– Каких таких делишек?
– Старик, ну, ты ведь понимаешь, я ничего не утверждаю. Но ясно же, о чем идет речь. – На сей раз он лишь понизил голос, но брови все же приподнял. – Cherchez la femme! Каково? – Оксфордская «вывеска» уступила место широкой ухмылке.
Закончив на этой эффектной ноте, Уортинг отошел, а Мартин погрузился в раздумья. Теория канадца, если ее можно так назвать, не менее абсурдна, чем у Борицына. Порок, разумеется, взрастает в самых неожиданных местах, жизнь в академическом кругу приучила Мартина к этому. Но доктор Шедель здесь ни при чем. К нему это не может иметь отношения. Что-то во всем этом деле не так, совершенно не так. Мартин снова открыл газету и перечитал краткую биографию доктора Шеделя.
Ничего это ему не дало, в ней содержались лишь даты, фиксирующие медленное восхождение доктора к известности и относительному благосостоянию. Начав с частных уроков, он в конце концов стал профессором экономики в Бернском университете. Во время Мировой войны приобщился к политике и был избран в Национальное собрание на платформе поддержки идеи нейтралитета Швейцарии. Впоследствии стал депутатом парламента, а затем оставил политику, сделавшись послом доброй воли, отдающим все свое время пропаганде мира во всем мире. В политике ничем особым не выделялся. Активно выступал за лишение Хоффмана парламентского мандата, но ясно, что эта давняя история не может иметь ничего общего с нынешней трагедией. Доктор Шедель не был женат, и из наследников у него в живых остался только Курт Росс, сын его сестры.
Все это никуда не ведет, вынужден был признать Мартин. Если он последует внезапному импульсу и начнет собственное расследование, копать надо в другом месте. Мартин сунул в рот сигарету, чиркнул спичкой, но так и не донес ее до цели и принялся перечитывать последнее предложение в биографии доктора. Он все вглядывался и вглядывался в эту строчку, пока не почувствовал, что огонь обжег ему пальцы.
– Син видел сегодня? – за обедом спросил Мартин Алекса Брюса.
– Побежал к ней сразу, как прочел газеты, но она не вышла. Нервный приступ. С ней Мэри, и она никого не пускает. Вокруг дома полно полицейских, и в форме, и в штатском. Силятся вычислить, куда мог податься убийца.
– Синтия его не видела?
– Нет. Мэри тоже.
– Что Мэри – тоже? – к столику подошла Мэри Робертс, на удивление свежая и спокойная.
– Присаживайся, – предложил Мартин. – И угадай с трех раз, о чем мы тут говорим.
– А что, в университете есть хоть один человек, говорящий о другом? Если так будет продолжаться, я тоже, следом за Синтией, в обморок упаду. – Мэри отвлеклась, чтобы сделать заказ, и продолжила: – Я там все утро провела – и ночь, конечно, тоже – больше, чтобы подальше от людей быть, чем чтобы Синтию поддержать. Извини, что не дала ей повидаться с тобой, Алекс. Я сказала, что ты приходил, но, кажется, после этого ей только хуже стало.
– По-моему, она на меня обиделась, – вздохнул Алекс. – Я обещал зайти вчера вечером, но так заработался в лаборатории, что обо всем забыл. А пока вы там спотыкались о трупы, мы с Мартином к бутылке усердно прикладывались. По правде говоря, совестно немного.
– Может, оттого ей и было не по себе. Она звонила мне часов в десять, сказала, что одна дома и не могу ли я зайти прямо сейчас. О чем-то ей надо было со мной поговорить.
– Ну и о чем? Или это нескромный вопрос?
– Даже не знаю. – Мэри замолчала, готовясь начать атаку на баранью ножку. – Весь вечер меня не оставляло ощущение, что она хочет сказать мне что-то важное. А потом случилось то, что случилось, и, разумеется, больше она не произнесла ни слова.
Мартин доел яблочный пирог и закурил.
– Можно вопрос, Мэри?
– Да я в последнее время только и делаю, что отвечаю на вопросы. Валяй.
– Похоже, наш убийца – весьма увертливый тип. Вы сразу же выскочили на улицу, а его и след простыл. Либо это человек-невидимка, либо он скрылся в каком-нибудь из ближайших домов.
– Да ничего мы сразу не выскочили! Вернее, выскочили, да не туда. Синтия споткнулась на крыльце и упала. Так что, пока я помогала ей встать и ощупывала лодыжку – слава богу, выяснилось, что растяжения нет, – у этого типа было полно времени, чтобы скрыться.
– Почему это все время об убийце говорят в мужском роде? – заметил Алекс. – Явное проявление двойных стандартов.
– Если сомневаешься, всегда употребляй мужской род, – возразил Мартин. – Да и по виду это дело рук мужчины.
– Как это следует понимать? – спросила Мэри, пережевывая баранину.
– Сам толком не могу объяснить. Но думаю, можно смело утверждать…
Что же такое можно смело утверждать, Мартин разъяснить не успел, его речь прервало появление новых лиц – боливийца Ремиджио Моралеса и его сестры Моны.
– Знаете, где надо искать ответ на эту загадку? – с ходу начал Моралес, едва успев поздороваться с присутствующими.
– В Гран-Чако?[26] – предположил Мартин и тут же, памятуя о смелых догадках Борицына, прикусил язык.
– Точно, – серьезно ответил Моралес. – Как это ты догадался? – И он пустился в пространные разоблачения гнусного парагвайского заговора, оборвавшего жизнь ни в чем не повинного доктора Шеделя.
Дальше прислушиваться Мартин не рискнул из опасения снова расхохотаться, что недавно столь сильно шокировало Уортинга. В какой-то момент он просто невинно осведомился:
– Курта Росса не видел сегодня утром? Он-то что обо всем этом думает?
– Нет. – Моралес начал развивать свою мысль, но его перебила сестра:
– Я видела. Просто забыла тебе сказать, Ремиджио. Я сидела после завтрака в холле, когда мимо прошел Курт вместе с каким-то мужчиной в плаще.
– И с сигарой во рту?
– Нет. А что?
– Печальный пример нарушения традиций. Продолжай, Мона.
– Про убийство я тогда еще ничего не слышала и спросила, куда это он так рано. «Мне хотят задать несколько вопросов», – бросил на ходу Курт и прошел к выходу. Наверное, с ним был полицейский.
За обеденным столом неожиданно повисло молчание. Интересно, подумал Мартин, а кто-нибудь еще заметил ту фразу в газете, что остановила его внимание.
– Бедная Лупе, – вздохнула Мэри. – Представляю, каково ей сейчас.
– Вы что, ничего не слышали про Лупе Санчес? – Мона, обычно такая невозмутимая, явно наслаждалась тем, что знает нечто такое, что другим неизвестно. Меж тем ее брат проявлял все большее нетерпение, он еще не все сказал про аргентинского миллионера, поддерживающего происки Парагвая в Чако.
– А что такое с Лупе?
– Она заболела. Утром ее отвезли в больницу, в Сан-Франциско.
– Что за болезнь?
– Что-нибудь серьезное?
– Почему в Сан-Франциско, а не в нашу университетскую клинику?
– Вот вам и ответ на вопрос. – Мона загадочно улыбнулась, полагая, что никто из нее не будет вытягивать объяснений. В ее блестящих черных глазах Мартин заметил выражение скромницы, которая не прочь побеседовать на нескромные темы.
Мартин откинулся на спинку стула. Моралес тем временем продолжил разоблачения. Все сходится. Мотив, возможности и, можно предположить, способ убийства. Все, увы, слишком просто. Только смущают два момента: первый – эта идиотская символика на рисунке; второй – тот факт, что ему нравится Курт Росс.
Вторую половину дня Мартин провел в библиотеке, листая старые тома трудов немецкого Шекспировского общества в попытках найти подтверждение тому, что кто-то еще до него предположил, будто первый переводчик Шекспира на немецкий Каспар Вильгельм фон Борке опирался на издание Теобальда. Время оказалось проведенным с двойной пользой. Во-первых, Мартин вполне убедился в том, что его теория, надежно подкрепленная текстуальными свидетельствами, вполне нова и, возможно, заслуживает гласности; во-вторых, он отвлекся мыслями от доктора Шеделя и Курта Росса.
Но за ужином они, эти тревожные мысли, вернулись. Он попытался было отмахнуться от них, убеждая себя, что полиция наверняка накопает то, что поддается обнаружению; но это оказалось слабым утешением. В конце концов Мартин решил, что придется примириться с очевидностью.
Выходя из столовой, он услышал доносящиеся сверху звуки музыки. Ему показалось, что он узнал голос, а уж саму мелодию – наверняка: это была печальная боливийская народная песня.
– Buenas tardes[27], – Мона оторвалась от рояля и с улыбкой кивнула Мартину.
– Не обращай на меня внимания, – по-испански сказал Мартин. – Ты просто пой, пой. Мне нравится слушать.
– Gracias, señor. Es muy amable[28]. – Ясным и чистым, хоть и не поставленным голосом Мона запела другую народную песню, Мартин же снова курил – еще больше, чем обычно. Смотреть на Мону было не менее приятно, как и слушать. Свет от торшера падал на ее темные волосы так же мягко, как на блестящую крышку рояля. Ее простое светлое платье приятно контрастировало со смуглой кожей. Но как бы ни старался Мартин просто любоваться ее внешностью и наслаждаться пением, из головы упорно не шли брошенные ею за обедом слова.
