поисках того места, где Элоиза, последовав за Лисом, превратилась в чудовище. Но самое ужасное произошло за месяц до моей ссоры с матерью на пароме: погиб мальчик. Маркусу Соренсену было всего четырнадцать лет, когда он, положив в рюкзак первую книжку из цикла про Элоизу и Лисий Хвост, термос с горячим яблочным сидром, фонарик, маленькую лопатку и пару носков, отправился в дикий аляскинский лес неподалеку от дома. Его тело обнаружили только через неделю. Маркус умер от переохлаждения через пару дней после исчезновения. И вины, разъедавшей меня изнутри, оказалось довольно, чтобы я запила. Запила сильно – лишь бы ее заглушить!
И на остров Уидби я приехала, чтобы повидаться с родителями, не в лучшей форме. У меня ни дня не проходило без выпивки. И признание матери в том, что мой отец мне не родной, стало для меня последней каплей. Она словно обухом меня огрела. И я возненавидела ее за это, за ту ложь, которой она потчевала меня всю жизнь. Я возненавидела мать за то, что она наконец-то открыла мне правду.
Как оказалось, мать выскочила замуж слишком рано. Она рассказала мне, как у нее закрутился роман с мужчиной, приехавшим на Уидби к друзьям, жившим всего в нескольких домах от дома моих родителей. А потом мама узнала, что забеременела, а тот человек посоветовал ей уехать в общину, где ей и ребенку могли обеспечить и уход, и заботу после родов. Мать собрала свои вещи, бросила мужа и отправилась в Пастораль. Но когда я родилась, она начала понимать, что не сможет остаться в общине – не такой жизни она желала себе и дочери. Мать сбежала из Пасторали и вернулась к законному мужу. Она обманула его, убедила, что ребенок его. А тот ей поверил. Или притворился, что поверил. В итоге меня воспитал человек, который приходился мне по крови неродным, но которого я считала своим отцом.
Всё это мать рассказала мне в тот самый день, пока мы ждали паром. И я тогда поняла, почему она всегда была так холодна со мной – держала на расстоянии, не подпускала близко. Я воплощала собой ее самую сокровенную тайну! И всякий раз, когда она смотрела на меня, она видела моего настоящего отца, сознавала ту ошибку, что совершила. И, конечно же, боялась, что однажды ее муж поглядит на меня и тоже это поймет. Я была «бомбой», способной взорваться в любой момент и уничтожить весь ее мир. Я могла разрушить все!
Когда на нас полился дождь, я спросила у матери имя отца. Отца звали Купер. Я стала расспрашивать о месте, в котором родилась. «Мне нужно там побывать», – убеждала я мать. Просила. Умоляла.
Она поначалу отмалчивалась. Но, должно быть, тоже понимала: пути назад уже нет. Она открыла мне свои секреты, а я заслуживала увидеть то место, где сделала первый вдох, удостовериться, что отец еще жив. И мама рассказала мне, как добраться до Пасторали, описала мне маршрут в горах, старый красный амбар и путь в лесу. А теперь мы сидим в гостиничном номере, лицом друг к другу, и я начинаю сознавать еще одно мамино предательство.
– Ты все это время знала, где я?
Она медленно кивает.
– Ты бы хоть как-то ему намекнула…
Я имею в виду отца. Того, кто меня вырастил и воспитал. Того, кто на протяжении последних семи лет просыпался каждое утро, не зная, где я находилась. Его единственная дочь!
– Я не могла, – отвечает мать.
Я прижала руку к занывшему рубцу – действие обезболивающих кончается. Мне нужно сесть, но я продолжаю стоять. Присяду чуть позже.
– Ты желала защитить себя, мама! Тебе не хотелось, чтобы отец узнал о той тайне, которую ты столько лет скрывала от него.
Мать предпочла, чтобы он страдал. И продолжала его обманывать. Ей было легче лишний раз ему солгать, нежели признаться в прелюбодеянии, сказать ему, что родила меня от другого мужчины. Я прикусываю язык. Только бы смолчать! Не выплеснуть ей все злые и гадкие мысли, что вертятся в голове!
– Он жив? – интересуется мать.
– Купер умер, – отвечаю я прямо. – Он умер до моего появления. Мне так и не удалось пообщаться с родным отцом.
– Но ты пробыла там столько лет. Почему ты не вернулась сразу?
– У меня не было выбора…
Пастораль уже не то место, каким было раньше, когда там жила моя мать и общину возглавлял Купер. Когда люди свободно приезжали туда и могли в любой момент уехать. Когда границы еще были открыты и насельникам нечего было бояться.
– Я объяснила Тревису, как тебя найти, – говорит мать, как будто это ее оправдывает.
– Не Тревису, а Тео, – поправляю ее я.
– Что?
– Теперь его зовут Тео.
Мать вытирает щеки, но слезы на них уже высохли.
– Тео… – поправляется она.
– А мое имя – Калла.
Мать прекращает моргать, уголки рта опускаются.
– Прости меня… – бормочет она. – Мне очень жаль, что так вышло…
А я не знаю, что ей сказать, как позабыть о тех семи годах, что я фактически провела в заточении, не помня, кем была на самом деле, тогда как мать точно знала, где я находилась. Я испытываю к ней и гнев, и жалость. Мне хочется обвинить ее, но я понимаю, что не смогу. Мне тоже есть в чем раскаиваться. И я тоже ответственна за то, что произошло.
Мама опускает голову. Похоже, собирается с мыслями и подыскивает слова.
– Мне нравилось там жить какое-то время. Я думала, возможно, и тебе там тоже понравилось.
Я подношу руку к цепочке на шее, пересчитываю крошечные серебряные книжечки, пытаюсь отыскать в хаосе, захлестнувшем сознание, положительные моменты, стоящие жизни в Пасторали.
– Она стала мне домом, – признаю я.
Это правда. Несмотря на то что изначально я не планировала остаться в общине, несмотря на то что обманом Леви удержал меня там на семь лет, Пастораль стала моим домом. В метафорическом смысле она оказалась бальзамом для моей надломленной души. Я забыла все, что оставила во внешнем мире: мать, мальчика, погибшего во время поисков обители, существовавшей лишь в моей голове, и даже причину, по которой я приехала в Пастораль, – желание найти родного отца, Купера. Человека, умершего задолго до моего прибытия.
– Когда ты была маленькой, я часто рассказывала тебе разные истории, – заговаривает снова мать. – Это были сказки о лесе и пропавшей в нем девочке. Я их слышала в Пасторали. – Губы матери кривятся в усмешке, почти улыбке. – Возможно, поэтому ты написала свои книги о Лисьем
