Курт Валландер поглядел на Рюдберга. Тот покачал головой.
— Сегодня вечером никаких сообщений не будет, — сказал он. — Подождем до завтра.
Валландер поднялся и подошел к окну. Ветер дул по-прежнему, но небо было чистое. Ночь опять выдастся холодная.
— Вряд ли мы сможем скрыть, что она перед смертью что-то сказала, — произнес он задумчиво. — А сказав «А», придется сказать и «Б» — что именно она сказала. А это скандал.
— Можно попытаться не упоминать подробностей, — сказал Рюдберг, надевая шляпу. — В интересах следствия.
Валландер посмотрел на него с удивлением:
— Чтобы потом нас обвиняли, что мы скрываем от прессы важную информацию? Что мы прикрываем преступников-иностранцев?
— Ты же понимаешь — могут пострадать невинные люди. Ты представляешь, что начнется в лагерях, если станет известно, что полиция ищет каких-то иностранцев?
Валландер знал, что Рюдберг прав. Внезапно он почувствовал неуверенность.
— Утро вечера мудренее, — сказал он. — Давай встретимся завтра в восемь, только ты и я. Тогда и решим, как быть дальше.
Рюдберг кивнул и, прихрамывая, пошел к выходу. У дверей он остановился и обернулся.
— Но есть и такая возможность, и мы не можем ее исключить, — сказал он. — Что это все же кто-то из беженцев.
Курт сполоснул чашки и поставил их в сушилку.
На самом деле я надеюсь, что так оно и есть, подумал он. Я даже надеюсь, что убийцы отыщутся в лагере беженцев. Тогда, может быть, удастся переломить этот безответственный, безалаберный настрой в стране, когда кто угодно и на любых основаниях может пересечь границу и попросить убежища.
Но Рюдбергу он этого, понятно, не сказал. О таких вещах лучше не распространяться.
И опять, пригибаясь, пошел к своей машине. Проклятый ветер… Несмотря на усталость, домой ему не хотелось.
По вечерам он особенно остро ощущал свое одиночество.
Он включил зажигание и поменял кассету. Теперь настала очередь увертюры к «Фиделио».
Уход жены стал для Валландера полной неожиданностью. Правда, в душе он сознавал, хотя и не мог с этим смириться, что должен был почувствовать опасность задолго до ее ухода. Что брак постепенно шел к своему краху — им просто-напросто стало скучно вместе. Они поженились с Моной очень молодыми и слишком поздно поняли, что постепенно отдаляются друг от друга. Может быть, именно Линда первая среагировала на окружающую их пустоту.
Когда Мона в тот октябрьский вечер сообщила, что хочет развестись, он подумал, что этого, собственно, и ожидал. Но, поскольку в самой мысли таилась угроза, Курт Валландер инстинктивно отгонял ее, все сваливая на собственную занятость. Слишком поздно он осознал, что Мона хорошо подготовилась к разводу. В пятницу вечером она сказала, что им надо развестись, а в воскресенье уехала от него в Мальмё, в заранее снятую квартиру. Он чувствовал себя брошенным, стыд и гнев переполняли его. В бессильной ярости, ощущая, как рушится его мир, он ударил ее по лицу.
После этого осталось только молчание. Она собирала свои вещи днем, когда его не было дома. Взяла с собой очень мало, почти все оставила, и он чувствовал себя глубоко уязвленным. Подумать только — с какой легкостью она расставалась со своим прошлым, чтобы начать новую жизнь, в которой для него не было места. Даже в виде воспоминания.
Он звонил ей. Поздно по вечерам встречались их голоса. Изнемогая от ревности, он выспрашивал, оставила ли она его ради другого мужчины.
— Ради другой жизни, — ответила она. — Чтобы начать другую жизнь, пока не поздно.
Он умолял ее. Пытался казаться равнодушным. Просил прощения за то, что был к ней недостаточно внимателен. Но ничто не могло заставить ее изменить решение.
За два дня до Рождества по почте пришли документы о разводе. Открыв конверт и осознав, что все кончено, Валландер почувствовал, что в нем что-то сломалось. Словно пытаясь убежать, он взял больничный и отправился куда глаза глядят. Почему-то оказался в Дании. Внезапная непогода застигла его на севере Зеландии, и он провел Рождество в холодной комнате в пансионате под Гиллелейей. Там он писал ей длинные письма. Потом все порвал и развеял клочки над морем — символический жест, попытка убедить себя смириться с тем, что случилось.
За два дня до Нового года он вернулся в Истад и приступил к работе. Новый год он встретил, расследуя избиение женщины в Сварте, и вдруг с ужасом подумал, что ударил Мону и сам мог бы стать обвиняемым.
Увертюра к «Фиделио» закончилась, магнитофон выплюнул кассету, и тут же автоматически включилось радио. Передавали репортаж с какого-то хоккейного матча.
Он выехал со стоянки с мыслью отправиться домой.
Но вместо того ехал по прибрежному шоссе в сторону Треллеборга. Миновав старую тюрьму, он увеличил скорость. Езда всегда отвлекала его от мрачных мыслей.
Вдруг он сообразил, что уже в Треллеборге. В гавань медленно входил огромный паром, и тут, повинуясь мгновенному побуждению, Валландер остановил машину.
Он вспомнил, что несколько бывших сотрудников полиции в Истаде работают теперь на паспортном контроле в треллеборгском порту. Может быть, кто-то из них сегодня на дежурстве.
Он шел по пустынному причалу, залитому бледно-желтым светом.
С ревом, будто призрачное доисторическое чудовище, промчался грузовик.
Открыв дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», Валландер увидел, что двое дежурных полицейских ему незнакомы.
Он кивнул и представился. У старшего была седая борода и шрам на лбу.
— Ну и историйка у вас там, — сказал он. — Взяли их?
— Нет еще, — ответил Курт Валландер.
Разговор прервался — на контроль пошли пассажиры с парома. В основном — возвращающиеся домой шведы, встречавшие Новый год в Берлине. Но были и немцы из Восточной Германии, воспользовавшиеся наконец вновь обретенной свободой.
Через двадцать минут остались только девять пассажиров. Они пытались разъяснить, что ищут в Швеции убежища.
— Сегодня еще тихо, — сказал другой полицейский, тот, что помоложе. — Иногда их бывает до сотни на одном пароме. Можете себе вообразить.
Пятеро из беженцев принадлежали к одной эфиопской семье, но только у одного из них имелся паспорт, и Курт Валландер удивился про себя, как это им удалось проделать такое длинное путешествие с одним-единственным паспортом. Кроме эфиопов решения ожидали двое ливанцев и два молодых парня из Ирана.
Курт Валландер не понимал, что за настроение владеет беженцами — радостное предвкушение или страх.
— А теперь что? — поинтересовался он.
— Сейчас приедут из Мальмё и заберут их, — сказал старший. — Сегодня очередь Мальмё. Нам сообщили по рации, что среди пассажиров много беспаспортных. Иногда мы даже просим подкрепления.
— А что будет в Мальмё? — спросил Валландер.
— Их разместят пока на корабле в порту Ольехамн. Такой плавучий лагерь. Там они и будут, пока их не переправят дальше. Если не выдворят сразу.
— А что думаете насчет этих?
Полицейский пожал плечами:
— Этим, скорее всего, разрешат остаться. Хотите кофе? У нас есть немного времени до следующего парома.
Валландер покачал головой:
— В другой раз. Мне надо ехать.
— Надеюсь, вы их возьмете.
— Я тоже надеюсь, — сказал Курт Валландер.
По дороге домой он задавил зайца. Что-то мелькнуло в свете фар, он резко затормозил, но зверек все равно мягко шлепнулся о левое переднее колесо. Он не остановился посмотреть — заяц наверняка погиб.
Что это со мной? — подумал он.
Ночью он плохо спал. В пять утра внезапно проснулся. Во рту пересохло. Ему приснилось, что кто-то пытается его задушить. Поняв, что уже не заснет, он встал и сварил кофе.
Вгляделся в темноту — термометр, который он когда-то криво прибил за кухонным окном, показывал шесть градусов мороза. Уличный фонарь раскачивался на ветру. Валландер сидел на кухне и думал про вчерашний разговор с Рюдбергом. Случилось именно то, чего он боялся. Умирающая женщина не сказала ничего, что могло бы им помочь. Ее слова о каком-то иностранце ничего определенного не дают. Им не за что ухватиться, чтобы двигаться дальше.
