Кореец прав был, абсолютно прав, как всегда, прав — и он кивнул, вдруг услышав, как объявляют посадку на Генкин самолет. Из «випа» выход за пять минут до взлета, это тебе не час толпиться перед вылетом и сорок минут в самолете сидеть и ждать, пока взлетит. И повалился, что, хотя о многом говорили за эти дни, о том, когда и как встретятся теперь, ни слова не было. А ведь… Да что «а ведь» — могут и не встретиться больше, хер его знает при такой жизни, что там дальше.
— Слушай, Генах, — начал поспешно, вдруг замявшись, не желая проявлять эмоций. — Ну как мы теперь с тобой, а?
— А че теперь? — Генка пожал плечами невозмутимо. — Домашний я тебе оставил — он че-то не отвечает ни х…я, не нравится мне это, я ж Ольгу уже четыре месяца, считай, не слышал. Да ладно, сменила, может, разберусь…
В непробиваемом голосе Генки просквозило что-то — беспокойство, тревога, что-то странное для него, — а потом исчезло, так что, может, и почудилось просто.
— Короче, Андрюха, — через твой офис связь. Или через Голубя. Я им позванивать буду, если что. Если в Штаты надумаешь — передай через них. Да, и это — если вдруг на домашний попадешь, ты меня зови, понял? Чтоб Ольга не знала, что я тебе сказал за нее. Анекдот помнишь? Умерла так умерла…
Он осекся, хохотнув, — словно не то сказал и понял это, уже запустив фразу.
— Короче, Андрюха — красавец. В натуре говорю — правильно я тебя за себя оставил тогда. Косяки порешь, конечно, но перспективы есть. И это — своим никому не говори, где сидишь, инструкции дал, и хватит. И — своей этой не звони, лучше будет…
— Мистера Кана, вылетающего в Лос-Анджелес, просят спуститься вниз и следовать на посадку…
— Ну бывай, что ли…
Они обнялись — быстро, коротко, сухо, словно не было позади давнего прошлого, словно не было прошлого недавнего, стрельбы, крови, трупов, взрывов, утопленников. И Генка отошел к своим волкам, бросив им пару слов, обнимаясь со всеми по очереди — и в их окружении спускаясь вниз. Тормозя уже у лестницы — кидая через плечо в пустой зал:
— Да, забыл, Андрюх, — я тебе газетку припас. Че тебе делать три с лишним часа в самолете-то — так почитаешь. Там про кореша твоего одного — берешь?
Он махнул рукой, улыбаясь, — читать про смерть Трубы ему было совершенно ни к чему. Он мог бы написать про это лучше, чем кто-либо, — даже получше Генки. И смотрел на спускающегося Корейца, не оглядывающегося на него, Андрея, — вот так спокойно попрощавшегося с ним после всего и улетающего куда-то за океан, возможно, навсегда. И ему понравилось, что все так, как есть, — у таких, как они, только так и может быть. Без пустых базаров и эмоций.
Он снова звонил, когда вернулись эти, — и дал отбой, услышав автоответчик. Говоря себе, что это судьба — карма, как Вадюха говорил. И что раз не получилось, значит, и не надо. И что Генка прав — она не наша, ей не понять такого правильно. И звонить не надо — а лучше настраиваться на два-три месяца, а то и на полгода, отдыха, благо бабок лом, а тут на делах оставлены надежные пацаны. Настраиваться на то, что ближайшие месяцы он будет трахать телок и жрать вискарь и изредка баловаться коксом — и периодически лишь позванивать в Москву, проверяя, как тут без него. А так — отдыхать. Вот как только сядет в самолет в салон первого класса, так и начнется отдых. Который он заслужил.
Эти поглядывали на него с уважением. То вообще не замечали, когда он только появился в Строгино, и по х…ю им был его авторитет, волкам сибирским, — а после того как разобрались с Трубой, смотрели на него по-другому. И ему это льстило — то, что его уважают эти беспредельщики, которым сейчас завалить десяток мусоров, если за это заплатят, конечно, как делать нечего.
Он вдруг вспомнил Славкино лицо в тот момент, когда открыл дверь его «мерседеса», улыбнувшись чуть испуганно и несмело, изображая всем видом страх, желание умилостивить большого босса, вымолить прощение. Славка осклабился, уголок рта, ближний к Андрею, пополз криво вверх, и в глазах было полуликование-полупрезрение. Победное такое выражение — с каким приветствуют приползшего на коленях проигравшего. И оно оставалось на лице, это выражение, когда он начал говорить — торопливо, поспешно, играя продуманную роль, расслабляя Трубу. Он сидел, развернувшись к Славке, а тот был к нему боком, глядя вперед, а скорее в никуда — и потому прекрасно видел лицо Трубы, искаженное неприятной полуулыбкой.
А еще через пару минут оно сменилось тупым удивлением — когда он ребром ладони засадил ему по горлу, точно под подбородок, а затем кулаком в висок. И оно осталось таким же, когда он положил на Славкино сиденье, прямо ему за спину, то, что принес с собой — и неспешно вышел, чтобы не привлекать к себе внимание. И наверное, оно было таким же, когда через две минуты «шестисотый» подбросило взрывом, и он подпрыгнул тяжело так, как жирная жаба, и так же тяжело и неуклюже ухнул обратно на землю, выпуская огонь и дым из разбитых окон и распахнувшихся дверей. И теперь уже был его черед усмехаться — и он усмехался, глядя на покореженную махину, и только когда услышал стрельбу, рванул во дворы, где ждала его тачка и подстраховка в виде нескольких людей Немца…
— Вы сами-то куда? — спросил, просто чтобы не молчать, так-то ему по херу были их планы.
— А че мы — нам тоже мотать надо. — Леха Синяк, старший их, пацан его, Андреевых, лет, скривился в улыбке. — Делов-то натворили — мотать теперь надо. Кореша у нас в Испании, отель там прикупили на курорте, в бизнесе плавают получше местных — к ним и махнем. Лавэшек Генаха дал — месячишко погуляем и домой, а то ведь забудут. С наших коммерсантов жирок стрясут, для нас накопленный. А ты, слышь, Леший, — ты, когда вернешься, звякни мне, я тебе тут пару номеров написал. Позовешь — переедем к тебе, денег у вас тут много, а народ расслабленный, вали не хочу. А ты мужик толковый, так что хочешь — вместе будем. Мы ж не только шмалять можем…
Он кивнул глубокомысленно, чувствуя дикую радость внутри. И оттого, что все позади, и все получилось как надо, и даже эти волки, разорвавшие, как газету, Славкину бригаду и кончившие, несмотря на суперохрану, нефтяников, готовы работать под ним. А значит — значит, он вернется и все будет так, как он думал еще давно. В другой роли вернется — в той, которая для него. За которую выпьет сам с собой в самолете, заказав лучшего виски, положенного бесплатно, как пассажиру первого класса.
— Твой рейс, Леший, в натуре твой. Пойдем, что ли…
Он посмотрел на телефон, вертя его в руках — думая, не позвонить ли в последний раз. А потом решительно протянул его этим.
— Выкиньте по дороге, — бросил не глядя. — На хер он мне теперь…
И первым пошел вниз. В последний момент уже, перед тем как открылась дверь, чтобы выпустить его к самолету, покосившись на этих, стоявших чуть в отдалении. На телефоны в их руках. Думая, что мог бы набрать в последний раз, — и тут же говоря себе, что никому это уже не нужно. Ни ей — ни ему…
…Телефон звонил тихо, но настойчиво. Вытягивая из сна, теплого, безмятежного, отделяющего ее от утра — которое пусть и воскресное, но ничего праздничного не сулящее. Надо готовить завтрак, а потом обед, а потом ужин, и делать со Светкой уроки, и два ученика еще, в час и в четыре. Хоть и воскресенье, а дел куча — как всегда, в общем.
Она слышала сквозь остатки сна, как щелкнул автоответчик — и что-то тихое бормотало, словно кто-то неизвестный, кто-то, позвонивший в такую рань, удивлен отсутствием хозяев и решил оставить им сообщение. А потом послышались гудки отбоя. Но не успела подумать с облегчением, что и слава Богу, не успела провалиться обратно, как снова послышались бестактные звонки.
Она вчера специально отключила телефон в спальне — зная, что можно поспать подольше. И ей, и Сергею, который, как обычно, даже в выходной собрался куда-то уезжать — но не с утра, днем. И она заодно перенесла в гостиную автоответчик, подсоединив его там кое-как. Просто на всякий случай — кому звонить с утра? Но кто-то вот нашелся.
Она улыбнулась, похвалив себя, все же засыпая — но, видно, неглубоко. Потому что через какое-то время из гостиной снова донеслось позвякивание, и она его снова услышала. Испытывая вялую злость на человека, который никак не может понять, что раз включен автоответчик, значит, хозяев нет или они спят. Ну что за идиот звонит в такую рань?!
Сон ускользал, и она выругала того, кто разбудил ее, аккуратно отодвигая обхватившую ее руку Сергея — часы на его запястье показывали семь сорок пять — и вставая с кровати. Продавленной, скрипящей — но своей, в которую так хотелось вернуться. Она бы и не встала, но это могли звонить Сергею и он бы разозлился, если бы из-за ее чрезмерной заботливости о его сне пропустил важный звонок, а ей не хотелось его огорчать.
Ночная рубашка задралась, и она одернула ее стыдливо и поспешно, оглянувшись на спящего мужа, накидывая халат и выходя тихо из комнаты. Тупо садясь в кресло перед окном, рядом со стоящим на столике телефоном — переставшим звонить, как только она вошла в гостиную.
