Ознакомительная версия.
– Я не могу так дальше. Ты понимаешь?
Я смотрела на него снизу вверх с видом школьницы, которую ругают за слишком короткую юбку:
– Нет, не понимаю. Иди сюда!
– Что я о тебе знаю? – продолжал он упрямо. – Только какие-то факты из биографии, твои любимые книги, кино, что-то еще… Это важно, это характеризует тебя, но я никогда не видел твоих подруг, твоих родителей, не был у тебя в гостях. Мы год знакомы. Это нормально?
– Ну а почему нет? – мягко сказала я, спуская блузку с правого плеча.
– Я готов был бы поиграть в тайны, но я не Джеймс Бонд, я хочу рядом понятную женщину, любимую, друга.
Наблюдая за ним, я чувствовала, что мое расслабленно-сексуальное настроение исчезает. Мне становилось грустно – прекраснейшее время моей жизни, полное всяких-разных надежд, насыщенное любовью, кажется, проходило. Определенность пугала, и мне так не хотелось признавать, что пришло ее время.
– Давай решать, – услышала я. – Мы вместе или нет?
Заставив себя улыбнуться, сказала легкомысленно:
– Милый мой, как я понимаю, это предложение?
Он наконец-то посмотрел на меня, прямо в глаза, прямо в сердце:
– Да.
Неожиданно стало ясно, что выбирать, особенно если кто-то делает это за тебя, – не так уж страшно. Надо признать, что Нику я не нужна.
Теперь я улыбалась по-настоящему:
– Значит, я его принимаю…
А на следующий день Игоря убили.
Часть третья. Регтайм
За пять лет до описываемых событий
Ясно помню тот день, когда моя судьба круто изменилась. Это было в мае, пять лет назад. Конец весны, цветущие каштаны, первые по-настоящему теплые вечера. Учебный год кончился, и мне, учителю истории и классному руководителю пятого класса, предстояло подумать о том, как жить дальше. В смысле как провести лето. Если честно, оно не обещало ничего особенного.
Мое состояние можно было бы назвать легкой депрессухой, которая длилась уже… лет пять, пожалуй.
Помню, что я доставала из ящиков стола книги по истории, которые приносила в класс на протяжении всего года. Доставала и размышляла – стоит ли их тащить, надрываясь, домой? В следующем году они снова понадобятся.
Мысль о том, что все ежегодно повторяется, повторяется вплоть до мельчайших подробностей, исподволь напрягала меня. Я наблюдала за старшим поколением учителей и могла только восхищаться им. Как этим женщинам (из мужчин у нас были только директор, жуткий проныра и аферист, и учитель физкультуры, чтобы сказать о нем все, достаточно упомянуть, что был он отставным военным) удается справиться с невыразимой тоской закольцованной жизни? Как не мучает их дежавю? Почему они не путают учеников, не визжат от ужаса на каждой линейке первого сентября? Это же День сурка какой-то!
Гоняя в голове вялые мысли, я не сразу заметила, что возле моего учительского стола стоит мужчина. Подняв голову, я узнала его. Это был Николай Александрович Сухарев, отец-одиночка одного из самых прожженных шкод не только в моем классе, но и во всей школе.
Я надеялась, что не увижу ни этого человека, ни его сынишку в ближайшие три месяца. Но Сухарев стоял передо мной, такой реальный и осязаемый, одетый в мятые серые хлопковые штаны и черную, слегка застиранную майку.
– Можно? – спросил он, указывая на стульчик за первой партой. Сухарев не поздоровался. Это было не в его привычках.
Я кивнула.
– Что случилось? – спросила я, понимая, что произношу его реплику. Обычно Сухарев появлялся у меня в кабинете после моего звонка и именно с этого вопроса начинал разговор.
Мой собеседник тянул с ответом. Потом слегка пожал плечами и сказал нечто, что я осознать с ходу не смогла:
– Выходите за меня замуж.
Видя, как округлились мои глаза, он оперся локтями о парту и, обретя опору, стал объяснять.
– Это, конечно, странно выглядит, – признал он. – Могу понять, что вы думаете. Простите за патетику, но сын для меня – самое важное в жизни. А ему нужна мама. Вы сможете стать мамой Митьке? Он мечтает об этом.
Этот бред он произнес абсолютно серьезно.
– Я понимаю, что предложение мое звучит очень странно. Но я не предлагаю ничего… такого.
Я ненадолго задумалась – что он называет «таким»? Очнулась, расслышав сладкое слово «деньги».
– Я буду обеспечивать вас. Работать вам будет необязательно. Если только, конечно, вы захотите работу оставить. Многие женщины не хотят зависеть от мужа, я все понимаю. Словом, поступайте как вам удобнее…
Мы смотрели друг другу в глаза: он – инсценируя интеллигентское смущение, приличествующее случаю, а я – продолжая неприлично пялиться, как деревенская дурочка.
Спросила, чтобы что-нибудь сказать:
– Но зачем жениться? Вы можете няню нанять.
Он немного опустил голову, технично разорвав визуальную связь. У меня возникло ощущение, что я задала слишком личный вопрос.
– У ребенка должны быть отец и мать, то есть настоящая семья. Няня – не то. Я уже, честно говоря, не справляюсь. У нас еще бабушка есть… Две бабушки. Они могут последить за Митькой, покормить, на улицу не пустить, и только. А его воспитывать надо. Причем профессионально. Я наблюдал за вами, у вас это получается.
Я слушала речи этого странного фантазера и смотрела на него, словно видела в первый раз. Пыталась понять, как это может быть? Как вести себя с ним? И принимать ли всерьез то, что он говорит?
Для начала я постаралась разглядеть его получше. Может, это звучит странно, но у меня есть особый внутренний сканер, который помогает разбираться в людях. Он был у меня с детства и вполне эффективно спасал от ложных друзей и неверных поклонников, позволяя избегать тех самых детских стрессов, последствия которых с наслаждением лечат психотерапевты.
Мой сканер работает так, что, глядя на человека или, в редких случаях, просто вспоминая его, я на долю секунды словно бы проникаю в его внутреннюю сущность. Эта доля секунды не проходит даром. Увидев окружающий мир глазами другого человека, я начинаю ощущать этого человека, понимать его и, самое важное, немного предвидеть его реакцию. Так вот, Сухарева мой сканер не читал.
О самом Николае (или, как он представлялся, Нике) Сухареве я знала, что ему принадлежит ресторан «Джаз», в котором сама ни разу не была, хотя слышала, что место это интересное. У нас в Гродине джаз даже на дисках непросто было купить, а уж живьем услышать – просто нереально. Зато в ресторане Сухарева джазовые концерты проводились регулярно.
Вся школа с удовольствием обсуждала, что для обеспеченного человека он слишком небрежно одевался и ездил на «мазде», которой, по словам нашего директора, уже лет пять стукнуло. Сухарев регулярно забывал бриться, стричь волосы и здороваться. Но я заметила, что пахло от него всегда хорошо – каким-то приятным ненавязчивым парфюмом и сигаретным дымом. Иногда немного коньяком. В те времена я еще не знала, что коньяк он пьет намного чаще, чем все остальные люди пьют чай.
Пытаясь понять, во что мне грозит влипнуть, я тайно, но очень внимательно рассматривала его серьезное узкое лицо с глубоко посаженными глазами и жестким ртом. Только сейчас разглядела, что радужка вокруг его зрачка была светло-коричневая, с желтыми бликами, как у хищника из рода кошачьих – рыси, например. Кажется, такой цвет называют медовым. Для женщины такие глаза стали бы украшением, а вот мужчине, да еще за сорок, такое великолепие было как-то ни к чему. Еще я вспомнила, что и у Митьки тоже такие медовые глаза.
Украдкой поглядывая на собеседника, я думала, что это хорошо, когда человек уже не слишком молод – морщины и взгляд могут многое выдать. Вот, к примеру, складки возле уголков рта бывают у людей, которые либо слишком много смеются, либо на их лицах слишком часто появляется презрительное выражение. Морщинка между бровями – у тех, кто постоянно сдвигает брови. А брови сдвигаются как в беспокойстве, так и в гневе.
Итак, смех, высокомерие, беспокойство и раздражительность. Очень хорошо, но я ничего не поняла.
Это было все, что я сумела узнать о Нике Сухареве методом наблюдений.
Я попыталась прислушаться к голосу Сухарева. Тембр был приятный, глубокий, но сдержанный, будто бы чувства свои этот человек зазря не обнажает. Мысли, как я уже говорила, довольно странные, он излагал ясно, четко, понятно и деловито. Человек с хорошо подвешенным языком. А я не люблю косноязычных. Наверное, в детстве мама заставляла его много читать… Впрочем, это домыслы и к делу отношения не имеют.
В отчаянной попытке хоть как-то понять собеседника я посмотрела на его руки. Они были бледные, с еле различимыми светлыми веснушками, а из-под рукавов футболки на предплечья и худые запястья наползала рыжеватая шерсть. Не то чтобы настоящая шерсть, если честно. Скорее не слишком густая, вполне цивилизованная шерстка современного европеоида. Пальцы, скрещенные на исписанной циферками ученической парте, были длинными, как у музыканта, ногти – ухоженными, но вряд ли ухоженными в салоне. Часов и колец он не носил. Словом, и на этот раз ничего особенного я не разглядела и никаких выводов сделать не смогла.
Ознакомительная версия.
