стоит всего в нескольких шагах. И, похоже, готов в любой момент броситься и подхватить меня, если мне вдруг станет плохо и от слабости я рухну на пол у окна. На трясущихся ногах, пошатываясь, подбредаю к кровати и, прижав руку к бедру, сажусь на краешек.
– Что я им скажу?
– Правду…
– В чем эта правда? Я даже не знаю… – мотаю головой я.
Я знаю, что должна звать его Тревисом, а он меня – Мэгги. Но, похоже, мы не можем отречься от имен тех, кем стали в Пасторали.
Мы сидим в холле отеля; во мне клокочет странная нервная энергия. В дальнем углу длинного прямоугольного помещения гудит телевизор. Пожилая пара смотрит новости; задрав головы, супруги напряженно внимают голосам дикторов, витиевато вещающим о биржевых котировках, стоимости акций, вспышке самого опасного из всех известных штаммов гриппа и перестрелке где-то на востоке. Число ее жертв неизвестно. Таков «скелет» общества, которое мы когда-то покинули. Я забыла обо всех этих вещах, а сейчас они вернулись, и мне почему-то от них дискомфортно. Мне хочется отмахнуться от них, как от злобных комаров, норовящих вонзить жала в мою кожу и напиться моей кровушки. То, что раньше меня волновало, теперь кажется мелочным и суетным…
– Они приехали, – кивает Тео на стеклянные двери, выходящие на парковку.
Встав со стула, он проводит руками по брючинам, как будто хочет стряхнуть с себя нервозность.
Держась за руки, мои родители шагают по асфальту. Их образы мне кажутся знакомыми и в то же время неблизкими… Знать бы, что я почувствую, когда они приблизятся ко мне с распростертыми объятиями – эти два человека, что семь лет искали свою дочь. Меня. Мне должно быть очень скверно на душе из-за этого. Ведь я виновата перед ними и за те переживания, что изрезали их лица морщинами, и за те ночи, что они провели без сна после моего исчезновения. Но странно! Я не ощущаю ничего. Только стук сердца в груди.
Родители заходят в отель, обводят глазами холл. И как только замечают меня, заходятся плачем. Еще миг – и я в их объятиях. Мама тихо произносит мое имя – неверное имя.
– Мэгги, – бормочет она, – Мэгги, ты в порядке?
А я так и не понимаю, что чувствую. И не знаю, что сказать. Стежки наложенных швов больно стягивают кожу – уж слишком крепки их объятия. Голова гудит, как наковальня, по которой бьют молотом. Я вроде бы должна узнать – и признать – этих людей. Но разум отказывается включить их в общую картину моей жизни, связать с ними какой-то ее период. Образы и сцены из прошлого сумбурны, разрозненны и хаотичны.
Я отстраняюсь от родителей, и они переводят взгляд на Тео – Тревиса.
– Спасибо вам, – говорит ему мама; ее слова с трудом пробиваются сквозь рыданья, но руки уже обнимают его, а губы со всхлипами утыкаются в плечо Тео. Через столько лет он все-таки вернул меня родителям – он выполнил работу, сделать которую они его наняли.
Напряжение в моей груди подступает комом к горлу. Холл кружится перед глазами. Пытаясь сдержать тошноту, я поспешно опускаюсь в кресло. Родители усаживаются на маленьком диванчике напротив; они смотрят на меня так, словно стараются совместить свои воспоминания обо мне – семилетней давности – с образом женщины, которая сидит перед ними сейчас.
– Ты в порядке? – повторяет мама свой вопрос, наклоняясь ко мне так близко, как только возможно. Странное проявление любви и участия от женщины, которая раньше, когда я была маленькой, никогда не выказывала мне таких чувств. Я не то чтобы это помню – скорее чувствую.
И киваю в ответ, но при этом передергиваюсь всем телом. Тео сидит рядом; я чувствую, что он хочет дотронуться до меня, погладить. Но стойко держит руки на коленях – из боязни, что мои родители это заметят и поймут, кем мы стали друг для друга.
– В полиции сказали, что тебя нашли неподалеку от того места, где ты бросила свою машину, – заговаривает отец. – И что ты все эти годы жила в лесу.
Я перевожу взгляд на маму; ее лицо вдруг делается угрюмым, кожа на висках собирается в складки.
– Я… – едва открыв рот, я прикусываю язык. И лишь верчу кольцо на пальце – свое обручальное кольцо! Я не знаю, что сказать, с чего начать. Как объяснить им последние семь лет жизни? Как дать им понять, что я уже не та, кем была прежде. Теперь я многоликим толпам, капучино и шумным кинотеатрам предпочитаю умиротворяющую тишину осенних сумерек и сырость почвы под ногами. И я очень сомневаюсь, что смогу стать прежней. Да я и не знаю толком, какой я теперь должна быть. А видеть родителей снова – для меня и облегчение, и напряжение, стесняющее грудь, давящее на рану, в которой еще пару дней назад сидела пуля. Как объяснить им, что я здесь задыхаюсь? Мне душно и муторно. Настолько, что меня может стошнить прямо здесь, в гостиничном холле с его орущим телевизором, визгливым свистом раздвигающихся дверей, противным гулом чемоданов на колесиках, которые тащат за собой чужие мне люди, несдержанными криками детей и дребезжанием мобильных телефонов.
Тео все-таки берет мою руку и, крепко сжав, притягивает меня к себе. Я слышу слово, пульсирующее в висках: муж, муж, муж. И наконец вспоминаю: это слово повторял мне Леви. Повторял до тех пор, пока я в него не поверила. Леви внушил мне, что Тео – мой муж, лишил возможности воспринимать его иначе. Но не он заставил меня полюбить Тео. Не по воле Леви мое сердце заходится от волнения при одном его прикосновении! Я по собственной воле отдалась любви. И Тео – муж мне, потому что я без него не могу, я слилась с ним душой и телом, а вовсе не потому, что Леви нас поженил.
Я отвечаю мужу улыбкой, от его прикосновения снова бабочки в животе! Но, посмотрев на родителей, вижу их реакцию: мама спала с лица, кровь отхлынула от щек, а отец оцепенел как истукан.
Сглотнув, на этот раз я обретаю голос.
– Это мой муж, Тео. Вы знаете его под именем Тревиса. Мы поженились два года назад… – Мой голос срывается, но тут же восстанавливается: – Хотя мне кажется, что мы женаты с ним намного дольше.
В уши врываются посторонние звуки: шипение телевизора, звонок телефона на стойке регистрации, голос женщины, ответившей на него. Наконец мать отваживается спросить:
– Что с тобой там произошло?
Ее руки сплетаются
