— Меня крайне беспокоит поведение судьи Киплера, — вдруг нарушает молчание Драммонд.
— В жизни с подобным не сталкивался, — быстро добавляет Кили.
Драммонд славится умелой подготовкой, и наверняка заранее отрепетировал эту сцену.
— Откровенно говоря, Руди, я опасаюсь его непредсказуемости, — говорит Драммонд.
— Он нас просто ногами топчет, — негодующе трясет головой Кили.
Что ж, Киплер у них и правда — бельмо на глазу, но и поделом им. За убийство молодого парня их необходимо вывести на чистую воду. Я молчу, вежливо выслушивая их стенания.
Оба в унисон прикладываются к стаканчикам, затем Драммонд говорит:
— Я бы хотел уладить это дело миром, Руди. Поверьте, наши позиции достаточно крепки, и мы не сомневаемся в благоприятном для нас исходе. При равных шансах, мы бы выиграли дело уже завтра. Я уже одиннадцать лет не знаю поражений. Судебные баталии — моя излюбленная стихия. Но этот судья настолько предубежден, что просто пугает меня.
— Сколько? — прерываю я его разглагольствования.
Оба ежатся и елозят, словно страдают от острого геморроя. Болезненная тишина, затем Драммонд говорит:
— Мы готовы удвоить сумму. Сто пятьдесят тысяч. Ваша доля — тысяч пятьдесят, а ваш клиент получит…
— Считать я и сам умею, — говорю я. Нечего ему совать нос в мои дела. Он прекрасно знает, что я нищ как церковная крыса, а пятьдесят тысяч для меня — недосягаемая мечта.
Пятьдесят тысяч долларов!
— И что мне делать с вашим предложением? — спрашиваю я.
Кили и Драммонд обмениваются озадаченными взглядами.
— Мой клиент мертв. На прошлой неделе мать его похоронила, а теперь вы хотите, чтобы я предложил ей эти деньги в порядке отступного.
— Было бы вполне этично…
— Только не читайте мне лекцию по этике, Лео. Хорошо, будь по-вашему. Я передам ей ваше предложение, но готов держать пари, что она пошлет вас к черту.
— Мы скорбим о смерти мальчика, поверьте, — голос Кили преисполнен печали.
— Да, мистер Кили, я вижу, что вы убиты горем. И я передам ваши соболезнования семье покойного.
— Послушайте, Руди, мы ведь только хотим как лучше, — неловко говорит Драммонд.
— Где же вы раньше были? — не выдерживаю я.
Воцаряется молчание, мы все потягиваем свои напитки. Драммонд улыбается первым.
— Скажите, Руди, чего хочет эта дама? Чем мы можем ей помочь?
— Ничем.
— Почему?
— Вы бессильны ей помочь. Ее сын умер, и вам не воскресить его.
— Зачем тогда доводить дело до суда?
— Чтобы разоблачить ваши махинации.
И снова они ежатся в креслах. И обиженно хмурятся. И пьют виски с содовой.
— Она хочет вас изобличить, а потом — пустить по миру, — добавляю я.
— Мы ей не по зубам, — заносчиво говорит Кили.
— Это мы увидим. — Я встаю и тянусь за портфелем. — Можете меня не провожать.
Медленно, но верно в нашей конторе начинают накапливаться признаки деловой активности, достаточно пока скромной и непритязательной. Повсюду разложены стопки тонких папок; мы стараемся держать их на виду, чтобы они сразу бросались в глаза случайно забредшему клиенту. Я веду почти дюжину дел, ожидающих рассмотрения в суде — в основном, это мелкие преступления, хотя есть среди них и несколько довольно серьезных. Дек уверяет, что у него скопилось уже около тридцати дел, но, на мой взгляд, он преувеличивает.
Телефон теперь звонит все чаще и чаще. Требуется немало самообладания, чтобы заставить себя пользоваться аппаратом, в котором установлено подслушивающее устройство, и мне каждый день приходится себя преодолевать. Я всякий раз напоминаю себе, что это вторжение в нашу частную жизнь было осуществлено лишь после вынесения судебного постановления. Ордер подписал судья, а раз так, то ничего противозаконного тут нет.
Передняя комната по-прежнему заставлена взятыми в аренду столами, на которых громоздятся документы из дела Блейков, и зрелище это внушает уважение: да, в этой конторе трудятся серьезные люди.
Как бы то ни было, выглядит наша контора оживленнее. После нескольких месяцев совместной деятельности наши среднемесячные накладные расходы не превышают каких-то жалких тысячи семисот долларов. Совокупный же доход в среднем составляет три тысячи двести, так что на жалованье, которое мы с Деком делим на двоих, и из которого предстоит ещё уплатить налоги, остается всего полторы тысячи.
И все же мы сводим концы с концами. Наш самый выгодный клиент — Деррик Доуген, и в случае, если нам посчастливится договориться о выплате ему двадцати пяти тысяч баксов (это верхний предел страховки Доугена), тогда дышать нам сразу станет легче. Не знаю — почему, но мы надеемся, что дело это разрешится до Рождества. Особого смысла в этом нет, ведь дарить подарки мы с Деком никому не собираемся.
Я собираюсь в течение всех праздников заниматься делом Блейков. Февраль уже не за горами.
* * *
В сегодняшней почте нет ничего необычного. Вернее — почти ничего. Как ни удивительно, но среди груды конвертов нет ни одного с эмблемой «Трень-Брень». Случай настолько редкий, что я глазам своим не верю. А вот вторая неожиданность настолько меня потрясает, что я с минуту бесцельно слоняюсь по конторе, собираясь с мыслями.
Конверт крупный, квадратной формы, мои фамилия, имя и адрес написаны от руки. Внутри — приглашение посетить предрождественскую распродажу золотых цепочек, браслетов и ожерелий в ювелирном магазинчике нашего торгового центра. Такие приглашения приходят с каждой почтой, и обычно я выбрасываю их сразу, не читая.
Но внизу этого, под расписанием работы магазинчика изящным почерком выведено имя: Келли Райкер. И больше ничего. Ни строчки. Только имя.
* * *
Вот уже почти час я брожу по торговому центру. Наблюдаю за детишками, которые катаются на коньках по льду, залитому прямо посреди торговых рядов. Ватаги подростков бороздят сверкающую ледяную гладь. Я покупаю на втором этаже какую-то разогретую китайскую снедь на тарелочке и уплетаю её, опираясь на балюстраду, прямо над ледовым катком.
Ювелирный магазин — лишь один из великого множества лавчонок, разместившихся под крышей гигантского торгового центра. Келли я заприметил почти сразу — стоя за кассовым аппаратом, она пробивала чек клиенту.
Я вхожу в ювелирный магазин следом за какой-то парочкой и медленно приближаюсь к длинному застекленному прилавку, за которым Келли Райкер обслуживает очередного покупателя. Она поднимает голову, узнает меня и улыбается. Я отступаю на несколько шагов, облокачиваюсь на прилавок и начинаю изучать ослепительно сияющие золотые цепи, толстые, как канаты. Народу в магазине, как сельдей в бочке. Шестеро продавцов оживленно щебечут, показывая покупателям драгоценности в красивых футлярах.
— Чем могу вам помочь, сэр? — спрашивает Келли, подходя ко мне и останавливаясь, так что нас разделяет только прилавок. Я смотрю на нее, и сердце мое тает.
Мы оба улыбаемся; не слишком долго, чтобы не привлекать внимания.
— Так, смотрю просто, — говорю я. Похоже, никто нас не замечает. — Как у тебя дела?
— Все в порядке. А у тебя?
— Прекрасно.
— Показать тебе что-нибудь? — воркует Келли. — Вот здесь у нас распродажа.
Она показывает пальцем, и я вижу золотые цепочки — такие носят сутенеры.
— Очень мило, — громко говорю я. И тут же спрашиваю, уже шепотом: — Мы можем поговорить?
— Не здесь, — отвечает она, пригибаясь ко мне. Мои ноздри щекочет тонкий аромат её духов. Келли отпирает ящик, отодвигает панель и достает золотую цепочку длиной дюймов в десять. Раскладывает цепочку передо мной и тихонько говорит: — В дальнем конце центра есть кинотеатр. Купи билет на фильм с Эдди Мерфи. Центр, последний ряд. Я приду через полчаса.
— Эдди Мерфи? — переспрашиваю я, восхищенно ощупывая цепочку.
— Красивая, да?
— Изумительная. Обожаю такие. Но все-таки хотелось бы ещё поосмотреться.
Келли забирает у меня цепочку.
— Возвращайтесь, сэр, мы будем вас ждать, — приглашает она, улыбаясь. Словно всю жизнь за прилавком простояла.
Я ухожу на ватных ногах. Я знаю — Келли придет, она ведь заранее все это продумала: кинотеатр, фильм с Эдди Мерфи, ряд и место. Устроившись рядом с Санта-Клаусом, который уже едва не валится с ног от усталости, я выпиваю чашечку кофе, пытаясь представить, что скажет мне Келли, что она задумала. Чтобы не скучать на фильме в одиночестве, я жду почти до самой последней минуты и лишь тогда покупаю билет.
В зале человек пятьдесят, а то и меньше. Много подростков, хотя фильм относится к категории «R» — то есть подросткам моложе 17 лет доступ на него ограничен. Они сидят в первых рядах, гогоча и хихикая в ответ на каждое скабрезное словечко. Последний ряд пустует.
