в Рирдене, со своим отцом, которого она едва выносила, и с родителями парня, с которым встречалась с прошлой зимы. Тогда тот парень был наверху на вечеринке и ждал, пока Вита вернется. И все они думали, что делают Грейс одолжение, не выражая напрямую свой явный антисемитизм. Вежливая, очень вежливая, чрезвычайно вежливая… ненависть и отвращение. Это обидно, но со временем пройдет, думала Грейс. Так должно быть, и так будет, потому что она не собиралась бросать свою самую старую и лучшую подругу, но и не намеревалась расставаться с этим красивым, добрым, замечательным и очаровательным мужчиной. Она пыталась заставить себя дождаться, пока случится неизбежное, но ждать становилось все труднее и труднее, и Грейс начала испытывать легкое раздражение. А поскольку их отношения только начинались, а любовь – только расцветала, Грейс и Джонатан не сильно искали чьей-то компании. К тому же он был под завязку занят учебой, больничной практикой и написанием диплома. И так вышло, что с Витой они виделись редко, предпочитая почаще уединяться подальше от посторонних глаз. Однако несколько раз им удавалось собраться вместе по вечерам, и общение получалось напряженным. Хотя Джонатан пытался – Грейс подмечала эти его настойчивые попытки – вывести Виту на разговор о ней, о ее интересах, о ее целях в жизни, внимательно смотрел на нее при беседе, Вита никогда с ним не откровенничала.
– А тебе не кажется, что она завидует? – спросил ее Джонатан той осенью.
– Не глупи, – отмахнулась Грейс.
Начиная с седьмого класса, Вита одобряла или не одобряла каждого мальчика, с которым встречалась Грейс. Каких-то она превозносила с диким восторгом, каких-то считала в каком-то смысле (или во всех смыслах) недостойными. Но с того вечера в подвале медицинского факультета в их отношениях появился лед, и со временем все становилось только хуже. И года не прошло, как Вита просто уехала, и их пути разошлись. Судя по всему, окончательно и необратимо.
Машина, кажется, называлась «Хонда». Грейс не обратила внимания, она просто указала на желтый список, затянутый в прозрачную пленку, и подумала: «Машина». Она не разбиралась в автомобилях, да они ее и не волновали. Одно время у них был свой «Сааб», который Джонатан купил – кто бы мог подумать – у отца одного из своих пациентов, но гараж обходился так безумно дорого, что они ездили на машине только летом. Два года назад Грейс заключила долгосрочное лизинговое соглашение с агентством в Вест-Сайде, но в данной ситуации не решилась ехать так далеко, да и все равно не могла себя заставить обратиться к кому-то, кто знал ее хотя бы как имя в ежегодном арендном договоре с 1 июля по 31 августа.
Грейс стала наугад нажимать на кнопки управления, пока не опустилось стекло, после чего жадно принялась глотать холодный воздух.
Уже совсем стемнело, когда они доехали до шоссе 22, начинавшееся там, где в Брустере кончалась федеральная трасса 684. Можно было добраться и быстрее. За многие годы Грейс перепробовала различные маршруты, но именно этот ее успокаивал. Здесь время от времени мелькали знакомые названия: Уингдейл, Онионтаун, Довер-Плейнс. После Амении она свернула в штат Коннектикут. Генри, прежде дремавший с книгой в руках, сел прямо и поправил ремень безопасности.
– Есть хочешь? – спросила его Грейс.
Он ответил, что нет, но она знала, что в доме нет еды, а потом ей не захочется куда-то ехать, так что они остановились в Лейквилле, зашли в пиццерию и сели за единственный столик, не занятый старшеклассниками из школы Хочкис. Пицца блестела от жира, а в салате, который Грейс заказала себе, оказалось так много майонеза, что он словно растекался прямо у нее на глазах. Они ели молча. Перед отъездом зашли в местный магазинчик и купили молока и яблок. Шагая вдоль витрины, Грейс пыталась найти что-то еще, что смогла бы съесть, но так ничего и не выбрала. Она представила, как скажет Генри: теперь нам придется жить на молоке и яблоках. Спросила, найдется ли в магазине пол-литровая бутылка шоколадного йогурта или шоколадное печенье, но ей предложили только простой шоколад.
– А долго мы там пробудем? – спросил Генри.
– А долго пряжа прядется? – Именно так она отвечала на вопросы, на которые нет ответа.
От шоссе к дому вела подъездная дорожка, круто спускавшаяся к самому крыльцу, и Грейс прекрасно помнила, каково ездить по ней в декабре. Дотащив вещи до заднего крыльца, она продрогла до костей и хотела побыстрее провести Генри в дом, но там было ничуть не теплее. Генри включил верхний свет и растерянно остановился посреди комнаты.
– Все понимаю, – сказала Грейс. – Давай разожжем огонь.
Но дров не нашлось: последние они израсходовали в начале сентября, когда запирали дом на зиму. А одеяла в спальнях наверху могли согреть лишь летними ночами или в прохладные дождливые дни, но были бесполезны в такой пробиравший до костей холод, проникающий во все щели старого дома. Его не утеплили. Об этом Грейс старалась не думать.
– Завтра, – сказала она сыну, – мы раздобудем пару обогревателей. И разживемся дровами.
Тут она умолкла. Ей хотелось добавить, что это вроде как приключение, испытание характера на прочность, но всего лишь за последние несколько часов Генри перестал быть мальчишкой, который бы в это поверил. Теперь он превратился в мальчика, который без единого слова уселся на заднее сиденье взятой напрокат машины, нагруженной их второпях кое-как упакованными вещами, и в спешке отправился куда-то в неизвестность. Он бежал от чужих преступлений. На самом деле от этих преступлений бежали они оба.
– Генри?
– Да?
Он стоял не двигаясь, засунув руки в карманы пуховика и выдыхая легкие клубы пара.
– Я все улажу, – пообещала Грейс.
И удивилась своему столь уверенному тону. Ведь до сих пор она думала только о том, как «убраться из города», в голове не нашлось места мыслям о завтрашнем утре или тем более следующей неделе. До каникул в Рирдене еще семь учебных дней. У нее оставались пациенты. А еще взятая на прокат машина, которую нельзя держать вечно. Потом книга, которую, как предполагалось, опубликуют. Существовала очень даже реальная вероятность, что ее имя – и, господи, ее лицо – уже фигурировали в местных сводках новостей или на веб-сайтах, и их мог увидеть любой из ее коллег, любой из пациентов, любой родитель учеников Рирдена, любой человек, знавший ее мужа лучше, чем она сама. Но прямо сейчас весь кошмар казался слишком абстрактным, чтобы тратить на него скудные остатки рассудка или силы воли. В данный момент Грейс окружал крошечный
