Он перевел дыхание и взглянул на меня, ожидая, что я стану спорить. Но я молчал, давая ему выплеснуться до конца.
— Я рад, что за них, наконец, взялись! — прибавил он с ожесточением. — Пусть бы их всех пересажали!
— Как я понимаю, тебе их не жаль? А как же «милость к падшим»?
Он даже поперхнулся.
— Шутишь? Да нисколечко! Они мою страну ограбили, меня ограбили, все здесь испоганили, свои воровские законы установили. За это я должен их жалеть? Да я когда в газетах читаю, как они друг друга убивают, я ничего кроме здорового злорадства не испытываю. Этот Храповицкий огребал миллионы, но ему казалось мало. Он пожадничал, что-то с кем-то не поделил. Полез в драку и получил. Моего совета он не спрашивал, в долю меня не приглашал. Вообще, если хочешь знать мое мнение, нормальному человеку несвойственно жалеть тех, кто богаче. Это противоестественно. Жалеют бедных и помогают бедным, униженным и оскорбленным! В этом основа всей русской культуры. Не знаю уж, чем тебе Храповицкий так полюбился: широтой души или европейской образованностью. Но что касается меня, то я сумею стойко пережить его несчастья.
— Зачем же тогда ты с ними работаешь, если так их ненавидишь? — спросил я.
Это был неудобный вопрос, но он был к нему готов.
— За деньги! — отрубил он. — Ветеринар не обязан любить крокодилов, но все равно их лечит. Я, как и ты, зарабатываю умом и талантом. Живу тем, что продаю свои знания. Но не свои убеждения! Это огромная разница. Принципиальная. Любить их я не нанимался.
Не уверен, что в мире существовала уйма желающих приобрести его убеждения. Подобные сентенции мне много раз приходилось слышать в детстве от родителей, и они вызывали во мне ту же реакцию, что и застывшая манная каша, которой нас ежедневно пичкали в детском саду. Мои родители, как и полагалось людям их круга, были страстными диссидентами, не принимавшими советскую власть. Однако их свободомыслие, как и полагалось в их кругу, ограничивалось пространством нашей кухни. С помощью похожих трюизмов они примиряли свою больную совесть с получаемой от государства зарплатой.
Я достал из сумки сигареты и закурил.
— Был в восемнадцатом веке литератор по фамилии Тредиаковский, — неторопливо начал я, разгоняя рукой дым. — Реформатор русского стихосложения. Один из первых отечественных интеллигентов. Образованнейший по тем временам человек. За границей учился.
— Слышал, — снисходительно отозвался Дергачев. Он был уверен, что к сказанному им прибавить уже нечего. — Василий его звали. Я МГУ заканчивал.
— Так вот, он тупой императрице Анне Иоанновне и ее невежественному любовнику Бирону оды посвящал, — продолжал я, оставляя его реплику без внимания. — Длинные и возвышенные. И на четвереньках в зубах их подносил. Во время торжественных церемоний. А они его за это первым придворным поэтом числили и жалованье ему платили.
— Ты это к чему? — нахохлился Дергачев.
— К слову, — отозвался я. — Тоже, должно быть, своих убеждений не продавал.
Он сразу выпрямился.
— Ну, я-то перед Храповицким не ползал! — воскликнул он оскорбленно.
Я молча пошел из комнаты. Что толку было продолжать этот бесконечный спор? Конечно, он ползал. Они все ползали. Русская интеллигенция всегда ползала перед теми, кто ей платил. И к кому она за это испытывала не благодарность, а ненависть и презрение.
— Погоди! — крикнул он мне вслед. — Значит, ты себя интеллигентом не считаешь, что ли?
— Упаси Бог! — отозвался я.
— А кто же ты тогда?
А вот на этот вопрос у меня не было ответа. Хотя я очень хотел бы его знать.
5Косумов лежал на шезлонге ничком, разбросав ноги и свесив вниз руки. Две девушки с двух сторон массировали его мускулистое волосатое тело, а неутомимая азиатка, сидя у его изголовья, поила его пивом и кормила с ложки икрой. Косумов поднимал голову, проглатывал очередную порцию и урчал.
— Можно тебя на минуту? — спросил я его.
Недовольная тем, что я их прерываю, азиатка посмотрела на меня, сузив глаза, и зашипела, как рассерженная кошка.
— Ну никакой личной жизни! — пожаловался Косумов девушкам. — Раз в жизни попадешь в хорошую компанию, и то отдохнуть не дадут.
Он поднялся, потянулся, накинул халат и лениво проследовал в одну из комнат с диванами. Я окликнул Артурчика, который меланхолично плавал в бассейне; он вылез и пошел с нами. Косумов сел в кресло, откупорил бутылку пива, отпил из горлышка и отер пену с жестких черных усов.
— Ну, — поторопил я. — Узнал что-нибудь?
Не отвечая, он вопросительно посмотрел на Артурчика.
— Это мой друг, — заверил я. — Он в курсе ситуации, при нем можно не таиться.
Косумов еще немного подождал, мне показалось, нарочно, чтобы подогреть меня.
— Дело я посмотрел, — наконец медленно заговорил он. — Нарушений там очень много, разломать его реально. В принципе, любое дело можно разломать, — усмехнулся он. — Было бы желание. Уральская областная прокуратура, как я понял, выступала поначалу на вашей стороне, чувствуется, прикормили вы ее. Но потом они получили другую команду и отвалили.
— А кто им дал команду не вмешиваться? — спросил я.
— Асташов. Заместитель генерального по следствию. Он такие вопросы курирует.
— А зачем ему было вмешиваться?
— Потому что ему намекнули, что так нужно, — ответил Косумов и опять отпил пива.
— Кто? — коротко спросил я, преодолевая раздражение от того, что приходилось вытягивать из него каждое слово.
Он поднял глаза наверх, к потолку, показывая, откуда исходило пожелание, хотя вдаваться в подробности не стал.
— С Асташовым я сегодня переговорил, — не спеша, со значением продолжал Косумов. — Без него тут никак нельзя, тем более что генеральный уже две недели болеет и Асташов исполняет его обязанности. Деньги ему сейчас позарез нужны, он ведь тоже попал с этой «Золотой нивой», — внезапно Косумов переменился в лице и стукнул кулаком по подлокотнику: — Нет, я все же поймаю этого Боню! Он мне все до копейки вернет, клянусь!..
— Не отвлекайся, — поспешно попросил я. — Мы потом его вместе поймаем, клянусь.
Косумов сделал над собой усилие и кивнул, принимая мое предложение.
— Короче, мы готовы взяться, — закончил он, и я почувствовал, как гора свалилась с моих плеч. — Просим мы немного, — он поднял три пальца, что вероятно означало три миллиона долларов.
— На двоих! — подчеркнул он, чтобы я вернее проникся его бескорыстием.
Я стиснул ему руку, показывая, что благодарен за такое отношение к себе и своим проблемам. В ответ он крепко хлопнул меня по плечу как старого товарища.
— Но есть одна опасность! — нахмурившись, предостерег он и замолчал.
— Какая? — осведомился я, снова внутренне напрягаясь.
— В это дело может встрять президентская администрация!
— Она уже встряла, разве нет? — пожал плечами Артурчик, впервые внося свою лепту в разговор.
— Нет, — недовольно возразил Косумов. Замечание Артурчика он счел дилетантским. — Она пока всего лишь позволила налоговикам арестовать Храповицкого. Это разные вещи. Я имею в виду, что она еще не давила на силовые структуры. Налоговики вылезли с инициативой, им сказали, ладно, посмотрим, что получится. А вот теперь я хотел бы знать: когда мы вмешаемся в эту историю, администрация промолчит или нас одернут? Если промолчит — все в порядке.
— А если одернут? — я больше склонялся к пессимистическому прогнозу.
— Тогда плохо, — ответил Косумов и мрачно подвигал бровями.
— Что значит «плохо»? — допытывался я.
— Мы с ними только закончили воевать из-за этих заграничных счетов семьи. Скандал-то какой был! Во всех газетах писали! Генеральный хотел открывать уголовное дело против Березовского, а его за это чуть не сняли. Лично к деду вызывали, тот на нашего ногами топал. Наш, между прочим, не герой, ты не думай. Говорят, он не выдержал, написал заявление по собственному желанию, правда, без даты. Потом вмешались другие люди, его решили оставить, но он дал слово президенту и Калошину, что до окончания выборов мы сидим в кустах и не вякаем. Полная лояльность и никакого шума. Он даже слег от всего этого: с сердцем стало плохо.
— Значит, если на вас топнут, то вы отходите в сторону? — уточнил я.
Косумов взглянул мне в глаза.
— На рожон мы не полезем, — прямо подтвердил он.
— Теоретически в случае конфликта с президентской администрацией у вас есть прикрытие, — негромко заметил Артурчик.
Мы оба посмотрели на него.
— Какое? — осведомился Косумов чуть свысока.
— Коржаков, — напомнил Артурчик. — Неформально силовики подчиняются ему. Президент ему доверяет, и у него сейчас больше авторитета, чем у Березовского и Калошина.
Пару секунд Косумов размышлял над его словами.
