– Откуда ты знаешь, что мать Дермота Линча носит халат и тапочки? Ты ведь ее не видел? – спросила Айрис.
Айвор помолчал, а потом все выложил. Несчастный шофер не выходил у него из головы, и он уже не мог этого вынести, надо было что-то сделать. Он поехал на метро до Паддингтона, но когда оказался там, обнаружил, что ближайшая станция метро к Уильям-Кросс-Корт в Роули-Плейс – это «Уорвик-авеню». Он пошел пешком, сверяясь с картой Лондона, миновал мост Брунеля, подземный переход под Западным шоссе и вышел на тихие улочки Маленькой Венеции и Мейда Вейл. Уильям-Стрит-Корт втиснули между изящными оштукатуренными виллами. Это вытянутый квартал муниципальных домов горчичного цвета, где сушится на веревках белье, а на балконах стоят велосипеды. Пусть Айвор учился в Итоне и Оксфорде, но он был членом парламента, который проводил агитацию в районах муниципальных домов, и, как известно, они везде одинаковы. Его не удивило, что вестибюли покрыты граффити, а лифт не работает. Он шел к квартире номер 23, не зная, что будет делать, если переступит порог этого дома.
Когда он поднялся на третий этаж, из двери под номером 23 вышла женщина. Ей было около шестидесяти лет, и она была поразительно похожа на Дермота, или он на нее. Именно тогда Айвор увидел халат и тапочки. На ступеньке у ее двери оставили сверток, и она вышла за ним. Айвор прошел дальше, на четвертый этаж, и она его не заметила или не обратила на него внимания.
– Ты с ней не заговорил? – спросила Айрис.
– Конечно, нет!
– Какой смысл был идти туда?
– Не знаю, – ответил Айвор. – Я знал, где живет Дермот, но мне необходимо было выяснить, с кем он делит кров. С матерью, братом, а может, у него была подружка? Все эти вопросы не давали мне покоя. Теперь я могу сказать: если бы я этого не сделал, то не выдержал бы этого постоянного напряжения. У меня не оставалось выбора. Со времени той аварии я навел справки об этой семье. Его брата зовут Шон, и он занимается строительством. И он не женат, ничего такого.
Я спросил, что значит «ничего такого».
– Ни с кем не сожительствует, как выражаемся мы, политики, – объяснил Айвор.
– Дермот ни с кем не сожительствовал?
– По-видимому, нет. Они – англичане в первом поколении. Его родители приехали из Ирландии в шестидесятых годах и сначала жили в Килбурне.
– Какой смысл узнавать все это? – спросила Айрис.
– Не знаю, – бедняга Айвор издал смешок, который, по словам Айрис, романисты 20-х годов любили называть безрадостным. – Не было никакого смысла. Я говорю себе, что меня это интересует, потому что я обязан что-то сделать для Линчей. Ведь это моя вина, если вы меня понимаете. Конечно, понимаете. Но вы можете сказать, что смерть Ллойда Фримана тоже лежит на моей совести, а я ничего для него не сделал. Но у него была девушка, а Дермот…
– Ну, не надо для него ничего делать, – перебила его Айрис. – У тебя и без того достаточно хлопот с Дермотом Линчем.
– Я не хочу, чтобы он выздоровел. Если говорить откровенно, то я желаю ему скорой смерти. Разве это не возмутительно? Неужели вы не хотите выгнать меня из дома? Он не причинил мне зла, и все-таки я желаю ему смерти. Должно быть, я полное дерьмо. Я знаю, в какой больнице он лежит. Знаю название отделения. Думаю, я смог бы обманом пробраться туда и увидеть его. Я представляю себе, как это будет. Мне это снится. Я вижу, как сижу у его постели и жду, когда он очнется. А потом разговариваю с его лечащим врачом, и тот мне выкладывает, что Дермот никогда не очнется, и я так счастлив, что начинаю хохотать, и на это сбегается весь медперсонал больницы…
Айвор заглянул к нам на следующий день. Он уже закончил со всей документацией, присланной в его избирательный округ, и планировал сразу после нас поехать домой, в Лондон.
– Я собирался поехать в Лестершир, – сообщил Айвор, – и повидать Эрику Кэкстон, но у меня не было ни минуты. Я стараюсь навещать ее и детей как можно чаще. – Мне всегда казалось странным, что он называл их «детьми», хотя им было уже под двадцать. – Поеду в следующие выходные.
Мы выпили чаю, и он рассказал нам, что значит быть министром. Его личного секретаря звали Эммой, и она занималась организацией его жизни, присматривала за ним, заставляла следовать по прямой и узкой дорожке. Айрис спросила брата, как он ее называет, и он ответил «Эмма», а она, как требовал протокол, называла его «министр». Это касалось всех чиновников. Тем не менее, как требовал обычай племени, он и его постоянный секретарь называли друг друга по имени. Айвору все это нравилось, как людям нравятся секретные правила того клуба, членами которого они являются, – правила, непонятные для людей вне границ Уайтхолла и стен Вестминстерского дворца.
Но за то время, пока он говорил, у меня сложилось впечатление, что Айвор ценил все это больше, чем прежде, потому что считал, что теперь вся его карьера поставлена на карту. Одно слово журналистам о том, что произошло в тот майский вечер и чего не случилось, – его обращения в полицию, его признания, что он в этом участвовал, – уничтожит его высокое положение, место в Палате общин и вырвет из его рук власть. Конечно, это произойдет не сразу. Сначала язвительный абзац в какой-нибудь заметке, подхваченный другими политическими изданиями. А затем, через три-четыре дня таких статей, напечатали бы историю на одну колонку, интервью с Айвором Тэшемом, комментарий полиции, несколько слов от «друга» в парламенте или в его избирательном округе. К концу недели эта история переместилась бы на первые страницы, в передовицы таблоидов, и в печати снова стали бы обсуждать похищение, автомобильную аварию, найденный пистолет и две смерти. К тому моменту Айвор должен добровольно сложить полномочия и подать в отставку.
Обо всем этом в тот вечер мы не говорили. Мы и так обсуждали это достаточно часто. После ухода брата Айрис спросила меня, не считаю ли я, что он стал довольно часто встречаться с Эрикой Кэкстон.
– Не знаю, – ответил я. – Сейчас, как ты знаешь, у него и так достаточно дел, и он к ней давно не приезжал.
– Я совсем не хочу заподозрить брата в чем-то предосудительном. И вообще, не пора ли ему жениться? Эта новая идея начинает мне нравиться все больше.
Я заметил, что Эрика намного старше его, а ее муж погиб всего несколько месяцев назад.
– Всего на четыре года, – возразила Айрис. – Я не хочу сказать, что это должно произойти прямо сейчас; я сказала, что мне нравится эта идея. Знаешь, мама с папой отдадут ему дом в Рамбурге и переедут в коттедж. Я бы не возражала, если бы Эрика стала моей невесткой.
Этим «идеям», как выразилась моя жена, не суждено было случиться. Я упомянул об этом только из-за последовавших событий – точнее, из-за одного события.
Тогда в мае история с похищением вытеснила убийство Сэнди Кэкстона с первых страниц газет. Но если внимательный читатель заглянет в конец, то обнаружит, что там все еще публикуются статьи о том происшествии. В парламенте ставили вопрос (а журналисты вообще не могли успокоиться по этому поводу) об охране бывших министров Северной Ирландии. Разве это не является само собой разумеющимся, что таких людей должны охранять не только в то время, когда они занимают высокие посты, но и всю оставшуюся жизнь?
После гибели Сэнди ИРА организовала атаки в центре Великобритании и в Западной Германии. Люди в капюшонах убили молодого солдата и ранили двух его спутников, когда те ждали поезд на станции Личфилд. Взорвалась бомба на крыше Почетной артиллерийской роты в Лондоне, и были ранены семнадцать гражданских лиц – большинство из них студенты, праздновавшие совершеннолетие. Еще одна бомба, заложенная в нескольких футах от входной двери «Карлтон-клуба», популярного места отдыха знатных тори, тяжело ранила портье и еще двоих посетителей. И было еще много других преступлений, в том числе убийство монахини в графстве Армаг и взрыв на Лондонской фондовой бирже.
В конце июля произошло убийство, которое казалось эхом убийства Сэнди Кэкстона. Погиб Йен Гоу, член парламента от Истбурна, бывший парламентский секретарь министра при Маргарет Тэтчер и глава Министерства финансов. Он был взорван в собственной машине, недалеко от дома в деревне Хэтчем, возле Истбурна. В опубликованном на следующий день заявлении ИРА утверждала, что Гоу убили за то, что он был главным членом правительства, который определял британскую политику в Северной Ирландии, его обвинили в расстрелах 1982 года и волне голодных забастовок. Как и Сэнди, имя Гоу нашли в списке лиц, подлежащих уничтожению, обнаруженном в квартире на юге Лондона в 1988 году.
В газетах ничего не писали, а по телевизору ничего не говорили о полицейском расследовании убийства Сэнди Кэкстона до тех пор, пока в «Ивнинг стандард» через неделю после визита Айвора в Крейвери не появилась небольшая заметка. В ней отмечалось, что какой-то человек из Лондона помогает полиции в расследовании убийства Сэнди. Я видел ее в газете, но обратил на эту информацию не больше внимания, чем любой представитель общественности, возмущенный бездействием полиции. На следующее утро все изменилось. Новость вышла на первые полосы. Человеком, которого полицейские задержали на тридцать шесть часов, оказался Шон Брендан Линч, двадцати девяти лет, из Паддингтона, на западе Лондона.
