на Холмса.
– А где же это вы прятались, раз все это видели? – вскричал он. – Больно много вам известно.
Холмс рассмеялся и бросил констеблю через стол свою визитку.
– Не надо арестовывать меня за убийство, – сказал он. – Я – гончая, а не волк; мистер Грегсон и мистер Лестрейд могут это подтвердить. Продолжайте, пожалуйста. Что вы сделали после этого?
Рэнс снова сел, хотя взгляд его продолжал оставаться озадаченным.
– Ну, я опять пошел к калитке и засвистел в свисток. На мой свист сразу же явились Мерчер и еще двое.
– Улица и на этот раз была пуста?
– Можно и так сказать, во всяком случае, там не было никого, кто способен передвигаться на двух ногах.
– Что вы имеете в виду?
Лицо констебля расплылось в широкой ухмылке.
– Знаете, я на своем веку повидал немало пьянчуг, – сказал он, – но такого мертвецки пьяного забулдыги еще никогда в жизни не встречал. Когда я вышел, он буквально лежал на перилах и во всю глотку орал песню «Вперед, Колумбия» и что-то про новый полосатый флаг. Какая от такого помощь – он и на ногах-то стоять не мог.
– Какой это был человек? – спросил Шерлок Холмс.
Джона Рэнса, похоже, начинало раздражать, что ему задают не относящиеся к делу вопросы.
– Какой-какой… Вусмерть пьяный, вот какой, – ответил он. – И ночевать бы ему в участке, если бы мы не были так заняты.
– А лицо, одежда, вы не обратили на них внимания? – нетерпеливо перебил его Холмс.
– Как не обратить, нам же с Мерчером пришлось его поднимать. Он был длинный, с красным лицом, подбородок и рот закутаны шарфом…
– Этого достаточно! – воскликнул Холмс. – Что с ним сталось?
– Некогда нам было с ним валандаться – и без того дел оказалось по горло, – обиженно сказал полицейский. – А вы за него не волнуйтесь – авось сам дополз как-нибудь до дома, что такому сделается?
– Как он был одет?
– В коричневый плащ.
– А хлыста у него не было?
– Хлыста? Нет.
– Должно быть, он его потерял, – пробормотал мой компаньон.
– Вы не видели или, быть может, слышали, чтобы после этого поблизости проезжал кеб?
– Нет.
– Вот ваши полсоверена, – сказал Холмс, вставая и беря шляпу. – Боюсь, Рэнс, вам никогда не подняться по службе. Голова должна служить не только для украшения, ею иногда надо думать. Прошлой ночью вы упустили свои сержантские лычки. Человек, которого вы ставили на ноги, – тот самый, кого мы ищем, и у него – ключ к разгадке этой тайны. Сейчас бесполезно что-либо объяснять, но говорю вам: это именно так. Поехали, доктор.
Мы направились к ожидавшему нас кебу, оставив своего информатора обескураженным: он, конечно же, не поверил Холмсу, однако был явно растревожен.
– Непроходимый дурак! – с горечью сказал Холмс, когда мы возвращались домой. – Подумать только: ему так повезло, а он проворонил свою удачу.
– Мне, пожалуй, все же неясно. Да, описание этого человека совпадает с воспроизведенным вами портретом второго участника таинственных событий. Но зачем ему было возвращаться туда, откуда удалось сбежать? Преступники так не поступают.
– Кольцо, друг мой, кольцо: вот за чем он вернулся. И если у нас нет иной возможности его поймать, мы наверняка сможем приманить его этим кольцом. Я его поймаю, доктор. Ставлю два против одного, что я его поймаю. И за все это я должен благодарить вас. Если бы не вы, я бы никуда не поехал и самый интересный шахматный этюд, какой мне когда-либо доводилось решать, прошел бы мимо меня. А если воспользоваться жаргоном живописцев, то можно назвать его этюдом в багровых тонах. Как вам? Багровая нить убийства вплетена в бесцветную ткань жизни, и наш долг найти ее, отделить и выставить напоказ, всю, до последнего дюйма. А теперь обедать – и слушать Норман-Неруду. Ее фразировка и техника владения смычком восхитительны. Как там в этой вещице Шопена, которую она так чудесно исполняет: тра-ля-ля-лира-лира-лей [17].
Откинувшись на спинку сиденья, этот бладхаунд-любитель залился веселой трелью, словно жаворонок, предоставив меня размышлениям над многогранностью человеческого интеллекта.
Глава 5
Посетитель, явившийся по нашему объявлению
Утренние усилия оказались чрезмерным испытанием для моего слабого здоровья, к середине дня я чувствовал себя вконец измученным. После того как Холмс отправился в концерт, я лег на диван и попробовал соснуть пару часов. Тщетная попытка. Мозг мой был перевозбужден увиденным, в нем роились самые странные догадки и фантазии. Всякий раз, закрывая глаза, я видел перед собой гориллоподобную физиономию убитого мужчины. Впечатление, которое она произвела на меня, было столь зловещим, что я помимо собственной воли не мог испытывать ничего, кроме благодарности, к тому, кто избавил мир от этого чудовища. Если когда-либо человеческое лицо так откровенно воплощало в себе зло в его крайнем проявлении, то это, конечно же, было лицо Еноха Дж. Дреббера из Кливленда. Тем не менее я понимал, что справедливость должна свершиться и что в глазах закона порочность жертвы не является оправданием для убийцы.
Чем больше я размышлял, тем более выдающейся казалась мне гипотеза моего компаньона о том, что мужчину отравили. Я вспомнил, как Холмс обнюхал его губы, и понял, что именно в тот момент он обнаружил нечто, натолкнувшее его на эту мысль. Опять же: если не яд, то что могло послужить причиной смерти, раз на трупе нет ни ран, ни следов удушения? Но с другой стороны, чья кровь оставила столь обильные следы на полу? В комнате не видно никаких признаков борьбы, и у жертвы не найдено оружия, которым он мог бы ранить своего противника. Я чувствовал, что, пока все эти вопросы остаются без ответа, уснуть будет нелегко как Холмсу, так и мне. Его спокойствие и уверенность в себе убеждали меня в том, что он уже составил теорию, объясняющую все эти факты, хотя в чем она заключается, я не мог даже предположить.
Вернулся Холмс очень поздно – настолько поздно, что я понял: побывал он не только в концерте. Ужин был подан еще до его возвращения.
– Это было восхитительно, – сказал он, усаживаясь за стол. – Помните, что говорит Дарвин о музыке? Он утверждает, что способность воспроизводить и воспринимать ее была присуща человечеству задолго до того, как оно обрело дар речи. Вероятно, именно поэтому музыка так неизъяснимо волнует нас. В наших душах хранится смутная память о тех туманных веках, когда мир пребывал еще в младенческом состоянии.
– Весьма смелая мысль, – заметил я.
– А человеческая мысль и должна быть такой же смелой, как сама природа, если она претендует на то, чтобы постигать и объяснять природу, – ответил он. – Что с вами? Вы неважно выглядите. Наверное, это события на Брикстон-роуд выбили вас из колеи.
– По правде сказать, так оно и есть, – признался я. – Хотя мне, с моим афганским опытом, следовало бы быть более стойким. Я ведь не терял присутствия духа даже тогда, когда у меня на глазах моих товарищей разрубали саблями на куски в битве при Мейванде.
– Это нетрудно понять. Тайна стимулирует воображение. Где нет воображения, там нет и страха. Вы видели вечернюю газету?
– Нет.
– В ней напечатан весьма детальный отчет о деле. Не упоминается лишь о женском обручальном кольце, которое выпало на пол, когда поднимали убитого. Но это как раз хорошо.
– Почему?
– Взгляните на это объявление, – вместо ответа предложил он. – Сегодня утром, прямо после осмотра места преступления, я разослал его во все вечерние выпуски.
Он пододвинул мне газету, и я взглянул туда, куда он указал. Объявление стояло первым в колонке «Находки». «Сегодня утром на Брикстон-роуд, – говорилось в нем, – на участке между таверной «Белый олень» и Холланд-гроув, найдено гладкое золотое обручальное кольцо. Обращаться к доктору Уотсону, 221-б, Бейкер-стрит, сегодня вечером с восьми до девяти часов».
– Простите, что без разрешения воспользовался вашим именем, – извинился Холмс. – Если бы я указал свое, кто-нибудь из этих олухов мог бы догадаться, в чем дело, и помешать.
– Не стоит извинений, – успокоил его я. – Но предположим, что кто-то действительно явится по объявлению. У меня ведь нет никакого кольца.
– Есть, вот оно, – возразил он, протягивая мне кольцо. – Почти неотличимо от оригинала – вполне сойдет.
– И кто, как вы ожидаете, откликнется на объявление?
– Ну как же, человек в коричневом плаще, разумеется, – наш краснолицый друг в тупоносых ботинках. Если он не придет сам, то пришлет сообщника.
– А он не сочтет, что это слишком опасно?
– Отнюдь. Если я правильно представляю себе дело, а у меня есть все основания так полагать, этот человек скорее рискнет чем угодно, чем откажется от кольца. По моим соображениям, он обронил его, когда наклонился над телом Дреббера, и не сразу обнаружил пропажу. Он заметил ее лишь после
