– Итак, я весь внимание, – сказал он.
– Господа, – начал Эшвин, – разумеется, вы отдаете себе отчет в том, что все здесь сказанное нынче вечером должно остаться исключительно между нами, если, конечно, мы сами, все пятеро, не решим иначе. А теперь, чтобы объяснить, каким образом я пришел к выводу, столь сильно поразившему трех из вас, думаю, лучше всего будет пройтись по событиям с самого начала и посмотреть на то, что бросается в глаза буквально на каждом шагу. Мистер Лэм знает, что именно это – очевидность, – давно стала моей idée fixe. Именно верность ей, этой идее, побудила меня, мистер Росс, задуматься над смертью вашего дядюшки, и она же заставила столь глубоко погрузиться в загадку всех последующих преступлений.
Начнем со смерти доктора Шеделя. Перед нами человек, как уверяет меня мистер Лэм, – и не сомневаюсь, что вы, мистер Росс, с ним согласитесь, – перед нами человек, я бы сказал, совершенно прямодушный, благородный, заслуживающий всяческого уважения и даже любви, человек, живущий честной, открытой жизнью. И такого человека находят убитым самым зверским образом. Как следует из его письма мистеру Россу, из смерти доктора Шеделя финансовую выгоду могли извлечь только несколько весьма достойных швейцарских учреждений. Впервые столкнувшись с этой проблемой, я, как, должно быть, помнит мистер Лэм, обратился к знаменитому перечню возможных мотивов убийства – любого убийства, это: выгода, ревность, месть, устранение, жажда убийства и приговор. Очевидно, что первые четыре мотива не могут иметь к доктору Шеделю ни малейшего отношения. Что касается жажды убийства, то, честно говоря, такую возможность я просто не стал рассматривать: никаких умственных усилий не хватит для обнаружения очевидного, когда имеешь дело с убийцей-психопатом; если нашего преступника влечет просто жажда убивать, то все мои рассуждения рассыпаются в прах.
Остается, таким образом, убийство по приговору – версия, которую подкрепляет символика, обнаруженная рядом с телом доктора Шеделя, и последовавшие вскоре комментарии мистера Леннокса. Но виньяры вызывали у меня сомнение с самого начала. Поверить, что человека, почти всю жизнь прожившего в Швейцарии, убили по приговору некоей швейцарской секты, только когда он оказался в Беркли, – право, для этого надо обладать слишком развитым воображением; к тому же о виньярах ничего не знали ни мистер Росс, ни в швейцарском консульстве. И это лишь усилило мой скепсис. Последующие события, как известно, полностью исключили возможность участия в них виньяров – к большому моему облегчению.
Как вы помните, убийца не оставил никаких следов, позволивших бы установить его личность. На орудии убийства не осталось отпечатков пальцев, происхождение самого этого орудия установить не представляется возможным, а описание, которое дал убийце своего дяди мистер Росс, оказалось настолько смутным, что под него подходит практически всякий, за вычетом, быть может, такого корпулентного господина, как я. Полиция, как говорят в таких случаях, оказалась у разбитого корыта: имеется труп мужчины, убивать которого ни у кого не было ни малейшего повода, при полном отсутствии следов возможного преступника.
Вот тогда мне и пришло в голову первое очевидное обстоятельство, связанное с этим делом, и в разговоре с мистером Лэмом и мистером Брюсом, которого в тот вечер, должно быть, само провидение самым мелодраматическим образом привело ко мне домой, я высказал предположение, что убили не того человека. В таком случае возникает вопрос: а кто тот? Нет смысла гадать о личности убийцы, пока мы не установим личность жертвы.
Каковы ее приметы? Это должен быть мужчина среднего роста, среднего телосложения. Он носит или по крайней мере часто надевает серый костюм и шляпу. И главное, он более или менее регулярно наведывается к Синтии Вуд. Лишь с тем, кто удовлетворяет этим условиям, можно было спутать доктора Шеделя, который, будучи соответствующим образом сложен и соответствующим образом одет, оказался в тот вечер рядом с домом мисс Вуд. А удовлетворяют им только двое – Алекс Брюс и Пол Леннокс.
Доктор Эшвин замолчал, отхлебнул виски и закурил сигарету.
– Боюсь, – улыбнулся он, – мое выступление грозит превратиться в самый длинный монолог из всех, что мне приходилось когда-либо произносить, а вам выслушивать. Не надоело еще?
– Продолжайте, – откликнулся Курт. – Мне чрезвычайно важно знать, как погиб мой дядя. – И он бросил на Алекса взгляд, исполненный ненависти.
– Я тоже нахожу все это очень интересным, – поддержал его Алекс, – и с нетерпением жду продолжения.
Доктор Грисуолд улыбнулся и моргнул.
– Все это весьма напоминает, – сказал он, – тот метод, который я использовал, устанавливая авторство нескольких пьес, которые ранее приписывались Лопе де Вега. Я тоже с интересом жду продолжения рассказа, особенно если мне предложат выпить немного воды. Ваше знаменитое гостеприимство, коль скоро оно касается виски и табака, меня, извините, не греет.
По знаку хозяина Мартин вышел из комнаты и вернулся со стаканом воды, что под сводами эшвинского дома могло показаться едва ли не святотатством. Рассказ к этому временем уже возобновился.
– Тем временем, – говорил Эшвин, – самое пристальное мое внимание привлек тот чрезвычайно любопытный факт, что двое людей, не имеющих никакого отношения к доктору Шеделю, обладали стопроцентными алиби на время его убийства; более того, всячески старались, хотя в этом не было решительно никакой необходимости, его подчеркнуть. В тот вечер мисс Вуд упорно просила свою приятельницу мисс Робертс зайти к ней. Эта исключительная настойчивость показалась мисс Робертс необычной и так и не нашла объяснения. Следует также отметить, что точно в момент убийства Пол Леннокс сел за машинку, стук которой слышал мистер Лэм. Объяснение этому внезапному порыву трудолюбия показалось мне надуманным, тем более что мистер Леннокс столь настойчиво обращал внимание мистера Лэма на время, когда он начал – и когда закончил печатать.
Эти два алиби следовало обдумать. То, что оно на самом деле было у мисс Вуд, сомнений не вызывает, однако неожиданно срочный звонок мисс Робертс заставляет предположить, что она знала нечто о надвигающихся событиях и хотела на всякий случай обеспечить себе алиби. А вот в алиби мистера Леннокса, как я уже сказал, было нечто искусственное, в чем я особенно убедился, узнав, что у него есть электрофонограф и звукозаписывающее устройство – приставка, которая любителю серьезной музыки, в общем-то, не нужна. Времени, что он находился вне зоны видимости мистера Лэма, вполне хватало на то, чтобы дойти до дома мисс Вуд, сделать свое дело и вернуться. И у него была возможность поставить пластинку с записью звуков машинописи и незаметно уйти, – притом, разумеется, что текст, который он вскоре продемонстрировал мистеру Лэму в качестве результата своей двадцатиминутной работы, был отпечатан заранее.
Есть еще две вещи, которые заставили меня заподозрить мистера Леннокса. Одна – деталь скорее незначительная, – это его непонятное удивление при виде мистера Брюса, когда тот пришел к мистеру Лэму в ночь убийства. Другая – его подробный рассказ о Семерых с Голгофы, который я, повторяю, склонен был с самого начала считать мистификацией.
И вот, если считать, что убийца – мистер Леннокс, к этой версии я и склонялся, если далее исходить из того, что единственно возможными жертвами могли бы быть либо он, либо мистер Брюс, – а именно в этом качестве они уже себя и зарекомендовали, – то из этого следует, что мистер Леннокс намеревался убить мистера Брюса. Остается вопрос: за что?
Доктор Эшвин замолчал. Пока Мартин не услышал ничего для себя нового, и более всего его интересовало выражение лиц присутствующих. Курт делался с каждой минутой все более напряженным: до тех пор пока Мартин не убедился, сколь остро молодой щвейцарец воспринимает рассказ об убийстве, он даже не представлял себе, как дорог ему был покойный дядя. Доктор Грисуолд при каждом новом повороте темы важно кивал, словно оценивая научное качество аргументов. Алекс слушал с непроницаемым видом, напоминая собой скорее просто заинтересованного аудитора, нежели ключевую фигуру повествования.
– Спиртное, – наставительно резюмировал доктор Эшвин, – это, по моему мнению, лучший друг человека. Мне никогда не приходило в голову сравнивать собаку с бутылкой доброго скотча. Иное дело, что собаки – существа как минимум верные, а спиртное, несмотря на многие свои достоинства, – известный предатель. И если бы не предательство со стороны (если память мне не изменяет) скверного «бурбона», то я так никогда бы и не ответил на этот вопрос: за что?
Да, близко знавшим их людям Пол Леннокс и Синтия Вуд казались лишь случайными, быть может даже слегка недолюбливавшими друг друга знакомыми. Но мистер Лэм, оказавшись участником того, что он называет «вечеринкой у Морриса», обнаружил и, к счастью, несмотря на собственное состояние, запомнил следующие факты. Во-первых, Синтия Вуд была влюблена в Леннокса и, скорее всего, состояла с ним в интимных отношениях; и во-вторых, Леннокс затевал нечто вроде интрижки с женой одного университетского профессора. Одно время этот последний факт казался мне существенным, открывающим обещающее направление в раскрытии дела; но когда выяснилось, что направление это на самом деле тупиковое, я подумал, что, дабы избежать ненужного скандала, имен лучше не называть.
