— Да, и голос, и манеры… он совсем не производил такого впечатления.
— Проверим, проверим. А вы говорите, ваш сын доволен своим положением?
— Да, он был в восторге.
— Интересно, интересно. А время и место передачи денег?
— Не знаю, он еще позвонит. Но дело в том, что я никак не заработаю за шесть дней столько, это просто нереально. Подождите, при чем здесь передача денег? Вы собираетесь целых шесть дней ничего не… Да мало ли что он может сделать с ребенком за это время!
— Конечно, мы будем делать все возможное. Но учить его английскому и математике… Это странно.
— Согласен, что странно, но все таки…
— Да еще компьютерная система.
— Да, да, но… бог его знает, что у него на уме. Какие у извращенцев могут быть причуды! Его надо искать, искать немедленно! Я надеюсь, вы это понимаете?
— Конечно, понимаю, иначе не сидел бы здесь. Скажите, а этот звонивший, если он такой всезнающий… может, он знает и о вашем визите сюда?
— Я думаю, да. Он предупреждал, чтобы я не ходил, конечно, но ведь надо же что-то делать. Вот, сволочь! — воскликнул я и даже привстал со стула, тотчас опустившись на него, от чего следователь быстро и еще более подозрительно, с опаской, взглянул на меня.
— Не надо так нервничать. Похититель ваш какой-то странный. Поэтому я уверен, с вашим сыном все будет в порядке.
— Как — в порядке? Я надеюсь, конечно, что все будет в порядке, но для этого надо… Я что-то не совсем понимаю, вы что, не собираетесь…
— Как это — не собираетесь? Конечно, мы будем искать, объявим розыск, сейчас же найдем и допросим того лектора… Фотография есть… кстати, она останется у меня, мы размножим ее и разошлем…
— Да, да, пожалуйста, делайте что-нибудь, и быстрее, я вас прошу… Приложите все усилия, ну… вы поймите меня правильно, не в обиду, конечно, я вас отблагодарю…
Боковым зрением я вдруг уловил стоявшую в трёх шагах от себя, у входной двери, фигуру. Фигура была в форме с подполковничьими погонами. Судя по всему, подполковник только что вошел, и так тихо, что я, произнося эмоциональные речи, этого не заметил. Мои слова о предполагаемой благодарности вошедший явно слышал и теперь, остановившись на полпути, подозрительно глядел на меня.
— Что значит отблагодарю, о чем это вы? — строго спросил он, и его осанка, как показалось мне, и без того великолепная, стала еще лучше. Теперь подполковник, застыв неподвижно, в ладно скроенной форме, которая на плотном теле сидела как влитая, походил уже не на человека, а на монумент, олицетворявший власть в ее бесстрастном величии.
Я вновь почувствовал себя обвиняемым и непроизвольно вжался в стул. Ощущение, что все идет не совсем так, как надо, усилилось. Эти работники полиции, которые, по моему рассуждению, должны бегать, как ошпаренные, с намерением немедленно разыскать недочеловека, совершившего такое, мне вроде бы не верили. Словно и не было похищения, не было шокирующих телефонных звонков, и тот наглец не вторгался с такой бесцеремонностью в мою жизнь, и не посещал я никаких курсов. Черт же дернул меня на них пойти.
Сидя на жестком табурете, под пристальным взглядом подполковника, я вдруг снова усомнился в своей способности адекватно воспринимать мир. «Странно они себя ведут, — подумалось мне, — словно точно знают, что Руслана не выкрали, а он где-то у родственников на блинах. Так ведь и есть, что на блинах».
Плечи мои поникли, а взгляд виновато уперся в точку на полу казенного заведения. Я осознавал, что походил на человека, в чем-то подозреваемого или нагло завравшегося. Подполковник снова и еще более строго, профессионально прищурившись, посмотрел на меня.
— Нет, нет, — обратился к нему следователь, примиряюще взмахнув рукой, — все нормально, у него ребенка похитили.
После такой чудовищной фразы у меня похолодело в груди, но внешне я этого не выразил — все так же сидел, тупо уставившись в пол.
— Ребенка похитили? — встрепенулся подполковник, слегка повысив голос и развернувшись ко мне монументальной фигурой. После этого он сделал два шага к столу следователя, вероятно, в решимости что-то предпринять по такому возмутительному случаю, но тот поднялся и снова взмахнул рукой. Движение это, как показалось мне, призвано было охладить служебное рвение начальника.
— Можно вас на секундочку, — проскрипел следователь, вышел из-за стола, и, крепко вцепившись подполковнику в локоть, как клещ в живую плоть, и вывел его из кабинета.
Как только дверь притворилась, я подскочил, повинуясь наитию, и бесшумно, как тень, подбежал к двери. Между нею и коробкой оставалась едва заметная щель, в которую не пролез бы и палец, что давало мне возможность, хотя бы через слово, слышать разговор.
— Это ж тот… о нем нас предупреждали, — прошептал следователь.
— А-а, понятно, — сердито протянул подполковник. — Черт знает что.
— Да. Нечего мне больше делать…
— Достали они все.
— На сумасшедшего он не похож. Видел я таких… но он — не похож.
— Не нравится мне вся эта фигня. Когда дело забирают — понятно. А здесь — наоборот.
— Вот-вот. Но против этих не попрешь. Да и деньги не лишние.
— А никто и не будет переть, открыто, по крайней мере. Да и кто они, «эти»?
— Команда ж от старого поступила, сам знаешь.
— Старому на пенсию давно пора. Давай-ка за проследим за этим орлом, может, нароем чего.
— Не страшно?
— Да сколько можно, страшно, не страшно! Ничего не будет, если осторожно, держать нос по ветру… Ни одна живая душа не должна знать.
— Это понятно.
— Дело не то, что интересное, а вообще хрень какая-то. Именно в такой хрени могут быть возможности… Ты давай, дальше ломай комедию, а я подумаю, как и что лучше сделать.
Пожав руку начальнику, следователь повернулся к дверям кабинета. Я, словно ошпаренный, засеменил в обратном направлении и опустился на табурет. Я чувствовал, что лицо пылало, но из последних сил пытался успокоиться.
— Послушайте, что происходит, в конце концов? — с напором спросил я, как только он вошел. — У меня похитили сына… вы что, не понимаете?
— Как не понимаю, прекрасно понимаю. Да не волнуйтесь вы так! Мы все сделаем, что нужно, будем искать… и найдем! Заявление-то напишите, оставьте ваши телефоны, и можете идти. Кстати, если он будет еще звонить, то постарайтесь выяснить побольше посторонних факторов… какие-нибудь шумы, может, шум идущего поезда, самолета, автострада… в общем, вы поняли — чтобы можно было определить хотя бы примерное место, откуда звонят. И, конечно, сразу же сообщите нам.
Со стоном облегчения он уселся за стол, налил из графина в стакан воды и предложил мне. Я отказался, хотя в горле у меня пересохло.
— Жарко сегодня, — словно оправдываясь, обронил следователь и жадно, крупными глотками, двигая кадыком, словно поршнем, выпил полстакана.
— Я завтра вам позвоню, — глухо произнес я. Двигаясь медленно, как в прострации, я поднялся, подсел к столу, и написал под диктовку заявление. Я не мог так быстро решить, как реагировать на то, что услышал за дверью. Зло взглянув на следователя и едва выдавив из себя слова прощания, я вышел из кабинета.
Домой я ехал невнимательно, и пару разу чуть не устроил ДТП. Мужик с тройным подбородком, сидевший за рулем нового «Мицубиси», выпучив в неподдельном гневе глаза, наорал на меня матом. Другой, на видавшем виды «Форде», показал средний палец, перед этим долго, словно глухому, посигналив. Я никому ничего не ответил. Бессилие настолько овладело мною, что, чувствуя себя больше не в состоянии вести машину, я свернул в ближайший переулок и остановился возле вагончика, в котором продавали источавших соблазнительный запах копченых кур. Просидев минут десять, безрезультатно пытаясь собраться с мыслями, я завёл машину и поехал дальше.
Добравшись, наконец, домой, я с остервенением снял брюки и рубашку (но не бросил их, а все же сложил), облачился в домашние шорты и умылся. Как только я вышел из ванной, раздался телефонный звонок. Я вздрогнул — мне подумалось, что звонит тот, злой демон, и он уже знает о моей вылазке в полицию, хотя меня предупреждали не ездить. Я тотчас упрекнул себя в малодушии, но чувство бессилия не покинуло меня. С дрожью в руке, упав в кресло, я взял трубку, хорошо слыша, как сердце набирает обороты.
Это была жена.
— Ну, как ты? — буднично спросила она.
— Нормально.
Я не знал — говорить ей или нет. Если говорить — то как бы сделать это помягче. Я представил, какая у нее может быть истерика. Тут я вспомнил, что меня предупреждали поменьше болтать язиком.
— Как Руслан?
— Ничего, нормально.
«Говорить или нет?»
— Ты с работы уже пришел? Такая жара сегодня, не ходи больше, отдохни.
— С чего бы это я не ходил на работу?
Рука моя, сжимавшая мобильник, повлажнела от пота. Мне показалось, что сейчас телефон выскользнет из ладони, как мокрый угорь.
