госпиталь…
Заведующий молча смотрел им вслед.
Когда они вернулись в палату, Гальский сидел на кровати, не сводя взгляда с дверного проема.
— Ну что?!
Сергеев махнул рукой.
— Разве поймешь этих коновалов! Они горазды только туману напускать. Какое-то воспаление, они его по-тарабарски называют… Рассосется! Надо будет дома посидеть в тепле, отвары из трав попить.
— Правда? — непонятная потусторонность исчезла, перед ними был прежний Женька Гальский. Но только на один миг. Было заметно, что он тут же вновь погрузился в свой мир. — Они как-то странно смотрят… И истории болезни прячут…
— Не обращай внимания, — бодро гудел Сергеев. — Мы тоже у себя сколько лишнего туману напускаем… В общем, завтра пришлем за тобой машину!
Пожалуй, давно в Тиходонском уголовном розыске не опрашивали свидетеля так подробно, как капитан Попов гражданина Опрышкина — водителя черной «Волги» госномер «А 12–76 ТД».
«…Остановил этот, повыше, а второй потом подошел, тоже взял документы, посмотрел, я еще удивился: обычно один гаишник читает и права, и техпаспорт… Нет, второй только в техпаспорт заглянул… Нет, со мной не разговаривали… Как сказал высокий: «Ваши документы», так больше и ни слова. Да обычный голос… Коронок я не заметил, а татуировок точно не было. Не знаю, почему со мной не говорил, обычно слово за слово… А тут вроде время выжидали, точно, будто ожидали чего… Не знаю, откуда же… Но я вам скажу — страшно мне почему-то стало… Трудно объяснить… Да не наказания, я-то знал, что скорость превысил… И в правах два червонца, сразу сказал: «Возьми, командир, сколько надо…» А он глянул на меня и так усмехнулся… Ну вроде с превосходством, по-блатному, мол, куда ты, козявка, денешься, копейками не обойдешься… Ну это мои мысли, он молча глянул, и я чувствую — аж холодный пот прошиб…»
Медленно крутились кассеты допотопного магнитофона 3-го класса «Весна», и пленка зафиксировала напряжение в голосе опрашиваемого, когда оп говорил о пережитом испуге.
