Индия окаменела. Ее взгляд как будто прирос к слову «внутри», и, несмотря на все свои усилия, она так и не смогла отвести от него глаз. Впрочем, потом ее взгляд сам скользнул ниже. И вот что она прочла:
«…себя, и правда ужасна, но я хочу, чтобы ты, потому что это означает, что мы будем вместе, и разреши мне признаться, что я люблю тебя самыми разными способами. И самое ужасное. Мне это нравится. Я это ненавижу. Мне это нравится. Я никчемный, я всегда был никчемный и буду им, если только не вырвусь от нее, от этого…»
Индия поймала себя на том, что, читая, мнет страницы. Живот ее неприятно свело. К горлу подкатился комок желчи, который женщина конвульсивно сглотнула. Но она все-таки заставила себя читать дальше:
«Нашел место в Йетминстере, хочу туда устроиться. Начну жизнь с чистого листа, и клянусь, со всем остальным покончено…»
– О боже! – послышалось из другого конца гостиной сдавленное восклицание. Эллиот подняла глаза. В дверях, испуганно глядя на нее, застыл Чарльз. На лице его застыла маска ужаса, которая сказала ей даже больше, чем сделанное вслух признание. Это было нечто такое, что, по идее, она должна была знать с самого начала, с самого первого момента, когда они попытались заняться любовью.
– Господи, Чарли, только не это! – воскликнула испуганная женщина.
Она подумала, что он повернется и уйдет, может даже, бросится в ванную комнату и запрется там изнутри, подобно девочке-подростку, чей самый страшный секрет внезапно стал известен родителям.
Но ее бывший муж этого не сделал и лишь тяжело привалился одним плечом к стене. Он смотрел на нее, и в глазах его читалось такое страдание, что она уже знала конец истории, как будто он сам ей все рассказал. Что, собственно, он и сделал, сдавленным шепотом. Эллиот даже пришлось напрячь слух, чтобы услышать, что он говорит:
– Отец уезжал на операции. В самые разные концы мира. На месяц или два, иногда на три. Она говорила, будто ей страшно оставаться одной в доме. Хотя она не была одна – с нею были мы с Уиллом. Но кто мы были такие? Дети. Какие из нас защитники? – Чарли облизал губы, и Индия заметила, что язык его был почти бесцветным. – Первым делом мы обшаривали весь дом. Я входил в комнату первым, чтобы убедиться, что там никого нет. В каждую комнату, кстати. Наверху, внизу, в подвале… Мы брали с собой фонарик, потому что она говорила, что это важно. Нельзя, чтобы посторонние, если они в доме, узнали, что мы их ищем. Это была полная бессмыслица, но все вокруг было полной бессмыслицей. Ее спальню мы проверяли последней…
– Чарли, – перебила его Индия, – ты можешь ничего не рассказывать.
– Наверное, я все-таки должен. Что там они говорят? Что я сам говорю собственным пациентам? – Он горько усмехнулся. – Вы больны лишь в той мере, в какой больны и ваши секреты. Бог мой, ведь то же самое можно сказать и обо мне! Я тоже был болен в той мере, в какой больны мои секреты, причем с раннего детства.
– Чарли, не надо.
– Она оставалась стоять снаружи, а я заходил к ней в комнату, – упрямо продолжал он. – Заглядывал под кровать, за шторы, в шкафы, и все время думал, что в любую минуту написаю в штаны от страха. Но я не мог ей этого сказать, потому что она говорила мне, что я большой и храбрый. «Ты главный мужчина в доме, мой дорогой, – говорила она. – Ты взрослый и храбрый». Разве это не то, кем хочет быть любой шестилетний мальчонка?
– Тебе было всего шесть?
– Да, но она боялась спать одна, когда отец уезжал. И это при том, что мы обыскивали дом от чердака и до подвала, проверяли, замкнуты ли все окна и двери. Поспи с мамочкой, пока папа своими операциями спасает мир, говорила она. Мамочка должна чувствовать себя в безопасности. С этого все и началось. «Обними меня, Чарли, прижмись ко мне. Ты знаешь, как ложиться ложечкой, мой дорогой мальчик? Прижмись ко мне сзади. Обними меня крепко-крепко. Маме приятно, когда твои руки будут держать ее грудь. Ты ведь держался за мою грудь, когда был совсем маленьким… Ага, вот так. Сделай ладонь чашечкой, мой дорогой. Да-да, вот так. Держи сосок между пальчиками. Если хочешь, можешь его сжать. Ну как? Правда, приятно? Вот теперь, Чарли, я могу уснуть. Мне так хорошо спится, когда ты рядом». И так далее, и тому подобное.
– И как долго она это… делала? – спросила Индия.
– Довольно долго, – ответил Голдейкер. – Но все прекратилось, когда она ушла от отца к Алистеру. Я тогда подумал… уф-ф-ф, наконец-то этого больше не будет! Что было, то было… Кстати, а что было? Подумаешь, ерунда какая! Это ведь ничего не значит. Ей просто было страшно одной, а отца рядом не было. Теперь же, сказал я себе, у нее есть Алистер, и он всегда дома, так что теперь ей нечего бояться. Чего я не знал… – Он кивком указал на блокнот у нее на коленях.
– Она переключилась на Уилла.
– И уже не могла остановиться. Ей требовалось все больше и больше. Я же ничего не знал. Бог свидетель, я ничего не знал! Пока Лили не дала мне этот блокнот.
– Лили? Но как он к ней попал? И когда она отдала его тебе? Как давно ты это знал?
Чарльз пристально посмотрел на бывшую жену, как будто давая ей возможность догадаться самой, а затем встал и перешел в гостиную, где сел в кресло, и молча стал ждать.
– Чарли! – окликнула его Эллиот.
– Ты сама знаешь, Индия. Ты предпочла бы не знать, но ты знаешь.
– Честное слово, я понятия не имею! Разве что… он каким-то образом попал к Лили после смерти Уилла. Потому что он вряд ли хотел бы, чтобы она узнала. Ни Лили, ни кто-то другой.
Внезапно женщину осенило.
– Конверт, – догадалась она. – Открытие мемориала. Лили была на соседней улице, наблюдала и… О боже, Чарли, ведь это я дала его тебе! Зачем только я подняла его, почему не оставила его лежать в траве! Ты тогда сказал, что передашь его полиции. Ты поклялся, что сделаешь это. Ты дал мне слово.
– И я его сдержал. Я отнес блокнот в полицию, – подтвердил Голдейкер. – Но когда они увидели, что это такое, то вернули назад. Это же не бомба и не споры сибирской язвы! Для них это был всего лишь какой-то старый блокнот с рисунками и какими-то каракулями, которые они даже не потрудились прочесть. И все потому, что это не имело ни малейшего отношения к предписанию полиции.
– Ты прочел его сразу?
– Да, прямо в вестибюле полицейского участка. Мне хотелось понять, зачем Лили понадобилось, чтобы он попал ко мне в руки. И когда я увидел, когда узнал… Пойми, Индия, я должен был за него отомстить. Если хорошенько подумать, то, наверное, я также хотел отомстить за себя. Ничего другого мне не оставалось. Раньше я не понимал, но потом до меня дошло: эти его приступы были из-за нее. Для него это был единственный способ сказать мне, что она с ним творит. И поэтому я должен был отомстить.
Индия в упор посмотрела на мужа и сделала глубокий вдох. Тот как будто застрял у нее в груди.
– Отомстить, – повторила женщина. Вот и все, что она смогла из себя выжать. Ей хотелось одного: поскорее уйти прочь из этого дома и никогда не видеть ни его, ни Чарли. Увы, она уже отправилась вместе с ним в этот путь и понимала, что должна его завершить.
– Я никогда не желал зла Клэр, – продолжал между тем Голдейкер. – Боже упаси! Ни единой минуты. И когда она умерла… когда полиция… я даже не представляю, как к ней попала зубная паста моей матери.
– Боже мой, Чарли!..
– Теперь ты понимаешь, Индия, что это был я? Порядочная женщина погибла от моей руки, и…
– Прошу тебя, не надо, – прошептала Эллиот, отказываясь слушать. Но затем, поскольку это была часть их совместного пути, она все-таки спросила: – И как тебе это удалось?
– После открытия мемориала Уилла я раза четыре или пять приезжал в Дорсет мирить ее с Алистером. Это из-за его романа с Шэрон Холси. Все оказалось довольно легко. Предварительные изыскания я провел здесь, в Лондоне, в интернет-кафе. Достаточно было вбить в поисковик запрос. Но мне требовалось «наследить» в компьютерах в Дорсете, причем в разные дни. Поэтому я и ездил туда несколько раз.
– А Лили? Она в курсе?
– Отчасти. Я привлек ее, как только сделал заказ. Мне было известно, когда посылка будет доставлена. От Лили требовалось лишь прийти в пекарню и незаметно подождать там, пока не принесут посылку. Конечно, это был риск, но даже если б она по какой-то причине ее не получила, мать, увидев на упаковке ее имя, никогда бы ее не вскрыла. Она позвонила бы в полицию. Разумеется, вскрой копы посылку, у Лили возникли бы проблемы, но я был уверен, что она сумеет спрятаться в пекарне. В конце концов, это ведь делалось ради Уилла. Так и случилось. Получив сверток, Лили переслала его мне. Она так и не узнала, что там внутри. – Чарльз посмотрел вниз, на свои голые ноги, такие же беззащитные, как и в шесть лет, когда он служил игрушкой для собственной матери. – У меня и в мыслях не было… я до сих пор не знаю, как… Клэр… – Он вздохнул и скорбно добавил: – Господи, ну почему не мать!
– Но почему она призналась, Чарли? И призналась ли она? Так ли это вообще?
