наркологическая клиника, метадон, гепатит, героин, закладка, «травка». Слова, которых не знал сам Джеймс до того момента, как Маркуса после уроков не затащили в переулок и не заставили броситься в погоню за драконом, более жестоким, более страшным, чем все чудовища из сказок, которые ему читали в детстве. А Маркус все еще оставался ребенком. Маленьким ребенком.
– Он скоро вернется, – сказала Джесс.
Джеймс знал ее с самого рождения, знал все ее морщинки и веснушки, знал, когда она говорит правду, а когда врет. Он обещал Мари, что будет заботиться о Джесс. Прикоснувшись пальцами к записке, он понял, что Мари хотела бы, чтобы он, прежде чем звонить своему брату, сестрам Мари и агенту похоронной службы, позвонил Элоди Коул.
Исчезли остатки оцепенения. Проходя мимо открытой двери в спальню, Джеймс почувствовал, как свежий воздух проникает в легкие, почувствовал прикосновение одежды к телу, ощутил слабый запах духов своей жены. У него тотчас же защипало в носу, глаза наполнились слезами, сердце и грудь стиснула боль, отчего ему захотелось свернуться в клубок прямо здесь, на полу у двери.
– Эй, а ты не разулся, – с укором заметила Джесс. Джеймс посмотрел на нее и, сглотнув запах своей жены и боль в груди, сосредоточился на девочке и больше ни на чем.
– Ты права, я лучше разуюсь. Спасибо, Джесс.
– Мари будет на тебя сердиться. Она скажет: «Смотрите, мой муж разносит грязь с улицы по чистому дому» и сделает вид, будто собирается шлепнуть тебя по попке кухонным полотенцем. – Джесс захихикала, и у нее порозовело лицо. Остановившись, Джеймс был вынужден опереться рукой о стену, чтобы удержаться на ногах. Снова сглотнув комок в горле, он попытался найти, что сказать в ответ, но не смог ничего придумать. Казалось, его сердце превратилось в оконное стекло, треснувшее, но оставшееся в раме: одно прикосновение – и оно вывалится, рассыпавшись на миллион осколков. Джеймс натянуто улыбнулся. Выдавил из себя звук, похожий на смех.
– А ты уже ужинал? – осторожно поинтересовалась девочка, привыкшая не тешить себя напрасной надеждой.
– Разве мы не договорились, что ты всегда можешь приходить сюда на чай, если проголодалась? – сказал Джеймс. Но Джесс никогда не просила накормить ее. Она никогда ничего не просила – опасаясь, предполагал Джеймс, получить отказ. Однако он ей никогда не откажет. И у него в голове зазвучал голос Мари, шепот, произнесенный на кухне: «Детей учат не словами – их учат примером. Чем больше мы будем показывать Джесс, что она может положиться на нас, тем крепче будет ее уверенность в этом». Это воспоминание выбило из-под Джеймса опору, и он порадовался тому, что по-прежнему опирается рукой о стену.
– В холодильнике есть мясо, все я не съем, – сказал Джеймс. – Ты мне не поможешь?
– Это бигос? – прищурившись, голосом знатока спросила Джесс.
– Курица по-польски, – уточнил Джеймс.
– Ладно, я тебе помогу. Но ты знаешь, что больше всего я люблю бигос.
– В морозилке осталось немного, можно будет съесть завтра, – сказал Джеймс, подумав, что служба опеки, наверное, уже закрыта, и надо будет позвонить Элоди Коул завтра утром.
– Хорошо, – сказала Джесс, небрежно пожав плечами, однако глаза у нее зажглись – Джеймсу хотелось, чтобы это была радость, но он знал, что это облегчение.
– Предлагаю тебе почитать немного, а я разогрею ужин, – сказал он.
– А можно посмотреть телик?
– Сначала почитай немного, а затем можешь посмотреть телевизор.
Обиженно надувшись, Джесс прошла к маленькому комоду под окном, в котором Мари хранила детские книги, игры, игрушки, запасной комплект школьной формы и пижаму. Выбрав книжку, девочка уселась на диван и хмуро посмотрела на Джеймса.
– Сколько мне нужно прочитать, чтобы смотреть телик?
– Десять страниц.
– Десять? А может быть, хватит и пяти?
– Десять.
– Ну, шести?
– А ты не хочешь одиннадцать? – сказал Джеймс, и это были слова его жены.
– Ладно, десять страниц. – Джесс начала неохотно листать книгу, и на какое-то мгновение Джеймса захлестнула бесконечная любовь к ней. Лицо девочки стало таким выразительным, что ошибиться было невозможно. Нижняя губа сосредоточенно выпятилась, подбородок опустился так, что едва не уткнулся в шею. Лоб пересекли глубокие складки. В целом лицо выражало такое старательно отрепетированное недовольство, что трудно было не рассмеяться. Надутые губы выжидающе поджались, округлившиеся глаза лучились весельем. Джесс сжимала и разжимала кулаки, ожидая, когда ей дадут есть, и тогда она восторженно воскликнет: «Ой, ой, ой!»
Покидая гостиную, Джеймс думал о Джесс и ее причудах и оказался не готов к кухне. Оказался не готов к помещению, в котором разворачивалась значительная часть их с женой жизни.
На стене висел телефон, по которому Джеймсу сообщили о смерти отца. В буфете хранились угощения для соседских детей. На столе стоял граненый кувшин, подаренный на Рождество одним из племянников. Здесь… здесь все расплавилось, превратившись в ничто, потому что вот нож, которым Мари пользовалась каждый день. Вот любимая кружка Мари. Вот ее фартук. Вот тетрадь, в которую она записывала рецепты. Вот платок Мари. Вот ее ручка. Вот ее чай из трав. Вот ее любимый мармелад. Вот ее любимая ложка. А здесь, в раковине, стакан с отпечатком губ Мари на стекле.
И здесь Джеймс стоял, крепко прижимая жену к груди, вдыхая запах ее волос, ощущая ее тело и сильные, размеренные удары ее сердца. И здесь он обнял ее в тот день, в тот ужасный день, когда почувствовал эту ужасную опухоль.
Подойдя к раковине, Джеймс достал из нее стакан и прижал свои губы к последним следам губ Мари в жадном поцелуе. Допив последние капли воды, он попытался представить себе, как Мари проваливается ему внутрь, заполняет его, чтобы никогда больше не покинуть, потому что ну как она может его покинуть, если она означала для него весь мир?
Джеймс не знал, как будет жить дальше. Он не хотел жить дальше.
Стакан пуст.
Кухня пуста.
Джеймс не мог заставить себя оторвать стакан от своих губ, оторвать свои губы от губ Мари.
– Я прочитала десять страниц, – окликнула из гостиной Джесс, и Джеймс услышал, как она встала с дивана, взяла пульт и включила телевизор, и комната наполнилась звуками детской передачи. – Теперь можно посмотреть телик?
Джеймс зажмурился, чувствуя, как у него в груди скорбь сражается с любовью.
– По-моему, ты его уже смотришь, моя бесстыдница, – сказал он, и девочка рассмеялась, но поспешно заглушила смех подушкой.
Джеймс поставил пустой стакан на подоконник. На стекле до сих пор оставался след от губ Мари, и от его собственных. Кое-как он дошел до холодильника, достал оттуда контейнер с мясом и поставил его разогреваться в микроволновку. Джеймс подумал, что, если Маркус не вернется домой, можно будет оставить Джесс на ночь здесь, на раскладушке, и скорбь, переполняющая его грудь, немного смягчилась. Приготовив на плите брокколи, он накрыл на
