притирался ко мне, крутился рядом…»
– Вы все время действовали вдвоем, да? – спросил он как можно более безразличным тоном.
Колесников пожал плечами:
– Не твое дело. Ты здесь не за этим.
– Зачем тогда?
Колесников развернул большой платок, в котором оказался телефон Акимова. Если бы у Мирона не болела голова и он не был связан, он бы расхохотался. Андрей разворачивал тряпку медленно и бережно, словно внутри была раненая птица. А оказалась там – вот удивительно! – дряхлая трубка. Акимов сто лет не менял телефон. Звонит – и ладно.
Колесников осторожно взял сотовый. Открыл фотоальбом. Вывел на экран сначала одну фотографию, затем вторую.
Да, Акимов постарался на славу. Камера на телефоне такая, что проще на утюг снимать. Но нормального фотоаппарата в наличии не имелось, пришлось обходиться тем, что есть.
– Это картины Бурмистрова, – сказал Колесников, констатируя очевидное.
Спорить было глупо, и Акимов молчал. Да. Картины. «Тигры» и «Владыка мира». Он сфотографировал их для Анаит.
– Где они? – спросил Андрей.
Вот зачем Колесников крутился рядом… Он узнал, что Акимов тоже разыскивает украденное, вслед за полицией и частными сыщиками. Это было не так уж сложно: Мирон особенно и не скрывался…
– Это ты следил за мной в музее? – неожиданно спросил он, и по гримасе Колесникова понял, что угадал.
– Где картины? – повторил тот.
Значит, следил. Майя вытащила Акимова на поминки. Если бы не ее звонок, он бы никуда не пошел. Малютка Майя, к которой он относился покровительственно и великодушно. Милая крошка с пионами. Чем она занималась, пока Колесников охотился за телефоном Акимова? Он сбагрил Мирона, попросив найти стулья. Вытащил телефон, который Акимов беззаботно оставил в кармане плаща – идиот, кретин! На этой старенькой модели нет даже функции блокировки экрана. Колесников открыл папку «Фото» и сразу же наткнулся на два последних снимка. Вот они, тигры и снежный барс. Далеко ходить не нужно.
Акимов вспоминал. Что было дальше? Он вернулся, позвонил Анаит… Колесников был не за дверью, он все это время оставался внутри, прятался за вешалкой с грудой одежды. В полутемном зале Мирон не разглядел его. Андрей слышал их разговор… Что Акимов сказал девушке по телефону?
«Анаит, ты сможешь вернуть ему картины».
Затем Колесников почти сразу исчез. А Мирон уселся караулить Анаит – и дождался от нее странных торопливых посланий.
– Андрей, что с девушкой? – спросил он, контролируя лицо.
Колесников сделал такой жест, будто отмахивался от мошки.
– Давай вот как, – негромко сказал он, – ты сейчас быстренько рассказываешь, где картины. Я еду туда и проверяю. Если они там, я вернусь и выпущу тебя.
– Да пошел ты, – сказал Мирон.
Он ожидал, что Колесников ему врежет. Вместо этого Андрей встал и, как ни пытался Мирон уклониться, заткнул ему рот платком. А затем, стоя, обрушил свою ногу на коленку Акимова, как будто пытаясь сбить ледяную корку с асфальта.
Боль была такая, словно ему прострелили оба виска. Немного придя в себя, Акимов подумал, что это как-то неправильно: бьют по ноге, а простреливает виски.
Колесников наклонился к нему и раздельно спросил:
– Где картины?
Не его свистящий шепот убедил Мирона, что он обезумел. Не покрасневшие глаза, в которых светилось что-то новое – то, чего он никогда прежде не замечал во взгляде Андрея. А запах, который шел от Колесникова. Все тело Акимова отозвалось на него, как реагирует сторожевой пес, когда ветром до него доносит из ближайшего леса тяжелую медвежью вонь. По спине пробежала дрожь.
Это был запах смерти. Крови. Бешенства. Злобы. Болезни. И чего-то еще, о чем Акимов предпочел бы не знать. «Господи, что он сделал с девочкой?»
Он хотел отшатнуться, но заставил себя сидеть неподвижно. Только промычал что-то невнятное и связанными руками указал на лицо: как же я тебе отвечу, когда у меня во рту кляп?
Колесников выдернул платок с такой силой, что вместе с кляпом едва не лишил Акимова половины челюсти. Снова присел перед пленником, сохраняя, однако, достаточное расстояние между ними. Акимов про себя скрипнул зубами. Он мог ударить Колесникова головой в переносицу, это был его коронный удар еще в юности, когда приходилось драться за право шататься по дворам соседнего квартала… Такой удар оглушает надолго. Если бы ему повезло, он бы обхватил шею Колесникова связанными руками и придушил, а там бы уж стал разбираться, как избавиться от шпагата… Но Колесников оказался осторожной сволочью. Он сидел в метре от Акимова и мял в руках тряпку.
– Где картины?
– Ты думаешь, я идиот? – хрипло спросил Акимов. Он говорил медленно, взвешивая слова. – Как только найдешь их, ты меня грохнешь. Как грохнул помощницу Бурмистрова.
Он внимательно наблюдал за лицом Колесникова, но тот смотрел на него, как будто сквозь маску.
– Мы поедем за ними вместе, – продолжал Акимов. – Посадишь свою жену на заднее сиденье, пусть сторожит меня с ножом. Деваться мне будет некуда. А когда ты убедишься, что картины там, где я сказал, ты меня отпустишь. Убивать меня возле того места, где я их держу, себе дороже.
Он как будто говорил со стеной. Неясно даже, услышал ли Колесников то, что предлагает ему Мирон.
Да – блеф! Отчаянный блеф! Но Акимов сейчас понимал, что, если скажет правду, Андрей убьет его сразу же, прямо здесь. Задушит, чтобы не было крови. Ночью вытащит тело с помощью Майи и закопает в перелеске. Или его отвезут на свалку.
– Зачем тебе картины? – попробовал спросить он.
Колесников встал, отошел к двери. Мирон только теперь заметил, что к ней прислонен рюкзак. Колесников принялся рыться в рюкзаке, пока Акимов гадал, что ему там понадобилось. У него не было никаких предположений.
Когда Колесников повернулся, в руках его были молоток и картонная коробочка величиной с ладонь. Он встряхнул ее, и лицо его приобрело отрешенное выражение. Так энтомолог прислушивается к тихому шуршанию жука в банке.
Мирон не мог оторвать взгляда от этой коробочки. Знал, что не стоит смотреть, но все равно смотрел.
Колесников подошел к нему. Под тусклым светом лампочки лицо его выглядело серо-зеленым. Но Мирон не поручился бы, что, если вывести Колесникова на свет, он увидит нормальную розовую кожу.
Из коробочки на пол Колесников высыпал гвозди. Несколько совсем маленьких. Дюжина – размером со спичку.
– Мне нужны только картины, – сказал он, подняв на Мирона бесцветные глаза. – Рот я тебе заткну. Твое мычание никто не услышит. Первый гвоздь войдет тебе в пятку. Сразу говорю, ты вряд ли выдержишь больше трех. Но если вдруг ты у нас герой и мальчик-партизан, у тебя еще есть ладони и яйца. Ага, в таком порядке.
Он говорил как будто скучающе. Не с воодушевлением садиста. Не с отвращением человека, которому предстоит выполнить неприятную работу. А так, как если бы Андрей Колесников пропустил через себя сотни Миронов Акимовых, каждого из них
