среди пыльных книг и скрипучих полок. Конечно, все это происходило только в ее воображении. Но от этого совсем не становилось легче. А ведь Туча прекрасно знала, что Саша боится замкнутых и темных пространств, что каждый спуск заставляет ее руки потеть, а сердце — сжиматься и подниматься к горлу.
«Вот бы ее саму тут запереть», — мелькнула шальная мысль в голове Саши и тут же исчезла. На такую авантюру она никогда не решилась бы. Просто день с самого утра придавил ее невезением, да так сильно, что для злости и обиды в ее щуплом теле не осталось места — вот они и рвались наружу.
Едва Саша свернула к нужной секции, чтобы забрать наконец чертову книгу, из ее пересохшего горла вырвался дикий, почти что животный крик. И закричала она вовсе не из-за злобы или обиды — неистовым, отчаянным воплем из Саши вырвался страх. На полу среди разбросанных книг неподвижно лежала Туча. Теперь она и впрямь напоминала грозовое облако: ее лицо приобрело странный свинцовый оттенок, а губы под слоем полупрозрачной розовой помады стали лиловыми.
— Господи! Убийца! Вызовите милицию!
Пока Саша пребывала в пространном состоянии первобытного ужаса и не мигая таращилась на синюшную Тучу, скованная не то страхом, не то отчаяньем, на ее крик успели сбежаться люди и теперь жались друг к другу в плотном удушающем пространстве слабо освещенной комнаты, шептались непозволительно громко и безо всякого стеснения выдвигали гипотезы, гадая, за что же Саша прикончила нелюбимую начальницу.
В том, что это сделала именно Саша, сомнений, казалось, ни у кого не было.
— Э-эт-т-то н-не я, — запинаясь, прохрипела Саша, в горле у нее будто застряла смятая книжная страница. Она мешала дышать и больно царапала глотку.
— Как же! Других таких Мальвин у нас тут нет, выкрасила космы, так хоть бы следила за ними. Всю одежду бедняжке заляпала, — ядовито выплюнула Жаба.
Саша не сразу поняла, о чем Жаба толкует. Медленно, словно уже зная, что увиденное понравится ей не больше, чем окаменелое лицо Тучи, она опустила взгляд и уставилась стеклянными глазами на белоснежную блузку, обтянувшую рыхлое, бесформенное тело. На светлой ткани виднелись размытые бледные пятна от сине-голубой краски, точно такие же, какие пестрели на ее собственной одежде этим утром.
От пронзившего мозг осознания, в каком положении она оказалась, Саша забыла как дышать. И без того неудачный день обернулся для нее настоящим кошмаром.
Когда уже немолодой следователь со стрижкой-ежиком и жидкими усиками приехал в библиотеку, он застал Сашу сидящей на полу у входа в хранилище. Почти смирившись с тем, что остаток жизни безвинно проведет в тюрьме, Саша бессмысленно сверлила взглядом холодную серую стену напротив. Ее тощее тело слегка покачивалось из стороны в сторону, а узкие губы подрагивали от напряжения.
Она дернулась, когда холодная, твердая рука милиционера коснулась ее плеча. Пространство вокруг закружилось, расплылось смазанными пятнами, и снова над ней сомкнулась тьма — тяжелая, давящая, беспросветная.
Из вязкого забвения Сашу выдернули голоса. Они говорили наперебой, спорили о чем-то. О ней.
— А я говорю, убила. Это и дураку ясно. Вы же видели пятна.
— Ну видел. Только откуда им взяться? Не бодала же она ее головой, как буренка. Да и волосы, поди, у нее уже высохли, когда она в хранилище-то пришла. Подставили Сашку, ой подставили.
— Уж больно рьяно вы ее защищаете!
— Уж больно настойчиво вы ее обвиняете! А, чай, не Нэнси Дрю.
— Какая я вам Нэнси? Что за чушь вы мелете, Саныч?
Голоса Саша узнала. Женский, пронзительный и натянутый, словно струна, принадлежал Маринке, или Шпильке, как звала ее Саша. Шпилька появилась в библиотеке незадолго до Саши, но считала своим долгом постоянно отпускать в ее адрес замечания и колкости, учить ее уму-разуму и правильной работе с фондом. Второй голос, на удивление, мягкий для мужского, будто бы сотканный из воздушного хлопка, был голосом Саныча, библиотечного сторожа. Сторожил Саныч в основном свои интересы да бутерброды, принесенные на обед, но мужиком был хорошим, на полставки трудился, не брезгуя, еще и уборщиком. К тому же Саныч единственный относился к яркой и неформальной Саше с добротой и пониманием. Вот и сейчас он защищал ее, хотя не мог наверняка знать, что она невиновна.
На глазах у Саши навернулись слезы, и она тихо всхлипнула. Смирение с судьбой уголовницы растаяло, будто первый снег.
— О, очухалась, наконец! — взвизгнула Шпилька.
— Саш, ну ты как, порядок? — взволнованно прошелестел Саныч.
Саша чувствовала себя раздавленной и отчего-то виноватой — будто бы ей было стыдно за то, что не она убила Тучу, за то, что только кажется убийцей, вводит всех остальных в заблуждение. Но Санычу она об этом, разумеется, не сказала.
— Это не я, — сдавленно протянула Саша.
— Ты нам сказки не рассказывай, все на тебя указывает, — фыркнула Шпилька и взмахнула костлявой рукой, давая понять, что ей-то уж точно все ясно.
— Уймись, Маринка! — осадил ее Саныч.
— А вы вечно за нее заступаетесь, может, вы с нею в сговоре, а? — недобро усмехнулась Жаба. Лица Саши и Саныча при этих словах странным образом синхронно вытянулись — это же надо, ляпнуть такую глупость.
— Ничего, милиция разберется, не зря ж они тут полдня торчат, — хмыкнул Саныч и уселся на пол рядом с дрожащей Сашей.
— А мы уже, — раздался над их головами громкий, с хрипотцой голос следователя. — Софья Ильинична Винокурова, вы задержаны.
Теперь в удивлении вытянулось и лицо Шпильки, превратившись в экспрессивную кричащую маску, будто срезанную с картины Мунка.
Жаба же и впрямь позеленела, раздулась от возмущения и принялась вопить:
— Я? Да я… Да как вы смеете, да что вы… — она вдруг обмякла и стала медленно оседать на пол. — Да я же… Сашка… Пятна ж…
Три пары глаз уставились на следователя с нескрываемым любопытством.
— Да, — протянул следователь, — с пятнами вы хорошо придумали. Только чашку убрать забыли. Странно, что никто из вас ее не заметил, — он взглянул на все еще не спускавших с него глаз Сашу, Саныча и Шпильку и добавил: — Это чай. Синий. Анчан называется. У меня дочка такой пьет. И начальница ваша его любила, видать. Так вот, — продолжил он, снова повернувшись к Жабе, — чашку вы оставили, а на ней пятна уже другие — от штемпельной краски.
Теперь все посмотрели на Жабу — ее пухлые пальцы все были перепачканы темно-синим.
— Да я ж печати… Газеты… А тут… — залепетала она. — И я поговорить, чтоб не увольняла, чтоб пенсия, а она… Молодых, говорит, надо, ты, говорит, место занимаешь,
