— Ты правда идиот? — Сейчас Темницкий смотрел на него жёстко и прямо, и Лёва догадался, что тот так ничего и не придумал.
Вероятно, продолжал всё ещё лихорадочно крутить варианты, переставляя местами входы и выходы. Тем временем Евгений Романович, проворно переменив взгляд, равнодушно махнул рукой:
— Впрочем, можешь не отвечать, но только при чём тут Ираида? Она святая женщина, как ты вообще можешь про неё такое! Какие, к чёрту, подлоги? Какие подмены? Это всё твой личный бредовый вымысел, и всё ради того, чтобы сделать имя на говне, на скандале — прославиться и прозвучать. Вот где настоящий фуфел и реальный фальшак. Не там — здесь!
— Жаль, что святая… — хмыкнул Алабин, не обратив внимания на последние слова первого зама, — не то ради такого дела непременно сошла бы с небес, хоть на парашюте, хоть камнем оземь. Поведала бы культурной общественности про то, как ты её убивал.
И так же жёстко глянул на него.
— Чего? — резко поперхнулся Темницкий, ничем больше не выдавший мгновенной оторопи. — Кого убивал, кто убивал? В каком смысле, Алабян?
— Ну да, — вновь невозмутимо хмыкнул Лёва, ничуть, казалось, не уязвлённый обвинениями Евгения Романовича, — всё правильно, всё справедливо: на каждого Евро имеется свой Алабян. Только один мусорит, а другой за ним подбирает.
— Вы это вообще о чём? — Лицо Темницкого исказилось до неузнаваемости.
Видно, упоминание об Ираиде сбило ему и так неровный строй мыслей, вклинившись в скопище вибрирующих от напряжения извилин и приведя их в окончательно глухой беспорядок.
— Ты знаешь о чём, — отразил вопрос Лёва, — очень хорошо знаешь, что именно я имею в виду.
— Ты со мной сейчас разговариваешь как мент, — процедил Темницкий, — только не знаю, кто дал тебе такое право.
— Знаешь, примерно так же я не очень давно разговаривал с неким Гудилиным, с Алексеем, — не меняя интонации, внятно произнёс Лев Арсеньевич, — кстати, он мне ровно те же слова озвучивал. Про ментов интересовался, не стою ли я у них, часом, на зарплате. Там ещё Чуня есть такой. И Серхио. Серхио — убивал, а Чуня ноги сжимал ей, женщине твоей, чтобы не дёргалась после того, как Гудилин её предварительно слегка придушил.
— Это ещё кто? — глухо подал голос Темницкий.
Жар, начавшийся у шеи, неуклонно поднимался к лицу и уже успел захватить всю его нижнюю половину, приближаясь к скулам и глазам.
— Видишь, ты даже не поинтересовался, Жень. Расплатился с главным отморозком, а дальше — трава не расти. Хотя трава ей теперь не нужна, она там исключительно на духовной подкормке, коль уж святая, как сам говоришь.
— Гореть тебе в аду, Алабин…
Темницкий поднялся. Приблизился к Лёве. Внезапно резкими хлопками ладоней простучал его снизу доверху. Отдельно прощупал грудь, запустив руку под алабинский пиджак.
— Щекотно! — ойкнув, дёрнулся Лев Арсеньевич. — А вообще, не ищи — не найдёшь, — и вяло усмехнулся, — у нас ведь с тобой не детективный жанр, Женя, а я не следак и не прокурор. Просто я хочу понять, понимаешь, я понять хочу зачем. За-чем? Чего не хватало-то — Ниццы, Сан-Тропе? На хрена они сдались тебе, Темницкий? У тебя и так всё есть, кроме таланта.
И резким движением оттолкнул его от себя.
Тот сел, опустил голову, помолчал. Спросил коротко, не поднимая головы:
— Чего ещё знаешь?
— Это кроме двух убийств, тобой организованных, ты это имеешь в виду? В смысле того, что хотел уточнить, известно ли мне, как ты убирал реставратора, который сначала Шагала для тебя копировал, а уж потом и рисунки подписал? Или то, как трое твоих отморозков сбили его с ног, чтобы добить потом той же битой, которой убивали Ираиду? Или, может, рассказать поподробней, как они же разлили бензин и сожгли подвал на Черкизовке? Или как ты в это время сидел в машине и записывал видеокомпромат? Ты про это, Темницкий, или что-то другое тебя интересует, я не понял?
— Послушай, Лёва… — Евгений Романович опустился на стул, с печалью в глазах посмотрел на него, — я не буду сейчас ни оправдываться перед тобой, ни повествовать, чего было да как. Не время и не место. Скажу одно, и хочу, чтобы ты поверил мне на слово, просто так, взял и поверил. Да, я на самом деле не случайно привлёк тебя к этим делам. Бабка, та не хотела, сопротивлялась как могла, говорила, Алабин не наш человек, он, мол, мечтает вернуть авангард, ему этот Венигс наш до лампочки, нельзя его в госкомиссию вводить… и всё такое. Я же отстоял тебя, лично я и никто больше. Сказал, ручаюсь, мол, за него. Что именно он и есть самый надёжный и проверенный из всех возможных кандидатур — и так далее. А там иди, разбирайся — кто, откуда, когда и зачем.
— Ну, это ясно, — согласился Алабин. — Я даже знаю, для чего ты это затеял, — одним поручительством двух зайцев грохнуть намеревался. Сблизиться со мной — ясное дело — зачем. И чтобы я рот свой перед госкомиссией правильно открыл, патриотично объяснил бы им, сирым и убогим, что там, у немцев, — клад, там — наше всё, откуда ни посмотри, а это так… малая рисованная сдача от живописных шедевров кисти великих. Глядишь, собрание и отъехало б навеки, вместе с двенадцатью твоими фальшаками.
— Ты не понимаешь, Лёвочка, — затараторил вдруг, сбиваясь и нервно дыша, Темницкий, — ты просто вообще ничего не понимаешь, не чувствуешь главного. Это же я всё не только для себя, не только, ты пойми… Это же и тебе точно так же нужно, нам с тобой, я ведь всё ждал момента, именно тебя дожидался, присматривал за тобой, подбирал правильное время, чтобы открыться. Ты же знаешь, что без такого человека, как ты, поди ещё всё реализуй. А у тебя база, у тебя охват, у тебя клиент бесчисленный. Я же не так мало про тебя знаю, если уж на то пошло, я же в курсе, как ты народ к Себастьяну толпами возил, сколько бабла на этом поднял, на том, на сём, на третьем.
— Кстати, если уж ты о Себастьяне заговорил, — перебил его Алабин, — имей в виду, у меня имеется запись нашего с ним разговора, и это напрямую касается твоей поездки, когда вы с ним подгоняли старое фуфло под оригиналы Венигса.
— Сдал всё же, чёртов француз… — в раздражении покачал головой Темницкий, — и чего ему не хватало, уроду! Вроде и бабками не обидел, и общались как надо, честь по чести. Так он, получается, на тебя теперь работает, — чертыхнулся он. — Эх, не знал, где прикуп лежит, не то б загодя соломки подстелил. Теперь хоть ясно, откуда первые ноги произросли, твою мать!
Лев Арсеньевич не стал разубеждать первого зама насчёт Себастьяна. Наоборот, неожиданная версия разоблачения, подброшенная самим же Темницким, устраивала его как нельзя лучше. Тот же, не снижая оборотов, пробовал давить дальше, беря то на жалость, то на сочувствие. А заодно придерживал в рукаве единственную краплёную карту, время которой, как чувствовал Алабин, вот-вот должно было настать.
— Мне без тебя — во! — Евгений Романович энергично чиркнул ладонью по горлу и продолжил, не давая собеседнику роздыха: — Край! С Ираидой просто получилось так, не моя вина, поверь, она же сама и виновата во всём, идиотина, никто этого не хотел, богом клянусь. И алкаш этот, тоже абсолютно ненадёжный был, пил непробудно, так рано или поздно всё одно б допился и пасть свою где не надо бы распахнул по дурному делу. Не знаю, если честно, как ты всё это просёк, просто ума не приложу, но ты мне нужен, Лёвушка, а я нужен тебе. Оба мы нужны друг другу. — И взглянул тому прямо в глаза, пытаясь выискать в них хотя бы малую частичку сочувствия. — Ладно, пускай бог захлопнул передо мной дверь, хрен с ним, но, может, в таком случае он хотя бы отопрёт для меня окно? Короче, предлагаю пятьдесят на пятьдесят, без никаких. Ты — как?
— Я? — пробормотал Лев Арсеньевич, немало поражённый таким оборотом дела. — Я пока хреново…
Чего-чего, а подобного не ждал. Не думал, что убийца станет предлагать половинную долю в обмен на молчание. Он мысленно помножил двенадцать на… примерно… если в евро… с учётом… И поделил пополам. Получалась цифра, от которой не то чтобы делалось напрямую страшно… Нет, на самом деле всё было много хуже, от такой цифры могла начать сомневаться сама душа. Это-то и было по-настоящему страшным и тревожным.
— Всё же сволочь ты, Темницкий, — покачал он головой, — ничто тебя, смотрю, не берёт: ни бес, ни ангел, ни жалость, ни любовь, ни совесть никакая.
— Это ещё не всё, Лёвушка, — по-деловому продолжил тот, не придав значения алабинским словам, — хочу сказать ещё, что мы ведь с тобой почти родственники! — Отметив удивление на лице его, пояснил: — Вот ты не в курсе, а только родительница моя всю жизнь с твоим отцом провела, ну, после кончины мамы твоей, я имею в виду. Они же скоро как двадцать пять лет вместе — считай, четверть века. Любила его всегда, и он ответно любил, только тебя не посвящал и не спрашивал. Не хотел, не верил, что примешь. А ты как съехал с набережной, так она почти всякий день у него бывала по вечерам, кроме дней, когда ты появлялся. От меня-то она не скрывала, потому что у нас с ней очень близкая связь, не как у вас с Арсений Львовичем. Так что смотри, Лев Арсеньич, и имей это в виду, не всё так просто устроено в этом несовершенном мире.
