не дряхлые коммунисты и не воспитанные в< советской системе идиоты, а молодые, голодные и злые фашисты и тогда погибнут тысячи. И я знаю, что обязательно выйду на площадь, пока еще неизвестно какую. Я не хочу оказаться в числе этих погибших.
— А зачем ты выйдешь? Возьми да не ходи.
Нет, в этой невозмутимости было что-то адское! Впрочем, об этом надо было думать, прежде чем влюбляться. Неужели он всерьез верил, что его логические построения, доказывающие необходимость сиюминутного, торопливого счастья — особенно в этой стране и в этой ситуации — будут поняты и восприняты, а не наткнутся на ленивую, детски-женскую небрежность, в которой есть и огромная доля невежества, и неумение видеть дальше витрин магазинов, и неизбывный оптимизм двадцати двух лет.
— Я не могу туда не ходить! Невозможно жить в стране, где к власти придут фашисты, да еще такого бредового типа, как Жириновский.
— А чем он тебе не нравится? Мой папа за него на выборах голосовал.
— Кретин!
— Сам кретин! Не смей так называть моего папу!
— Ну, извини, но у меня просто в голове не укладывается, как можно голосовать за такого придурка… Галина! В третий раз тебя прошу — будь серьезной!
— А разве я тебе такой нравлюсь?
Он невольно улыбнулся:
— Ты мне любой нравишься, особенно той, которой я тебя еще не видел…
— То есть голой? Вот пошляк!
— Подожди, дай договорить.
— Договаривай, чего уж…
— Нас, то есть эту злополучную страну, ждут непредсказуемые президентские выборы, смертельная борьба за власть, третий путч и черт знает что еще… Если это произойдет, то я не смогу позаботиться ни о тебе, ни о себе. Надо ехать туда, где безопасно и предсказуемо… Хотя бы на время. Согласись, что видеть танки по телевизору гораздо интереснее, чем из собственного окна! И вообще, я же не только за себя, но и за тебя боюсь — ведь ты тоже могла идти сегодня тем переулком… Умоляю тебя, прислушайся к моим словам!
— Да я слушаю, слушаю…
— И что?
На этот раз она отвернулась от зеркала и более внимательно, даже без улыбки, посмотрела на Дениса, который уже не мог сидеть на одном месте и метался по комнате — от полированной стенки до дивана и обратно.
— Ты забываешь о самом главном — моих родителях. Я никуда не уеду от папы с мамой, я их слишком люблю.
— А меня?
Он всегда боялся задавать этот вопрос и сейчас спросил непроизвольно, словно цепляясь за последнюю надежду. А Галина в ответ лишь слегка пожала плечами и улыбнулась. Это нельзя было понять ни в утвердительном, ни в отрицательно® смысле, но он все же с облегчением перевел дух, не услышав резкого «нет». Значит, она все-таки дорожила им и уже боялась обидеть теми откровенными грубостями, которых он столько вытерпел в первый год знакомства. Неужели она отказывается только из-за родителей? Уфф!
— Ты чего вздыхаешь?
— Можно тебя поцеловать?
— Чего это вдруг?
— А в знак того, что ты не хочешь, чтобы я уехал один.
— А ты, подлый, посмел бы это сделать?
Ну, за этот вопрос и эту интонацию многое можно отдать! И он сам невольно улыбнулся, но тут же вновь нахмурился, стараясь не сбиваться с серьезного тона.
— Значит, ты хочешь, чтобы меня убили? Это и так уже чуть было не случилось сегодня.
— Я тебя никуда не пушу!
В этот момент раздался телефонный звонок, и Галина бросилась в прихожую. Денис остался один, посмотрел на часы и кисло скривился — окончательного разговора явно не получилось… но, может быть, это и к лучшему?
— Да, — говорила Галина, — уже выезжаете? Через сколько? Где? Ладно, я собираюсь и выхожу. Да, у меня. Хорошо, поблагодарю. Ну пока.
Она появилась в дверном проеме и, томно потянувшись, тряхнула волосами.
— Светка сказала, что они уже выезжают и через пятнадцать минут будут ждать меня на бульваре напротив Грибоедова. Она просила поблагодарить тебя за билеты — ей давно хотелось сходить на Хазанова.
— А как поблагодарить, она тебе не сказала? — усмехнулся Денис и махнул рукой. — Да ладно, идите, девочки, веселитесь.
— А ты что будешь делать?
— Поеду домой плащ отстирывать. А потом напьюсь и буду переживать из-за твоего отказа.
— Только не звони мне спьяну и не тревожь моих родителей.
— И это все, что ты мне хочешь сказать?
— Давай одеваться.
Ему все-таки удалось поцеловать её щечку, когда он подавал ей шубу, и поправлял длинный пушистый хвост, который она сколола заколкой.
— Ай, ну хватит, румяна сотрешь. И прекрати вздыхать?
— Поехали в Америку, Галчонок, ну пожалуйста. Спроси хоть у папы с мамой, может, они тебя уговорят.
— Даже если бы они меня стали уговаривать, я бы все равно их не бросила. Какой ты все-таки грязный!
— Зато чист душой.
— Я заметила.
Когда они проходили все тем же переулком, он взял ее под руку и хотел было провести по другой стороне, поскольку напротив «Инкомбанка» стояли две милицейские машины, «скорая», суетилось множество людей, в том числе и телевизионщики, однако Галина упорно тянула его пройти через эту толпу. Трупы успели убрать, но вид белой «волги», пробитой пулями, и белого снега, залитого кровью, сам по себе был достаточно живописен.
— Ну как, не страшно? — поинтересовался Денис, когда они вышли на бульвар и повернули налево, к памятнику Грибоедову.
— Страшно… — неуверенно ответила она.
— Вот то-то.
— Где же Светка? А, вот они.
Им не пришлось переходить трамвайных путей, поскольку белые, заляпанные грязью «жигули» уже медленно ехали навстречу. Машина затормозила у бровки, и Галина взялась за ручку дверцы.
— Ну хоть на прощание-то поцелуй, — как-то жалобно попросил Денис, и тогда она с улыбкой поцеловала собственный указательный палец и лукаво прислонила к его щеке.
— Все, пока, звони.
— А что звонить, раз ты мне отказала!
— Ну, тогда не звони.
Машина уехала, но он даже не посмотрел ей вслед, потому что переходил на другую сторону дороги, чтобы немного пройтись по бульвару и успокоить взвинченные нервы. Все оставалось неопределенным, неясным, тревожным и… таким волнующим и заманчивым. Когда он, уткнувшись носом в снег, лежал в переулке, униженное и испуганное сознание требовало очевидного вывода — уехать любой ценой. Покинуть эту страну тупой и всевластной бюрократии, страну люмпенов с менталитетом Иванушки-дурачка — ничего не делая, по щучьему велению, вложив денежки в какую-то фирму, получить все и сразу; страну неряшливости и разгильдяйства, пьянства и беззакония. Но теперь острое чувство влюбленности буквально брало за горло, и он не представлял себе, что будет делать без Галины в благополучной и
