Остановив машину, она продолжала сидеть, не произнося ни слова.
— Я давно здесь не был.
Она повернулась к нему, рассматривая его лицо в мягком вечернем свете. — Я всегда любила приходить в городской парк. Обычно мы приносили с собой пакет соленого печенья и кормили уток. У тебя найдутся крекеры?
— Ничего не осталось.
Она порылась в сумочке. — Пусть поедят кекс, — сказала она, доставая остатки «Твинки».
В центре парка был пруд. Клер помнила, как они бывало под Рождество запускали туда бревно из затора, и оно так таинственно мерцало над водой. Она приходила сюда с родителями, со школьными экскурсиями или же на свидания. Однажды она пришла одна посидеть на скамейке, полная восторга, оттого что ее скульптуру выставили в ближайшем художественном музее.
Они шли рука об руку, а огромные деревья своей листвой защищали их от городского шума.
— В воздухе пахнет дождем, — прошептала она.
— Завтра непременно пойдет дождь.
— Думаю, он не помешал бы.
— Лето было очень сухое.
Она взглянула на него. Они улыбнулись, прекрасно понимая друг друга, как это обычно бывает у влюбленных. — Хочешь теперь поговорить о политике?
Он покачал головой, и обняв ее за плечи, притянул к себе.
— Рад, что ты оказалась там, когда я вышел из того места.
— Я тоже.
— Смешно, но мне вовсе не захотелось отправиться в ближайший бар. Первое, что мне пришло в голову, это сесть в машину и помчаться на большой скорости, и может быть, врезаться в кого-то. — Он то сжимал, то разжимал кулак на ее плече, затем как будто успокоился. — Раньше это помогало.
— А что теперь помогает?
— Твое присутствие. — Они сели на выбранную им скамейку, и он крепко обнял ее, устремив взгляд на воду. К берегу с шумным кряканьем подплыли утки. Клер развернула кекс и стала бросать им крошки. Небо становилось багряным.
— Это была Карли Джеймисон?
— Да. К концу дня доставили стоматологические данные. Ее родители…. я мало что смог для них сделать.
Она наблюдала, как утки дрались за крошки печенья. — Так значит они здесь?
— Они приехали около часа назад. Мне не сидится. Она поднялась вместе с ним и пошла, ожидая, что он снова заговорит.
— Я найду того, кто убил эту девочку. Клер.
— Но, Бифф…
— Он имел к этому отношение. Но не только он один. — Кэм остановился и взглянул на нее. Она видела в его глазах гнев, а за этим боль, которая мучительно отзывалась в ее сердце. — Кто-то подбросил ее тело на то поле. Мое поле. Как будто она была вещью. Я обязательно найду того, кто это сделал. В моем городе никто не посмеет больше так поступать с молодыми девушками.
Глядя на воду, она вытерла липкие пальцы о джинсы. — Ты по-прежнему считаешь, что все это имеет отношение к некоему культу?
Он положил руки ей на плечи. — Я хочу, чтобы ты сделала те наброски. Клер. Я понимаю, что означает эта просьба, но мне необходимо, чтобы ты вспомнила буквально все, каждую деталь того сна, и нарисовала бы это. — Он крепче сжал ее. — Клер, ее убили где-то в другом месте. Точно так же, как Биффа. Убили в другом месте, а затем нарочно подбросили сюда, чтобы мы ее нашли. Может быть, ты поможешь мне найти место убийства.
— Хорошо. Вдруг это окажется полезным.
— Спасибо. — Он поцеловал ее. — Поедем домой.
Она не хотела вспоминать. Клер понимала, что вела себя малодушно, но ни за что не хотела вызывать в памяти прошлое. Более двадцати лет она пыталась вытеснить эти воспоминания — то усилием воли, то каким-нибудь транквилизатором или же целыми часами, проведенными у психоаналитика. И ни разу она сознательно не восстанавливала ту картину в своем мозгу. Теперь же ее попросили воспроизвести это на бумаге.
Она всячески медлила с этим, находя всевозможные предлоги для Кэма и самой себя. По ночам она изо всех сил боролась со сном, боясь, что во сне ее подсознание вдруг прорвется и выполнит то, чему она так отчаянно сопротивлялась.
Он не торопил ее, во всяком случае, вслух. Но ведь он был настолько занят расследованием, что почти не имел возможности находиться с ней.
Как Кэм и предсказывал, пошел дождь. Он лил, не переставая, двое суток. Тем не менее, на рынке, на почте, в кафе «У Марты» люди говорили об уровне воды и новом возможном ее рационировании этим летом. Если же они обсуждали не шансы местной футбольной команды, то говорили об убийстве.
Скульптура, сделанная Клер, была укреплена на открытом пространстве. Клер пробовала понемногу делать какие-то другие вещи в гараже, но не могла ни на чем сосредоточиться, чего с ней давно не бывало. Рассеянно переходила от одного замысла к другому, изучала, наброски, делала новые. Но внутри ее беспрерывно мучило то, что она обещала сделать для Кэма.
Все из-за того, что дом казался таким опустевшим. По крайней мере, так убеждала она саму себя.
После того, как Блейр уехал, а дождь все лил и лил, не переставая, она ощущала себя такой заброшенной. Такой одинокой.
Почему раньше это никогда ее не беспокоило?
Потому что раньше она никогда не пугалась теней. Никогда не проверяла, защелкнуты ли замки, и не прислушивалась к каждому скрипу половиц.
Поймав себя в который раз стоящей у окна и разглядывающей остов своей скульптуры, она чертыхнулась и схватилась за блокнот, кинутый ею на диван.
Она сделает это и сделает немедленно. Выбросит это из головы.
Взяв в руки карандаш и положив на колени блокнот, она закрыла глаза и попыталась перенестись в прошлое.
Она увидела отца, возившегося со своими розами. Он втыкал в мягкую землю колышки, подпорки для цветов.
Затем она увидела его лежащим на террасе, буквально распоротым этими колышками.
Клер затрясла головой, скрипнула зубами и попыталась продолжить воспоминания.
Теперь она видела себя на качелях в теплую летнюю ночь. Раскачиваясь, она положила голову ему на плечо. Аромат сладких стручков, травы и приправ.
— Что тебе хотелось бы получить на день рождения, детка? Когда девочке исполняется тринадцать лет, она заслуживает особенного подарка.
— Я хочу проколоть себе уши.
— Зачем тебе дырки в ушах?
— Все девочки уже прокололи уши, ну же, папочка, пожалуйста.
Нет, нет, дальше, ей надо углубиться еще дальше. Осень. Высаживают луковицы тюльпанов. Густой, пахучий дым от сжигаемой листвы. На крыльце тыква, которую скоро разрежут.
— Клер Кимболл. — Голос ее матери. — Почему ты вышла во двор без свитера? Бог мой, тебе уже восемь лет. Пора соображать получше.
Отец подмигивает ей и проводит кончиком пальца по ее замерзшему носу. — Беги надень свитер. И смотри, не натопчи грязи в доме, а то твоя мама запрет нас обоих в собачьей конуре.
Еще дальше. Она почти слышала, как доктор Яновски просил ее расслабиться, дышать глубже и высвободить подсознание.
— Но я хочу поехать с тобой. Ты никогда не берешь меня с собой. Папа, я обещаю, я буду хорошо себя вести.
— Ты всегда хорошо себя ведешь, детка. В своем воображении она видит, как он нагибается и целует ее в шею. Иногда он подхватывал ее на руки и кружил. Ей нравилось это чувство головокружения. Этот страх и возбуждение. Не разрешай мне идти. Не разрешай.
— Это очень скучные дела, для взрослых. Но я хочу пойти. Мне нравится осматривать дома. — Ее губы дрожат. Она вот-вот расплачется. Иногда это помогало.
— В следующее воскресенье я буду показывать большой дом, и ты сможешь поехать со мной. Ты и Блейр, если он захочет.
— Почему я не могу поехать сейчас?
— Потому, что маленьким девочкам уже пора спать. Скоро совсем будет темно. Посмотри на себя. Ты ведь уже в ночной рубашке. — Относит ее в детскую. Там полно кукол и цветных карандашей. — Ну же, будь послушной девочкой и поцелуй меня перед сном. Когда вырастешь, станешь моим партнером. У нас будет фирма «Кимболл и Кимболл».
— Обедаешь?
— Обещаю. Сладких тебе снов, Клер.
Дверь закрывается. Горит ночник. Она встает и прислушивается. Папа говорит с мамой. Тихо, очень тихо она кладет в постель куклу и крадется вниз по лестнице. Через боковую дверь прямо в гараж.
Разве он не удивится, поняв, какая она уже большая? Какая умница? Она прячется на заднем сиденье и зажимает рот рукой, сдерживая хихиканье.
Заводится мотор, и машина выезжает со двора. Они едут и едут, и становится совсем темно. Свернувшись на полу у заднего сиденья, она видит, как на небе зажигаются звезды. Папочка едет быстро, как он всегда делает, когда боится опоздать.
Машина замедляет ход, тормозит. Останавливается. Отец выходит, открывает багажник.
Она старается задержать дыхание. Осторожно поворачивает ручку дверцы. Выглядывает в щель. Отец уходит. Должно быть, дом где-то там, среди деревьев. Она неслышно спешит за ним в своих мягких ночных тапочках.
