— Так все же, что ты думаешь? Я имею в виду по поводу лета?
— Ты об отдыхе, что ли? — я никак не мог взять в толк, куда он клонит.
— Какой там отдых! Я о выборах президента!
На секунду я подумал, что он меня разыгрывает. Но, судя по выражению его черных глаз, эта абстрактная для меня проблема являлась для него первостепенной.
— Я об этом вообще не думаю, — ответил я честно. — Готов отдать свой голос тому, кто в нем больше всех нуждается.
— Как ты можешь проявлять такое равнодушие! — возмутился он. — Ведь от этого зависит будущее страны! Твое будущее.
— Скорее уж, твое. Я же не работаю в администрации президента. Мое будущее гораздо больше зависит от того, выпустят ли Храповицкого.
— Хорошо, — сдался он. — Тогда отвечай, состоятся, по-твоему, выборы или нет?
— Кто же их запретит?
— Как это, кто? Борис Николаевич, например. Наш надежный гарант демократических свобод.
— Зачем ему так поступать?
— А зачем ему идти на заведомо проигранные выборы? Рейтинг у него такой, что в лупу не разглядишь. А если победят коммунисты, ты сам понимаешь, что ожидает его, да и всех остальных.
— И как же он их отменит?
— Да это проще простого! Оснований сколько угодно. Что-то вдруг взорвется в самом центре Москвы и унесет драгоценные человеческие жизни. Или произойдет стихийное бедствие, что тоже неприятно. Допустим, извержение вулкана в Петербурге или наводнение в Горном Алтае. Может и вовсе случиться нечто страшное. Например, на президента будет совершено покушение. Борис Николаевич, конечно, чудом избежит гибели, но кто-то все равно пострадает. Например, Чубайс, которому оторвет ногу. Можно даже две. Да. И тут раскроется страшный заговор, имеющий целью свержение законной власти. Спасая демократию, придется срочно вводить режим чрезвычайного положения. На неопределенное время.
— Ты опять дурачишься? Это нереально.
— В России? Да запросто! Раз плюнуть. Тащи сюда Чубайса, я ему и сам ногу оторву! Только держи его крепче, а то убежит. Между нами говоря, все это давно бы уже провернули, просто никак не могут прийти к согласию по поводу дележа новых властных полномочий. А тут еще проклятый Запад требует продолжения либеральных реформ, пугает экономической блокадой и прекращением кредитов. Страшно, конечно. Особенно без кредитов. Как прикажешь увеличивать благосостояние правящих кругов, если не растаскивать кредиты? Поэтому мой свободомыслящий руководитель Юрий Мефоди-евич Калошин склоняется к честным, открытым выборам под полным нашим контролем. А вот узколобый Коржаков и прочие силовики настаивают на отмене. Пусть, дескать, Америка усохнет, куда они все денутся без нашей нефти и газа? А своровать мы и без них найдем, где. Знаем, дескать, места. В общем, единого мнения нет. Борис Николаевич колеблется. Все с утра до вечера спорят до хрипоты. А ты еще спрашиваешь, почему я опаздываю!
— Это как-то связано? Выборы и твое опоздание?
— Конечно! Еще как! Я же переживаю. Порой ухожу в тягостные раздумья и теряю счет времени.
Официант появился с огромным порезанным арбузом. Артурчик попробовал и скривился.
— Какая гадость! — воскликнул он с чувством. — Совсем не сладкий. Второй день на диете, а сил уже больше нет. Предчувствую, что закончу эту пытку, пожирая сегодня ночью гату под одеялом. Ты ел когда-нибудь гату? Неужели нет? Ты с ума сошел! Я, кстати, не смогу назначить тебе прием у моего руководителя.
— Ты закончишь раньше, чем наступит ночь, — мрачно пообещал я. — И без всякой гаты.
— Ну что ты сразу обижаешься! Я же не сказал, что встреча отменяется. Я всего лишь предупредил, что не смогу назначить прием. Это разные вещи. Для приема я должен буду объяснить руководителю, по какому вопросу я направляю тебя к нему и зачем я так поступаю, а я и сам понятия не имею. Поэтому я сделаю лучше. Ты увидишься с ним в непринужденной дружеской обстановке, ненавязчиво вступишь в беседу и обо всем договоришься. Ну, признай, что я неплохо придумал!
— И где же это случится? — подозрительно осведомился я.
— Сегодня «Интеллектуальные системы» празднуют свой юбилей. Им исполняется три года.
— Что за «Интеллектуальные системы»?
— Ты не слышал про «Интеллектуальные системы»? — поразился Артурчик. — И ты еще ругаешь меня за опоздание? Да если бы я знал, что ты так к ним относишься, я бы вообще не приехал. Это же Гарик Саркисян! Ему всего тридцать два года, а он уже один из самых богатых людей в стране. Журнал «Форбс» читаешь? Там про него раз в месяц пишут. Банк «Интеллект», знаешь? Это его собственность. Магазины «Мир мебели» видел? Тоже его. Да он много чем занимается, очень известный человек. Там будут все!
— Все армяне? — спросил я. — Или для русских в программе предусмотрен благотворительный обед?
— Ну почему, когда речь заходит об армянах, сразу начинаются оскорбительные националистические выпады?! — в притворном отчаянии вздохнул Артурчик. — Что плохого тебе лично сделали армяне? Ты знаешь, какую важную роль играют армяне в экономике России?
— Догадываюсь, судя по тому, что творится с нашей экономикой.
— Ну вот опять! А в экономике США они играют еще большую роль, и она процветает! Мой руководитель там, между прочим, тоже будет. Вот он в отличие от тебя к армянам относится без всякого предубеждения.
— Признайся, это ты его туда загнал каким-нибудь обманом. Чтобы придать армянской вечеринке государственный размах. Наверное, наплел Калошину что-нибудь с три короба.
— Какой ты недобрый человек, — защищался Артурчик. — Накануне президентских выборов нам очень важна поддержка большого бизнеса, поэтому мой руководитель счел возможным посетить это важное деловое мероприятие международного масштаба. Справку, конечно, готовил я, не отрицаю. Но я отразил там только правду. Держи, вот приглашение. Торжество будет проходить в доме приемов министерства иностранных дел.
— Приглашение на твое имя, на два лица, — заметил я, крутя открытку в руках. — Может быть, пойдем вместе? Как армяне к армянам. Заодно ты бы меня и представил Калошину. А то как я там до него доберусь?
— К сожалению, я не могу, — ответил Артурчик со скорбным видом. — И рад бы провести вечер в компании доброжелательного человека без расовых предрассудков, но сегодня у меня исключительно важное поручение.
Я посмотрел ему в глаза.
— Ты не хочешь появляться там вместе со мной? — спросил я напрямую.
Он отвел глаза.
— Дорогой друг, ты, пожалуйста, не сердись, но я не думаю, что это хорошая идея, — промямлил он. — Видишь ли, ты ведешь себя, как бы это помягче выразиться, не очень стандартно, что ли...
— Что ты имеешь в виду?
— Ты все-таки рассердился, да? Я всего лишь хотел сказать, что ты держишься не как все. То есть, конечно же, это не преступление. Это даже правильно — вести себя свободно, как хочется. Гордо так. Но, — он вздохнул, — где-нибудь на Западе. Или в Америке. Вот там я бы только с тобой и появлялся. А у нас нельзя выделяться из толпы. Это воспринимается как вызов. И окружающим обидно, и неприлично.
— И что же я сделал обидного для окружающих?!
— Ну, например, ты взял и прыгнул в речку. Никто не прыгнул, а ты прыгнул. Наплевал людям в душу. Зачем?
— Я хотел спасти тонущую женщину! Ведь ты же меня и подбил! Ты сам собирался прыгнуть!
— Собирался, — признал он и нехотя откусил еще арбуза. — Но не прыгнул. В этом вся разница. Потому что никто не прыгал. В последнюю минуту я осознал, что поступаю неприлично. И исправился.
— Неприлично спасать женщину?!
— Ну да. А что ты так удивляешься? Если все кинутся спасать женщин, кто будет спасать Родину? В конце концов, эта дама сама виновата. Она проявила полное неуважение к коллективу, захотела выделиться. Все пели песню плохо, и Борис Николаевич тоже пел плохо. Значит, так и следовало поступать. А ей, видите ли, понадобилось петь хорошо. Зачем? Это эгоизм! Мало этого. Вопреки всякой субординации, буквально отпихивая локтями других, более заслуженных людей, она заняла место подле президента. Чужое, заметь, место. И ее настигло заслуженное возмездие. И так рано или поздно происходит с каждым, кто, оторвавшись от народа, избирает подобную линию поведения. А я совсем не хочу, чтобы меня настигало заслуженное возмездие. А незаслуженное возмездие — тем более! — он сделал паузу и прибавил уже другим, более будничным тоном: — Кстати, она бы все равно не утонула. Ей бы не позволили. Согласись, это настоящее хамство — взять да и утонуть на официальном мероприятии, на глазах у самого президента. Испортить людям праздник. Борис Николаевич расстроился бы. Терроризм. Там же, между прочим, была охрана. Вот пусть бы они и прыгали. Это их работа — предотвращать подобные диверсии.
Слушая его болтовню, я еще раз заглянул в приглашение.
