не знала, – сжимает мою руку Калла.
– Я тоже… Я только сейчас о ней вспомнил.
– Мне очень жаль.
Глаза Каллы блестят, в тусклом свете уличных фонарей ее темная кожа отливает бронзой.
– Это было очень жестоко – лишить нас воспоминаний. Но еще более жестоко, что они теперь к нам возвращаются.
Моя старая жизнь в руинах. Все, кто был мне дорог, ушли. И родители, и сестра. Да и владел я в ней немногим больше, чем сейчас. Гостиничные номера да старый пикап… Я сошел с дистанции и бесследно исчез задолго до того, как нашел Пастораль. Даже дара своего лишился. Теперь он возвращается. Но, если честно, меня это только пугает. Я боюсь увидеть то, что он может явить. И не знаю, справлюсь ли с этим.
– А моя сестра по-прежнему там, – тихо говорит Калла.
Я знаю, она думает о Би. Я вижу, как тревога разъедает ее изнутри. Но там, в лесу, мы оставили не одну Би. Вся община – пленники границ, которые установил Леви, запугавший людей несуществующей болезнью.
Теперь уже я беру руку Каллы, сплетаю с ее пальцами свои. Ладонь к ладони. Даже здесь, в гостиничном номере она выглядит дикаркой – существом, выросшим в лесу и не вписывающимся в городской ландшафт. Калла кладет голову мне на плечо. И мне хочется попросить у нее прощения. За то время, что мы потеряли, за то, какими мы стали теперь. Но эту мысль затмевает другая: а может, те два года, что мы прожили в лесу вместе, и были тем единственным периодом, что действительно имеет значение в жизни обоих?
Быть может, мы с такой готовностью поверили в ложь Леви, потому что нам необходимо было забыть боль, раны и шрамы прошлого? У каждого человека есть то, что он предпочел бы предать забвению. Похоронить в глубинах памяти свои ошибки, неудачи, потери. И Пастораль позволила нам это сделать. Я ведь отчасти исцелился в том фермерском доме – от нестерпимой, изводящей боли, что причиняла мне утрата сестры. И боль, и обида, и злость на себя – все это ушло, развеялось. И сейчас, думая о сестре, я испытываю только печаль – не такую безжалостную и удушливую. Я могу думать о сестре и при этом дышать. Я могу о ней думать и вспоминать не только ту страшную ночь, когда нашел ее в мотеле.
Забвение излечивает старые раны. Не так уж оно и плохо!
– Мы не можем здесь остаться, – высвобождает руку Калла.
– Да, – поворачиваюсь я к ней лицом. – Завтра утром мы уедем из отеля. Если хочешь, отправимся к твоим родителям. Узнаем, как там…
– Нет, – жена дотрагивается пальцами до моего лба, потом проводит ими по моим волосам, следя глазами за своими движениями. – Это не наша жизнь, Тео, – улыбается она. – Мы должны вернуться назад.
– Куда? – беззвучно спрашиваю я.
Как будто страшусь услышать ее ответ, признать то, о чем уже сам думал.
– Ты знаешь куда.
Я глажу жену по плечу, по спине, до кончиков волос. Пытаюсь представить ее сидящей в кафе и болтающей по телефону или в набитом в час пик автобусе. Но я не знаю женщину, которую рисует мне воображение.
– Я не смогу здесь жить. А ты? – спрашивает Калла.
– Я с трудом здесь жил и до отъезда, – признаюсь я.
– Я тоже, – отзывается жена.
Не уверенный в том, что это правда, я слегка качаю головой.
– Мы оставили там остальных, – добавляет Калла, и ее порхающие ресницы напоминают мне снежинки, падающие с грустного зимнего неба.
Мы с таким трудом выбрались из этого темного леса! Мне не верится, что мы сейчас обсуждаем возвращение туда, где нас удерживали насильно, как пленников.
– Тео… – Голос жены снова приковывает мое внимание к ее лицу. – Возможно, нам дается несколько шансов. Чтобы мы поняли, какою жизнью хотим жить, – взгляд Каллы устремляется на дверь, но быстро обращается опять на меня. – И это один из них. Наш. Один на двоих…
Ладонь жены поглаживает мне грудь. Сердце заходится бешеным стуком, лихорадочная дрожь сотрясает все тело:
– Я поеду с тобой куда угодно. Я вернусь с тобою в Пастораль.
Глаза Каллы – как две полные луны. Наклонившись вперед, она целует меня в губы, проводит пальцами по шее к подбородку.
– Я люблю тебя, – шепчет она.
И, соскользнув с кровати, подходит к маленькому стулу у окна и начинает натягивать через голову свитер.
– Что, едем прямо сейчас? – уточняю я.
– Мне надо быстрее домой, – ухмыльнувшись, кивает жена.
– А как же твои родители?
– Я оставлю им записку. Они поймут… или нет. По правде говоря, меня это особо не волнует.
Паковать нам нечего. Только лекарства, что нам дали в больнице. Так что мы выходим из номера налегке. Без груза, тянущего вниз. У нас есть только наши воспоминания. И мы вернемся туда, где их поначалу забыли. Вернемся, чтобы окончательно оправиться и все поправить.
Калла
Весна. Би рожает. За окном фермерского дома льет дождь. Сильный, приветствующий и побуждающий младенца прийти в этот мир. Стоящая в ногах кровати Фея подбадривает Би ласковыми словами.
– Мы рядом, – повторяет она.
Я кипячу воду на дровяной печи, подаю ей чистые салфетки. Лишь бы занять чем-то руки, почувствовать себя полезной, пока по спине бежит нервная дрожь.
– Открой окно, – просит меня Би.
– Но там дождь.
– Слышу. – Губы Би изгибаются в слабой улыбке.
Она всегда любила дождь. Даже когда все мы его страшились, она норовила выбежать на луг, встать под падающие капли воды и ловить их языком. По словам сестры, и в день ее рождения тоже шел дождь.
Доброе предзнаменование.
Я распахиваю створки окна; капли влаги окропляют пол спальни. Би протягивает к открытому окну руку, широко расправив ладонь и растопырив пальцы. И при каждом падении очередной капли на кожу она улыбается. А потом довольно прикрывает глаза:
– Спасибо…
Новая схватка выгибает ее тело; Би крепко стискивает зубы, но стон от боли ей перебороть не удается. Би хватает мою руку. Моя сестра! Пускай нам разные родители дали жизнь, но мы обе родились в этом лесу, в Пасторали. Би – моя сестра. И это правда, отринуть которую невозможно.
Я слышу, как внизу, в гостиной, меряет шагами пол Тео. Генри тоже здесь. Они переговариваются тихо, но в голосах обоих сквозит тревога. Вся община ждала эти роды – появление на свет ребенка у женщины, ставшей нашей предводительницей. Би заняла место человека, который всех нас обманывал. Она рассказала остальным людям правду:
