В отличие от своего коллеги, доктор Морено выглядел совершенно бесстрастным, когда проводил со мной официальное собеседование в своем кабинете. Какое-то время он обсуждал со мной мое состояние с таким видом, словно в мире не существовало ничего более важного, чем душевное и психологическое состояние бывшего горького пьяницы. Его безукоризненное умение владеть собой подействовало на меня столь внушительно, что он застал меня врасплох, когда неожиданно по собственной инициативе заявил:
– А теперь касательно самого важного происшествия последнего времени, мистер Дулут. Я тщательным образом провел опрос среди пациентов. Разумеется, все делалось с крайней осторожностью, не касаясь сути прямо. Но никто из них не видел и не слышал ничего, их обеспокоившего. Насколько я понял, никто из них не располагает информацией, проливающей свет на обстоятельства смерти Фогарти.
– Даже если им ничего не известно, – сказал я, – мне хотелось бы надеяться, что сделано все возможное для раскрытия этих обстоятельств.
Подобная реплика вызвала у Морено чуть заметное раздражение.
– Чтобы несколько унять ваше беспокойство, мистер Дулут, могу сказать, что сотрудники лечебницы почти все свободное время посвятили стараниям помочь полицейским, детально отвечая на любые вопросы с их стороны. У вас не должно возникать даже мысли о проявлении кем-либо халатности или небрежности в столь серьезном деле. – Я воспринял его саркастическую реплику как разрешение уйти и уже поднялся с места, когда он вдруг добавил: – Что прошлой ночью делали в вашей палате Лариби, Геддес и Фенвик?
Теперь настала моя очередь испытать прилив крайнего раздражения. В конце концов, Морено был моложе меня, и никто не давал ему права проявлять по отношению ко мне диктаторские замашки. И, уж конечно, я сам не чувствовал ни малейшей расположенности откровенничать с ним.
– Наверное, нам всем не спалось, – ответил я. – Мы скучали. Вот и собрались, чтобы немного развлечь себя беседой.
Меня подмывало напомнить ему, что мы платили по сто долларов в неделю за пребывание в этой богадельне и могли, черт возьми, за эти деньги сами распоряжаться своим ночным временем. Но его исполненный чувства собственного достоинства вид заставил меня промолчать. Подобная реплика показалась бы по-детски обидчивой. Он же посмотрел на свои стерильно чистые руки и размеренным тоном спросил:
– И о чем же таком увлекательном вам захотелось поговорить, что вы не побоялись нарушить правила внутреннего распорядка, мистер Дулут?
– Увлечен был главным образом Лариби, – мгновенно ответил я.
– Чем же?
– Скорее, кем. Он бесконечно говорил о мисс Браш, – я намеренно пристально вгляделся в лицо Морено. – Разумеется, это не моего ума дело, но меня поразило, как далеко у нее зашли с ним дела. А вы как считаете?
Внезапно его глаза прищурились, и я заметил в них тот опасный блеск, который уже несколько раз видел прежде. Вопреки неизменному хладнокровию Морено всегда плохо умел прятать злость. Я почти ожидал, что он меня отчитает, но его голос остался на редкость ровным.
– Вы являетесь моим персональным пациентом, мистер Дулут. И поскольку руководство лечебницы, не прислушавшись к моему мнению, решило столь многое вам доверить, я чувствую настоятельную необходимость пояснить вам кое-что о происходящем в этом заведении, чего вы не понимаете.
Я кивнул, поневоле восхитившись его самообладанием. Он ведь явно считал меня мелким пакостником, который без надобности сует свой нос в дела других людей, но ничем не выдал подобного ко мне отношения.
– Первое, что вам будет полезно узнать, касается мисс Браш. Это очень старательная молодая сотрудница лечебницы, на плечах которой лежат, пожалуй, самые трудные обязанности. Вы же умный человек, а, стало быть, не можете не осознавать, что у привлекательной медсестры, которая ухаживает за не вполне душевно здоровыми мужчинами, практически неизбежно могут возникать определенного свойства осложнения.
– Мне уже за тридцать, – с улыбкой отозвался я. – И со мной вам уже не нужно возвращаться к урокам о том, как пчелки опыляют цветочки, а птички дружат друг с другом.
Морено сразу же взял более жесткий и напыщенный тон.
– По причинам, которые диктуются исключительно соображениями психиатрической науки, мисс Браш порой необходимо проявлять к некоторым пациентам особое отношение. Но делает она это только по предложению и единодушному одобрению нашего ученого совета.
Мне хотелось поинтересоваться, одобрил ли ученый совет ее действия, когда она тайком дала Лариби свою авторучку для того, чтобы тот переписал в ее пользу завещание. Вертелся у меня на языке и не менее интересный вопрос. Я мог бы спросить доктора Морено, одобряет ли он как профессионал некоторые аспекты поведения мисс Браш, которые ему явно поперек горла как обычному мужчине. Но мне вовсе не хотелось делиться с ним информацией. Напротив, я желал услышать как можно больше от него самого.
– Значит, если я правильно понял, мисс Браш является как бы частью лечебных процедур для Лариби, – напустив на себя наивность, сказал я.
Морено глубоко и шумно вздохнул.
– Вероятно, можно выразиться и так, мистер Дулут. Хотя это звучит несколько театрально. Но мне хотелось бы настоятельно рекомендовать вам предоставить все подобные вопросы тем, кто непосредственно уполномочен их решать.
Его губы сложились в скупую профессиональную улыбку, и он сообщил, что ждет встречи со мной завтра в обычное время.
Выйдя в коридор, я снова увидел Джона Кларка. Новый санитар стоял спиной ко мне, доставая из стенного шкафа полотенца. И хотя на нем был традиционный форменный белый халат лечебницы, бросалось в глаза, что носить подобную одежду он не привык. Кроме того, от меня не укрылась неловкость его обращения с полотенцами. И вот это дало мне столь необходимую подсказку. Внезапно я почти мгновенно вспомнил все.
Прошло уже два года с тех пор, как я в последний раз видел Джона Кларка. Но теперь в моем сознании прошлое ожило в полнейшей ясности. Я действительно должен был хорошо помнить его. Мы с ним познакомились в те жуткие дни после того, как здание театра сгорело дотла во время репетиции «Ромео и Джульетты», в дни, когда мое сознание помутилось от непрерывно встававшей перед глазами картины – Магдален в платье Джульетты беспомощно мечется посреди огненной ловушки в самом эпицентре совершенно внезапно и необъяснимо вспыхнувшего пожара.
Возникло подозрение в умышленном поджоге, и делом занялась полиция. Кларк как раз и был одним из сыщиков. А мне он особенно запомнился, потому что производил впечатление человека солидного и основательного. В то время он стал одним из немногих людей, чье общество я еще мог выносить.
Я подошел к нему и сказал:
– Глупо было с моей стороны не узнать вас сразу, верно?
Он посмотрел на меня пустыми глазами поверх кипы полотенец, а потом, увидев, кто перед ним, расплылся в дружеской улыбке.
– Я так и думал, что вы меня не забудете, мистер Дулут, но мне было указано ничем не выдавать нашего знакомства. Кстати, мы беседовали о вас с доктором Ленцем. Он сказал, что через пару недель выпишет вас отсюда. Хорошие новости, верно?
– А вас тем временем внедрили в штат, чтобы присмотреться к нам, придуркам, не правда ли?
Он многозначительно подмигнул мне.
– Для всех я всего лишь новый дневной санитар.
– Вас понял, – сказал я. – Кто еще в курсе?
– Только Морено и доктор Ленц. Идея принадлежала капитану Грину.
– Если есть настроение поговорить сугубо конфиденциально, – сказал я, – то мне это было бы очень интересно.
– Боюсь, что я лишь тупой рядовой коп, – ответил он лукаво. – Не могу пока ничего вам сообщить, кроме того, что полиция неустанно работает над делом, и мы рассчитываем добиться значительного продвижения вперед в ближайшее время.
– Вы рассчитываете добиться продвижения вперед? – эхом повторил я в недоумении.
– Шучу. Это всего лишь наша стандартная формулировка для прессы, мистер Дулут.
Он крепче зажал между ладонями кипу полотенец и удалился, бросив мне через плечо улыбку.
И эта улыбка немного добавила мне уверенности в себе. Кларк принадлежал к числу тех надежных парней, рядом с которыми начинаешь ощущать твердую почву под ногами. И, как говорится, еще никому не мешало иметь друзей в зале суда. Но одновременно я отчетливо понимал, что одному Джону Кларку не под силу разобраться в слишком запутанной ситуации.
Запутанной – иначе не скажешь. Я ощущал, как это дело все более и более втягивает меня в свою орбиту, в то время как я все менее и менее понимал, что происходит в действительности. Хотя следовало признать и другое. Разными путями и через многих людей я собрал изрядное количество информации, которую в силу многих причин предпочитал пока держать при себе. Мне представлялась вполне логичной попытка во всем самому разобраться. Как я уже отмечал, инстинкты детектива принадлежат к числу фундаментальных человеческих инстинктов. Даже у нас, бывших алкоголиков. А я в целом уже почти вернул себе ясность мышления.
