Точно так же, как я струсила, не купив алкоголя, теперь я переживала из-за своего жилища. Вряд ли он когда-нибудь бывал в квартире, подобной моей. Она состоит из одной комнаты, одновременно служащей спальней, гостиной и даже кухней, а единственная дверь, не считая входной, ведет в ванную. Имеется стол, принадлежавший моей бабушке, но он стоял в ее скромной гостиной, и это не тот бабушкин стол, который мог быть в семье Айвора Тэшема, разумеется, изготовленный Чиппендейлом… или он делал только стулья? У меня стулья тоже есть, того типа, которые стоят у камина, с продавленными коричневыми сиденьями и деревянными подлокотниками, и коврик, связанный мамой, когда она лечилась от депрессии. Моя кровать может превращаться в диван, но это происходит только тогда, когда у меня гости, потому что рабочий механизм настолько старый и неповоротливый, что требуются громадные усилия, чтобы его сложить. Я обычно делала это, когда приходила Хиби, но после ее смерти – ни разу. Так как Тэшему предстояло пить чай, а не спиртное, следует ли также бросать ему вызов неубранной кроватью? Это, возможно, будет воспринято как дальнейшее приглашение, поэтому я справилась с пружинами и скрипящими стержнями и сложила диван, а потом, помассировав нудящую спину, со вкусом разложила подушечки.
К тому времени я уже решила, что ему скажу. Меня несколько забавляла мысль о том, что украшения Хиби – дешевые побрякушки и подаренный им жемчуг – лежат на кухне, в ящике, где я храню инструкции по использованию моего крохотного холодильника, мини-духовки и электрического чайника. Возможно, мне следует спросить у него, могу ли я рассчитывать на него, если обращусь к ювелиру и тот спросит у меня, кто мне сделал такой дорогой подарок?
Но я понимала, что не стану об этом спрашивать, потому что меня неожиданно охватило смущение – нет, не смущение, а страх, настоящий страх. Оставалось всего сорок пять минут до его прихода, и хотя я решила не убирать квартиру и не прихорашиваться, посчитав, что и так сделала достаточно, я все же пошла в ванную, приняла душ, вымыла голову и тщательно высушила волосы, надушилась последними оставшимися духами и надела единственное платье, колготки и туфли на самых высоких каблуках, какие у меня были, а они не очень высокие. Подчиняясь порыву, я примерила жемчужное ожерелье, но быстро сняла его. Хиби всегда старалась научить меня делать макияж, но я не слишком внимательно ее слушала, и теперь, когда я пытаюсь как-то эффектно подкрасить глаза, все получается не так, и мне приходится все стирать. В конце концов я слегка припудрилась и старательно накрасила губы.
Тэшем должен был вот-вот явиться, и я знала, что он не опоздает. Его работа и та жизнь, которую он ведет, это гарантируют. И как раз в тот момент, когда зеленые цифры на часах микроволновки перескочили с 19.29 на 19.30, раздался звонок в дверь. Я нажала кнопку, чтобы впустить его, и услышала внизу зуммер. На меня снизошло полное спокойствие, и я почувствовала, что больше ничто не имеет значения.
Фотография в «Додз» оказалась хорошей, а может, тот человек, кто ее сделал, был хорошим профессионалом. Не знаю. Он очень красив, если вам нравится такой тип точеных, правильных лиц с тонкими губами и орлиным носом. Я не могла понять по выражению его лица, что он обо мне подумал, если вообще что-то подумал. Он сказал «добрый вечер» и назвал меня мисс Атертон, что заставило меня вспоминать о том, знаю ли я еще кого-нибудь, кто так ко мне обращается.
Айвор Тэшем был элегантен в темном узком костюме и белой сорочке; наверное, именно в этом он и появился сегодня в Палате общин. Конечно, он не окинул меня с головы до ног взглядом, полным упрека или насмешки, и теперь я удивляюсь, как могла представить себе такое поведение. Писатели иногда говорят о «непрошеных» мыслях, и той, что возникла у меня в голове, я, безусловно, не ожидала. Я подумала, каково быть женщиной, которую сопровождает, куда бы та ни шла, мужчина с такой внешностью и с такой манерой говорить.
Я пригласила его сесть на один из «каминных» стульев и предложила чая. Еще я ошибалась, думая, что он будет оглядывать мою квартиру с изумлением или презрением. Он спокойно отнесся и к стульям, и к моему предложению, но от чая отказался.
– Очень любезно с вашей стороны, но – спасибо, не надо.
Что ему сказать, как использовать время, которое у меня осталось? Не думаю, что он планировал провести у меня дома более чем полчаса. Я взяла себя в руки, села напротив него и начала:
– Вы, должно быть, удивляетесь, зачем я вас сюда пригласила. – После этих слов я заставила себя немного помолчать. – Не надо так волноваться, – продолжила я, хоть я совсем не заметила в нем признаков тревоги или волнения. – Просто я подумала, что вы захотите взять себе какую-нибудь вещь Хиби – ну, что-нибудь на память о ней.
Тэшем слегка наклонил голову. На мой взгляд, это был скорее не кивок, а больше так называемый придворный поклон. Что он ожидал от меня услышать? Наверное, что-нибудь насчет машины и аварии, и пистолета. Я искала на его лице какие-нибудь признаки облегчения, но так ничего и не заметила. Цвет его лица, бледно-оливковый, не изменился. Интересно, единственный ли я человек в мире, который знает, что они с Хиби были любовниками?
– Муж Хиби попросил меня забрать ее украшения и сделать с ними, что я пожелаю. Я сдам ее одежду в благотворительный фонд. Вы хотите увидеть что-то из этих вещей?
На этот раз он ответил:
– Спасибо, хочу.
У него был красивый голос, размеренный, культурный, как у ученика привилегированной частной школы. И теперь в его тоне слышалось облегчение. Мне показалось, он понял, что я пригласила его сюда не для того, чтобы разглагольствовать или угрожать, а просто ради этого очень обычного и простого жеста: предложить что-то на память об ушедшем близком человеке.
В моей квартире не было места, где я могла бы скрыться от взгляда гостя, кроме ванной комнаты. Я не могла сделать вид, что вещи Хиби находятся где-то в другом месте, а не в ящике кухонного стола. Однако он не следил за мной. Тэшем сидел на стуле и смотрел в окно на не внушающий вдохновения пейзаж Килбурна – на границы Брондесбери, на виллы из красного кирпича, поднимающиеся террасами на холм, на приземистую нонконформистскую церковь. Я достала из ящика все украшения, кроме жемчужного ожерелья, положила их на поднос из пластика с изображением птиц Британии и поставила его на плоский кофейный столик из тех, что заказывают по почте.
Тэшем, разумеется, ожидает увидеть жемчуг. Но вместо ожерелья он увидел нитку красных стеклянных бус, серебряную позолоченную цепочку с облетевшей позолотой, красно-зеленый пластмассовый браслет, кольцо из белого металла с большим розовым камнем, вероятно из стекла, полдюжины сережек, безвкусных, сверкающих, и розовую фарфоровую брошку в виде розы.
– У нее были и хорошие вещи, – нарушила я затянувшуюся паузу и поняла: он подумал, что я заговорю о жемчуге. – Обручальное кольцо, медальон и золотой браслет. Джерри хочет их сохранить, как вы можете понять.
– Конечно, – согласился Тэшем, потому что ему надо было хоть что-нибудь сказать.
Я совершенно не ожидала того, что почувствовала в тот момент. Я наслаждалась. Никогда прежде я такого не испытывала. Я чувствовала власть, а она опьяняет. Спросит ли он о жемчуге? Нет. Он не мог на это решиться. Не мог сказать: «Я подарил ей ценное ожерелье, потому что думал, что мы будем любовниками много лет. Я дарил его Хиби, а не ее мужу». Но нет, он не мог. Тэшем скорее потерял бы пять тысяч фунтов, или сколько там стоил этот жемчуг, чем выставил себя передо мной жадным или подлым. Может быть, в нем воспитывали представление о том, что говорить о деньгах вульгарно… Мне так повезло!
– Вы что-то хотите взять? – спросила я; ощущение власти так переполняло меня, что мне пришлось сдерживаться, чтобы не рассмеяться ему в лицо.
– Может, эту маленькую брошку? – Тэшем взял фарфоровую розочку.
Я улыбнулась и сказала:
– Она очень милая, правда? Я подыщу для нее коробочку.
В коробочке, которую я нашла, лежали красные бусы. Я положила в нее брошку и провела рукой по черному футляру, где на мягком бархате лежал жемчуг.
Айвор Тэшем слишком горячо меня благодарил. Дескать, это ужасно мило с моей стороны. Он прибавил, что ему известно, какой хорошей подругой я была для Хиби. Потом чувство власти взяло надо мной верх, и я спросила:
– Потому что я лгала ради нее и обманывала ее мужа?
Я громко рассмеялась, чтобы сделать эти слова менее ядовитыми, и, после секунды изумленного молчания, Айвор тоже рассмеялся. Он не пожал мне руку, когда пришел, но теперь пожал. Я слушала его быстрые шаги, слишком быстрые, на лестнице, а потом до меня долетел слишком резкий стук захлопнувшейся двери.
Гадал ли он, что находила во мне Хиби, красивая и сексуальная? Гадал ли он, почему она называла меня своей подругой? Он не знает, как она любила покровительствовать кому-нибудь и выделяться на фоне других, какого-нибудь воробышка, которого никто не замечает, когда рядом с ним на ветку садится золотистая иволга.
