Она обернулась к Борису и покачала головой:
— Н-да… Неприятно. О Галином чувстве к папе нужно было бы знать пораньше. Теперь я просто и не знаю, что предпринять…
— Ну вас, — обиделась Сашка. — Устроили тут тайны мадридского двора. Спрятались от всех. Очень вы нужны кому-то!
Она вознамерилась сбежать по ступенькам, но Виола придержала ее за локоть:
— Сань! Я тебя прошу: не говори о том, что слышала. Особенно отцу.
— Борьку лучше попроси, — она вырвалась и поскакала вниз. — Он быстрее проболтается.
* * *
Папа и Галя? Папа и наша кухарка Галя!!! Я уже полчаса повторяю эту фразу, но все никак к ней не привыкну. Во-первых, потому что впервые за всю свою жизнь обнаружила, что папа не просто папа, а мужчина, которому нужна женщина. Ничего себе открытие! День явно не задался, раз с утра такие потрясения. А во-вторых, папа всегда был тонким ценителем «высокого класса». Он вино-то простое не пьет, не говоря уж о коньяке, — только такие марки, которые при написании в одну строчку не умещаются. Что уж тут о женщинах говорить. Лично я, когда задумывалась о том, что он рано или поздно все-таки присмотрит себе даму, полагала, что она будет совершенством вроде Виктории — образцом вкуса и стиля, и по происхождению не меньше, чем какая-нибудь принцесса Лихтенштейна, между прочим. И вот на тебе — кухарка Галя, от которой и духами-mo редко когда пахнет, все больше приправами, а одевается она вообще черт-те как, и руки у нее неухоженные. Господи! Тут бы глазам не поверить, но я же видела! И слышала. Ужас! Интересно, как долго продолжается их роман?
— Я думаю, года два.
Сашка вздрогнула. Ручка выпала из ее рук и клацнула о бетонную ступеньку крыльца, на котором она сидела.
— Ничего себе манеры, — она перевернула тетрадь так, чтобы Виктория не могла видеть ее записи, хотя смысла это действие никакого не имело, она уже успела прочесть их до конца.
— Прости, сама ты ведь не скажешь… — Вика села рядом и положила голову ей на плечо.
— Это не оправдание, — буркнула Сашка. — А откуда ты знаешь?
— Мой брат умеет держать в себе все, кроме личных эмоций. А Галя даже не пытается скрывать свои пылкие взгляды. Так что догадаться было нетрудно.
— Я одна такая дура, да? Все уже давно знают?
— Мы с тобой единственные существа в этом доме, не занятые от зари до зари производственными проблемами. Но ты молоденькая девочка, а я — опытная тетка, поэтому мне все стало ясно сразу, а тебе чуть позже.
— Не нам одним. Мы все вместе подслушивали, как Галя ссорилась с папой сегодня утром: я, Виола, Борька и Валерище.
— У-уу, — протянула Виктория. — Это уже серьезно. Подслушивали?
— Так вышло. Галя требовала легализовать ее на приеме в твою честь, а папа ей отказал. Но суть стала сразу ясна.
— Совсем плохо, — она выпрямилась. — Теперь за Галину жизнь я бы и гроша ломаного не дала.
Она подняла голову и долго щурилась, разглядывая перистые облака, залитые желтым солнцем.
— Намекаешь, что папа — Синяя Борода? — усмехнулась Сашка.
— В России слабое солнышко, — равнодушно заметила Виктория, — совсем не жжет.
— А я не могу без солнечных очков, — Сашка дернула ее за рукав блузки, — на что ты намекаешь?
— Намекаю? Я прямо говорю — в Техасе в это время уже печет так, что без шляпы из дома и носу не высунешь.
— Да перестань, пожалуйста. Была я в Техасе и знаю ваше солнце. Почему ты так про Галю сказала?
— Потому что она человек не вашего круга. — Виктория закрыла глаза, улыбнулась голубому небу и вытянула шею, словно подставила ему лицо для поцелуя.
— Ну и что. И почему «вашего»? Разве ты не в нашем кругу?
— Уже нет, слава богу…
— Я тебя не понимаю, — Сашка показательно пожала плечами.
— Я слышал, у вас на сегодня обширная программа? — пробасил над их головами Рябой.
— Сегодня что, все подкрадываются незаметно? — возмутилась Сашка, когда пришла в себя.
— А как я должен возвещать о своем прибытии? — усмехнулся телохранитель.
— Понятия не имею, только я чуть не умерла от разрыва сердца.
— По тебе не скажешь. Слишком румяная.
— Вот так всегда, — она обратилась к смеющейся Виктории и поняла, что искать поддержки у нее бесполезно, поэтому просто махнула на них рукой и поднялась.
Рябой галантно подал руку тетке.
— Да, я хотела кое-куда наведаться и вообще Москву посмотреть. Составишь мне компанию? — это она уже у Сашки спросила.
— Еще спрашиваешь. Я из этой тюрьмы только по большим праздникам выбираюсь. Сама города лет пять не видела, — буркнула та.
— Не стоит так преувеличивать, — опротестовал Рябой, — я тоже составлю вам компанию.
— Кто бы сомневался, — Саша отвесила ему глубокий поклон и, поднимаясь по лестнице, толкнула бедром с такой силой, чтобы он хотя бы пошатнулся.
Но Рябой не был бы Рябым, если бы не устоял на месте со скучающим выражением на роже. Только хмыкнул ей вслед:
— Не понимаю, и зачем ей нужен телохранитель?
* * *
Аркадий Петрович откинулся на подушки и закрыл глаза. И снова темнота под веками закрутилась в бешеную спираль. Путаные мысли неслись в этой черной мгле, едва задевая его сознание, превращаясь в поток несвязанных фраз. Он почувствовал легкую дурноту, словно его укачало на яхте. Его яхта — бело-сиреневая «Афродита» — тоже вспыхнула в сознании в ярких лучах желтого солнца и стремительно унеслась вдаль, оставляя за кормой легкую пену. Сколько месяцев он не ступал на ее палубу? Пять, семь, восемь? Уже не важно. Темнота, в которой он блуждал, все закручивалась и закручивалась. Он знал, что там, в середине этой бешено несущейся в глубину его мозга спирали был один-единственный вопрос — основа этого черного безумия. Единственный вопрос, которого он боялся в этой жизни. Тот, который не решался задать.
— Ты думаешь, что это конец? — донеслось из темноты.
Он хотел было ответить, но не смог. Губы его намертво слиплись.
— Спроси, — настойчиво потребовал голос.
Аркадий Петрович открыл глаза. Вернее, он попытался это сделать, но у него не вышло, потому что тьма не исчезла и в утреннем свете, который бликовал за окном, он видел все ту же черную космическую спираль.
— Ты же все время думаешь об этом, — голос был ровным и холодным. Он наполнил собой все пространство комнаты. — Ты боишься, потому что знаешь ответ.
Ему стало холодно, очень холодно. Грудь налилась тяжелой режущей болью, дыхание перехватило, словно невидимые, но сильные пальцы пережали трахею, прекратив доступ воздуха в легкие.
— Я не знаю, — из последних сил прохрипел он.
— Знаешь, — зловеще ответил голос. — Спроси.
— Нет! — прокашлял он.
— Не можешь же ты убегать вечно. Когда-нибудь тебе придется спросить. И будет слишком поздно.
— Нет! — боль сдавила ребра. Он падал в бездну черного безумия.
— Спроси!
— Не-ет! — из последних сил крикнул он, цепляясь за остатки самообладания.
И сжался, с ужасом ожидая продолжения безумия.
— Ну как знаешь, — с некоторым сожалением сдался голос.
Потом все стихло. Боль неожиданно отпустила. Так же неожиданно, как и возникла. Дышать стало легче. Аркадий Петрович открыл глаза. Яркое солнце улыбалось ему сквозь прозрачные занавески. Но оно его не радовало. Он удивился тому, что вообще-то давно уже не обращал никакого внимания на солнце, как, впрочем, и на весь остальной окружающий мир, — ему было решительно все равно, какое время года за окном. Живя среди сосен — высоких и прямых, как мачты, он не обращал внимания на запахи леса — пьянящие, особенно по утрам. Он не прислушивался к пению птиц, даже на отдыхе, когда дела теребили его меньше, он ничего этого не замечал. У него был свой мир — созданный им, огромный и искусственный, где всем этим прелестям природы не было места. У него была семья, которую он очень любил, и ее климат не зависел от того, снег за окном или июльская жара. Поэтому природа была для Аркадия Петровича безликой сферой, в которой жила его империя. Природа с ней никак не была связана и поэтому его не интересовала. И вот надо же такому случиться, он обратил внимание на солнце. Мало что обратил — понял, что оно его больше не радует. Он вдруг почувствовал себя живым существом, простым живым организмом, который находится в странной, непонятной ему зависимости от всех этих вечных вещей — солнца, ветра, запаха леса, — в зависимости от Земли. И ему стало не по себе.
— Аркадий Петрович, — робко позвали от двери.
Он вздрогнул и повернулся.
— Вам плохо?
Он пожал плечами и слабо улыбнулся секретарше:
— Почему ты здесь, Инна?
— Виола сказала, что вы весь день собираетесь работать в домашнем кабинете, — она явно не поняла вопроса. А где еще быть секретарше в рабочее время, как не рядом со своим начальником?
