Ознакомительная версия.
Она попыталась представить мать на больничной койке, бледную, в окружении каких-то приборов. Ничего не получалось – сколько Аня помнила себя, мама никогда не лежала, не болела. Даже когда простужалась и явно чувствовала себя плохо, не ложилась, а только куталась в старенькую бабушкину шаль и несколько дней брала работу на дом. Сидела за компьютером, хлюпая носом, и хрипло отгоняла от себя Аню: отойди, заразишься еще!
Один только раз Аня испугалась, когда проснулась ночью от чужих голосов и света, бившего сквозь стеклянную дверь ее комнаты. В комнату тихонько вошла мать, наклонилась над ее постелью:
– Анечка, не пугайся, ко мне скорая приехала, сейчас уедут.
– А что случилось, мам? – Аня со сна только хлопала глазами.
– Да ничего страшного, сердце прихватило, вот и вызвала. – И так же тихонько вышла из комнаты.
Аня села, укутавшись в одеяло, и долго слушала, как бубнил что-то мужской голос, потом захихикал женский, но явно не мамин. Темные силуэты мелькнули к прихожей, дверь захлопнулась.
– Ну что, мам, как ты? – Аня подскочила к постели.
– Да все в порядке, кардиограмма нормальная. – Мать успокоительно похлопала дочку по руке. – Просто я немного испугалась, часа в два прихватило сильно, думала – инфаркт.
– Как инфаркт? – Аню больше испугал тон матери, чем само слово. – Какой еще инфаркт?
– Да нету никакого инфаркта, успокойся! – Мама попыталась засмеяться. – Доктор сказал, переутомление, отдыхать надо, вот, таблетки назначил.
Аня села на краешек постели, обняла мать:
– Ну ты смотри не болей у меня!
– Да я и не болею, это так что-то… Ты спи, а то в школу проспишь.
И в школу в тот день Аня действительно проспала…
Она пригорюнилась, вспоминая тот эпизод, – ведь тогда могла бы побольше заботиться о матери. Но она, не задумываясь, убегала то на репетицию в танцевальную студию, то на прогулку с подружками. И неохотно выполняла поручения по дому – жалко было тратить время на уборку или покупку продуктов. Мать иногда ругала ее, но чаще молча все делала сама.
Аня откинула одеяло и собралась потихоньку встать, но дверь вдруг чуть-чуть приоткрылась. Аня снова укрылась одеялом – вдруг сейчас разорутся, что вставать нельзя?
Но в палату просунулась детская физиономия в медицинской маске. На голове у ребенка была красная бейсболка козырьком назад, а между ней и маской – хитро прищуренные глаза. Ребенок уставился на Аню, но не двигался.
– Чего ты, заходи! – Аня сделала приглашающий жест. – Не бойся!
В щель протиснулся мальчик в желтой майке и больших, не по росту, джинсовых шортах, в руках он держал футбольный мяч. Лет пять или шесть, подумала Аня, она всегда с трудом определяла детский возраст.
– Ты кто? – Аня преувеличенно нахмурила брови, но не выдержала и улыбнулась, так откровенно пацанчик пялился на нее.
– Я – Сеня, – качнул он головой на тонкой шее. – А ты кто?
– А я – Аня.
– Ты болеешь? – Из-за маски речь мальчика была не очень разборчивой.
– Да нет, это так, временно. – Аня махнула рукой.
– А я болею! – гордо сказал Сеня. – Мне будут операцию делать.
Он сильно картавил: получилось не «операцию», а «опегацию».
– А ты чего в маске-то? – поинтересовалась Аня.
Он подошел поближе, снял маску, она повисла на одном ухе. Теперь было видно, какое бледное, мучнистое лицо у малыша, а под бейсболкой голова обрита налысо.
– А, чтобы мик’обы не п’ивязались, – тоном опытного пациента объяснил Сеня. – Они же тут к’угом, только и ждут, а мне болеть соплями нельзя, мама сказала. А то опегацию не сделают.
– А-а, – кивнула Аня. – А ты вообще-то из России?
– Не-е, я тут живу, – помотал головой Сеня. – А папа сказал, что после опегации он мне газгешит на яхте гулить. У тебя есть яхта?
– Не-ет, – усмехнулась Аня. – Яхты нету. У меня велик есть и ролики.
– Ну, у меня тоже велик есть, и голики, и квад’оцикл. – Сеня пренебрежительно махнул рукой. – Только мне тепегь нельзя кататься. А то если упаду, будет инфекция, а мне нельзя, мама сказала.
– А как же футбол? – Аня показала глазами на мяч. – Тоже ведь можно упасть.
– А, я не иг’аю, это так, от стенки только отскакивает, а на улице нельзя. – Сеня пригорюнился, снова надел на оттопыренное ухо резиночку маски.
– Ну, ты не грусти, – сказала Аня сочувственно. – Вот операцию сделают, и все будет нормально, будешь и в футбол играть, и на квадроцикле ездить, да?
– А хочешь, я попгошу папу, и он газ’ешит тебе на яхте со мной покататься? – Даже сквозь маску было видно, что Сеня улыбнулся. – Я буду гулевой, папа капитан, а ты будешь юнга, хочешь?
– Конечно хочу! – Аня улыбнулась в ответ. – Ты только давай поправляйся, и обязательно покатаемся.
– Ну ладно, я пошел, а то Жулька будет вопить, что я не в койке.
– Жулька? Это собака твоя, что ли?
– Собака! – Сеня захихикал, держась за живот. – Ну ты смешная! Это Жюли, моя няня, папа ее Жулькой называет.
– А-а, – озадачилась Аня. – Как-то некрасиво, она же не собака?
– Не, она вообще-то добгая, только глупая ужасно, папа говогит. – Сеня подошел в двери. – Ну, я пошел! Огевуаг!
– Ну, оревуар! – засмеялась Аня. – Будь здоров, не кашляй!
18 августа 2008 года, понедельник, утро
Лощевский всегда приезжал на работу рано, за два часа до официального начала рабочего дня. Он любил эти два свободных от совещаний и посетителей часа – именно утром в его голову приходили самые ценные мысли, рождались новые проекты, можно было спокойно просмотреть прессу, полазить по Интернету.
Звонок телефона в это время был непривычен, секретаря еще нет на месте, деловые люди так рано не звонят. Это наверняка кто-то из родственников. Их звонков Лощевский не любил, потому что в конечном счете все они сводились к одному: дай денег. Отказывать он тоже не любил, а родственникам и вовсе не мог. Но всякий раз при этом чувствовал себя дойной коровой, у которой, не спросясь, пытаются отобрать молоко, предназначенное ее теленку.
Чертыхнувшись, он взял трубку.
– Вадим Викторович? Доброе утро, это Лариса Северцева, помните меня? Ваш редактор…
– Да-да, конечно, помню, Лариса… – Лощевский не забыл, он и не знал отчества Ларисы, но теперь было как-то неудобно называть ее по имени. – Слушаю вас!
– У меня беда, Вадим Викторович. – Лариса перевела дух. – Я в Турции. Прилетела вчера. В аэропорту у меня пропала дочь, Аня Северцева, восемнадцати лет. Прошу вас, помогите, если можете.
Лощевский ясно слышал в ее голосе подавленное рыдание. Вот сейчас разревется, этого только не хватало.
– Погодите, что значит – пропала? – Он пытался выиграть время и отвлечь ее от попытки рыдать. – Толком объясните, как пропала, где?
– В аэропорту. – Лариса отчетливо лязгнула зубами, видимо, ее била дрожь. – Мы стояли за получением визы, она пошла в туалет и не вернулась. Я сделала заявление в полицию и нашему консулу в Анталии. Но они не очень серьезно отнеслись к моим словам. Прошу вас, подключите ФСБ или МВД – кто у нас занимается поисками людей за границей? У вас же есть связи там? – умоляющим тоном добавила она.
– Так, Лариса, успокойтесь! – Лощевский встал и подошел к стеклянной стене кабинета. Внизу расстилалась роскошная панорама делового центра Москвы, высотные здания сверкали зеркальными стенами, внизу ходко бежала электричка, но стояли стада авто на шоссе. – Я попытаюсь выяснить, что можно сделать. Не отключайте телефон. Я свяжусь с вами через какое-то время.
– Спасибо, Вадим Викторович, спасибо огромное! – Теперь Лариса уже явно плакала, слова выходили какими-то кусками. – Только сотового у меня нет, украли… Я сама вам позвоню, хорошо? Скажите, когда?
– Ну, не знаю… – Лощевский прикинул свое расписание. – Давайте завтра, в это же время.
– Спасибо, спасибо вам, огромное спасибо, если…
– Да-да, договорились! Всего доброго! – Вадим прервал излияния благодарности, положил трубку. Выносить это дольше было невозможно.
Он походил из угла в угол кабинета. Утреннее настроение было испорчено напрочь. Снова подошел к окну, заметил какое-то пятнышко на сияющей поверхности, достал из кармана белоснежный платок и оттер его, платок швырнул в корзину для бумаг.
Потом сел за стол, побарабанил пальцами по матовой поверхности. «Интересно, во что это я вляпался? Все началось со звонка Страхова…» Он вспомнил тот разговор до мельчайших подробностей.
– Вадим, дружище! Как дела? Как домашние? – Красивый баритон Страхова невозможно было спутать ни с каким другим голосом. – Как насчет субботы, махнем партийку на интерес?
Они часто встречались в загородном гольф-клубе, куда Вадим стал ездить недавно. А Страхов был знатоком и мастером гольфа со времен работы в Лондоне.
– Еще не знаю, Кирилл, как сложится, Эмма хочет лететь в Париж на уик-энд. – Лощевский досадливо поморщился – он ненавидел эти шоп-туры по выходным, поскольку теперь все можно было купить и в Москве. Но Эмма считала, что летать в Париж без мужа так же неприлично, как и заказывать вещи персональному шоперу, и предпочитала все примерять и покупать сама, тратя массу его времени.
Ознакомительная версия.
