Мильбург в отчаянии оглянулся. Но вдруг его осенило.
Одетта — главная свидетельница против него, а этот человек смертельно ее ненавидит. Он уничтожил все улики, но есть единственная свидетельница, и она может выступить против него в суде. Ведь если бы не Одетта, не ее показания, кто смог бы обвинить его? Некому, кроме нее...
Он все хладнокровно обдумал, как купец обдумывает коммерческую сделку. Он знал, что Одетта лежит в одной из лондонских больниц, правда, ему неизвестно было, какие печальные обстоятельства привели ее туда. Утром он звонил в фирму, чтобы узнать, не наводил ли кто о нем справок. Тогда-то ему и сказали, что для Одетты в госпиталь послана кое-какая одежда, и таким образом он узнал, где ее можно найти. Он, хоть и удивился, что она заболела, но объяснил это волнениями, которые она пережила ночью в Гертфорде.
— Сэм, что бы вы сделали, встреться вам мисс Райдер?
Сэм Стей оскалился в дикой ухмылке.
— Хотя в ближайшее время вы ее вряд ли встретите, потому что она лежит в госпитале на площади Кевендиш, № 304.
— Площадь Кевендиш, № 304! — повторил Сэм. — Ведь это поблизости от Реджен-стрит, верно?
— Точно я этого не знаю... Знаю только, что она лежит в госпитале, и вам ее, скорее всего, повидать не удастся.
Мильбург поднялся и увидел, что Сэм дрожит с ног до головы от нервного перенапряжения.
— Площадь Кевендиш, № 304! — повторил он еще раз, потом резко встал и, не прощаясь с Мильбургом, даже не взглянув на него, ушел прочь.
Почтенный священник поглядел ему вслед, поднялся и удалился в противоположном направлении. Он решал, где ему лучше купить билет на континент — на станции Ватерлоо или на вокзале в Чаринг-Кроссе? Пожалуй, на вокзале — безопаснее.
Тарлингу следовало выспаться. У него ныли все кости и мышцы, настоятельно требовался покой. Но он сидел за столом в своей комнате, а перед ним, сложенные в две кипы, лежали дневники Торнтона Лайна. Он прочел уже большую часть, осталось просмотреть еще несколько томиков.
Тетради были сделаны из неразлинованной бумаги, без каких-либо украшений полиграфического толка. Некоторые книги охватывали два-три года, а иные — только несколько месяцев. Левая кипа становилась все больше, в то время как правая убывала. Наконец непрочитанным остался только один томик, последний, отличавшийся от других тем, что был заперт на два бронзовых замочка, уже открытых специалистами Скотленд-Ярда.
Тарлинг взял этот томик в руки и стал перелистывать его страницу за страницей. В этой книге, как он догадался еще раньше, содержались записи последних месяцев, вплоть до самого дня убийства автора. Когда Тарлинг открывал эту книгу, он, как и от прежних томов, не ожидал от нее ничего особо интересного, единственно, чего в книгах-дневниках было в избытке, так это невероятного самомнения и самолюбования. Но как и при чтении других книг, и с этой Тарлинг обошелся, как добросовестный читатель, то есть читал очень и очень внимательно.
В какой-то момент он взял записную книжку и стал делать выписки. Это касалось описания Лайном сцены, произошедшей между ним и Одеттой Райдер, о том, как она отвергла его предложение. Все было описано весьма субъективно, с прикрасами и очень пресно. Но вот Тарлинг дошел до страниц, заполненных день спустя после выхода Сэма Стея из тюрьмы. Здесь Торнтон Лайн более подробно писал о своей обиде и, главное, о разговоре с Сэмом.
Вот эти строки:
«Стей выпущен из тюрьмы. Я растроган тем, как этот человек почитает меня. Иногда мне хочется обратить его на путь истинный, чтобы он больше не попадал в тюрьму... Но с другой стороны, если бы мне это удалось, и он стал бы приличным, солидным человеком, то я лишился бы тех чудесных переживаний, которыми я наслаждаюсь, благодаря его обожанию. Ведь это так приятно, купаться в лучах обожания... Я говорил с ним об Одетте. Это, конечно, странное дело — говорить о таких вещах с преступником, но он так внимательно слушал! Я даже наговорил ему больше, чем собирался, слишком далеко зашел, но искушение было слишком велико. Какой ненавистью пылали его глаза, когда я закончил рассказывать...
Он тут же составил план, что-то говорил о том, как можно изуродовать ее прекрасное личико. Рассказывал, что сидел в тюрьме с одним человеком, осужденным за то, что облил девушку серной кислотой... Сэм хотел сделать то же самое. Поначалу я ужаснулся, но потом согласился с ним. Еще он сказал, что даст мне отмычку, которой можно отпереть любой замок. Я бы пробрался туда, к ней... в темноте... и мог бы что-нибудь там оставить... что-нибудь подозрительное... что бы, например? Ах, вот, идея!.. Предположим, я подбросил бы туда что-нибудь китайское. Тарлинг, мне кажется, знаком с девушкой, может быть, даже он с ней в хороших отношениях... Если с ней что случится, а у нее найдут что-нибудь из Китая, какой-нибудь сувенир, то этот сыщик наверняка будет заподозрен...»
Дневник заканчивался словом «заподозрен». Замечательная концовка, прямо-таки пророческая! Тарлинг несколько раз перечитал последние фразы, даже запомнил их дословно. Потом он захлопнул книгу и запер ее в ящик письменного стола.
Примерно с полчаса он просидел, задумавшись, подперев рукой подбородок. Теперь все лучше и лучше вырисовывались подробности этого необыкновенного случая. Загадка была близка к разрешению, и строки, оставленные Лайном, значительно облегчали задачу его единственному наследнику.
Торнтон Лайн пошел к ней в дом не по телеграфному вызову, — он его даже не успел получить, — а исключительно с намерением скомпрометировать Одетту и повредить ее доброй репутации. Он собирался оставить у нее в квартире красный клочок бумаги с китайскими иероглифами, чтобы попутно бросить тень и на Тарлинга. Вот почему в кармане его сюртука нашли хонг шайки «Радостные сердца».
Мильбург же пришел в квартиру Одетты совсем по другой причине. Управляющий фирмы Лайн и его шеф столкнулись там неожиданно, возникла ссора, в результате которой Мильбург выстрелил и убил своего шефа наповал.
Таким образом, объяснялось также, почему Торнтон Лайн, отправляясь к девушке, надел войлочные туфли, — он имел намерение прокрасться в квартиру бесшумно, не рискуя быть узнанным, тайно.
Тарлинг размышлял и о том, что говорил Лайну Сэм Стей, о его намерении относительно Одетты Райдер.
Он вспомнил, как Сэм Стей бросил в него со стены поместья Хиллингтон Гров бутылочку с купоросным маслом. Сумасшедший, задумавший изуродовать прекрасное лицо девушки, которая, по его мнению,
