— Прекрасно, — сказал я, возвращая телефон на подставку. — Вы сделали все как надо.
Она посмотрела на меня. В иное время и в иных обстоятельствах она, возможно, даже улыбнулась бы, но сейчас ее полностью вымотали усилия, которые пришлось приложить, чтобы выполнить мои инструкции, и она снова опустилась на кровать.
— Я устала. Голова болит.
— Знаю, — ответил я. — Можете заснуть, если хотите.
— Да, — пробормотала она.
Она была прекрасна на грани смерти, слившись с ней, погружаясь в нее. Она не чувствовала ни боли, ни гнева, ни страха. Она приближалась к своему концу так, как следовало бы каждому, мирно и благожелательно принимая свою судьбу. Выпитая ею вода, похоже, нисколько не замедлила процесс, как я сперва подумал, — он действительно зашел уже слишком далеко.
— Вот и все, — сказал я, касаясь ее руки. — Вы готовы. Вы знаете, что делать.
— Спать, — ответила она.
— Верно, — кивнул я. — Засыпайте. Пора.
Прежде чем уйти, я протер поверхности, до которых мог дотронуться, хотя все это время не снимал латексных перчаток. Она их не заметила, даже не взглянула на них из любопытства. Не знаю, зачем я вообще их надевал, поскольку формально она сама впустила меня и не возражала против моего присутствия, даже в такое время.
Остановившись у задней двери, я взглянул на дом. Следующим в него войдет тот, кто обнаружит эту женщину. Они наверняка отследят звонок, а затем явятся сюда. Если хватит ума, они найдут ее труп еще свежим. У меня промелькнула мысль, что ее могут найти слишком быстро, еще до того, как она умрет. Да, риск такой был, но, вероятнее всего, сперва они отправятся по адресу, который она им дала, а ей осталось жить всего несколько часов. Что бы ни случилось, ее останки обнаружат еще до того, как ей представится шанс трансформироваться, подобно остальным. Что ж, ей не повезло, и даже в чем-то ее жаль, учитывая, сколь хорошую службу она мне сегодня сослужила. И сам я лишусь возможности наблюдать и документировать ее трансформацию. Но в любом случае сделать это все равно было нужно, и на сей раз польза для меня будет состоять в ином.
Возбуждение от пережитого не оставляет меня и позже, в спортзале, и я слишком рассеян, чтобы прилагать сколь-нибудь серьезные усилия. Как обычно, я провожу по полчаса на каждом тренажере, но на тридцать кругов в бассейне уходит почти двадцать три минуты. В спортзале мне удается выбросить все мысли из головы, вслушиваясь в грохочущую музыку из громкоговорителей и глядя на гипнотизирующие ритмичные движения женской задницы на беговой дорожке передо мной, но в бассейне не могу думать ни о чем, кроме Сэма Эверетта и того, как он поступит с новой информацией. Меня так и подмывает проехать мимо потрепанного двухэтажного домишки в дальнем конце Хоторн-кресент, но вместо этого я вылезаю из бассейна и отправляюсь домой.
Еще не распаковав покупки, я чувствую, как меня вновь охватывает волнение. Дрожащими руками я достаю из полиэтиленового пакета газету. Никогда прежде я не ощущал подобного возбуждения. Мысль, что я вновь оставил кого-то трансформироваться, полностью затмевает другая — что я посвятил кого-то в тайну, пусть даже и не во всю и не сам.
Мне хочется кричать об этом на весь мир, но тогда тайна больше не будет повергать меня в трепет — а сам я, вероятно, окажусь за решеткой. За то, что я сделал, меня посадят в тюрьму на всю жизнь. Или нет? Ведь я ничем не навредил тем людям, только помог бежать от беспросветной жизни, которая была у них до сих пор. В любом случае я принес им очищение, милосердное избавление. Рано или поздно они все равно покончили бы с собой, а мой метод намного чище, не столь болезненный и, возможно, не столь грязный. Я никому не причинил вреда. Я лишь кристаллизовал их мысли, подтолкнул их к действиям, которых иначе пришлось бы ждать слишком долго, и все это время они терзались бы, медлили и, возможно, забрали бы с собой еще несколько человек. К тому же я избавил их от боли, так что в момент принятия решения они не чувствовали страданий и тревоги. Идеальный вариант.
Забрав газету с собой наверх, я снимаю брюки и аккуратно вешаю их на ту же вешалку, откуда снял утром. Трусы летят в корзину для грязного белья. Дрожа от предвкушения, я раскрываю газету на том самом развороте, над которым дрочил вчера в обед в туалете для инвалидов, и разглаживаю ее на кровати.
Включив телевизор, я нажимаю кнопку на пульте DVD-плеера, который оживает с жужжанием и щелчком. Порнуха, что я смотрел в прошлые выходные, — какая-то американская дрянь с парочкой жирных уродов, набрасывающихся друг на друга, словно изголодавшиеся собаки. Несколько секунд спустя я ее выключаю — все равно никакого толку, только отвлекает. Зато газета — совсем другое дело. Я смотрю на улыбающиеся лица на свадебных фотографиях, снимки других людей, тех, кто когда-то был жив, а теперь аккуратно вырезан из жизни и отложен в сторонку, и мой пенис отвердевает настолько, что я чувствую боль тех испытаний, которым подверг его вчера, прошлым вечером и вечером накануне, — но какая же это сладость, какое облегчение — снова взять его в руки!
На этот раз несколько мгновений спустя после разрядки я благоразумно пользуюсь бумажными салфетками, оставляя газету чистой и невредимой на следующий день.
Я лежала в постели, но не спала, когда зазвонил телефон.
Вслушиваясь в нарушающие тишину звонки, я думала, кто бы это мог так поздно звонить и стоит ли вставать ради того, чтобы это выяснить. Телефон только один, внизу: мне звонят редко, и не имеет смысла обзаводиться еще одним, в спальне.
После шестой трели я выбралась из кровати, сунула ноги в тапочки, накинула халат и спустилась вниз. Мне показалось, что звонки готовы были прекратиться в тот самый момент, когда я взялась за трубку.
— Алло?
— Это Аннабель? Аннабель Хейер? — Голос был мужской, пожилой и слегка неуверенный.
— Слушаю.
— Это Лен, сосед. Я насчет вашей мамы.
Сосед? У меня не было никакого соседа по имени Лен. Только потом я поняла, что это тот старикашка, что жил рядом с матерью. Как-то раз он приютил ее, когда у нее лопнули трубы. Он жил вместе с женой — как там ее звали? Кэрол?
— Насчет мамы? Что случилось? Я видела ее всего несколько часов назад…
— Она слегка… упала. Приехала «скорая», сейчас ее забирают в больницу Святой Марии. Я с трудом отыскал ваш номер — если честно, следовало где-нибудь его записать.
— Как она? Все хорошо?
— Думаю, да, дорогая. Вам лучше поехать в больницу.
— Хорошо. Спасибо.
— Дом я запру — она дала мне ключ. Можете ни о чем не беспокоиться.
Положив трубку, я несколько мгновений сидела в ошеломленном молчании, чувствуя, как по щекам текут горячие слезы. Я даже не знала толком, почему плачу.
— Хватит, — сказала я вслух. — Прекрати немедленно.
Утерев лицо рукавом халата, я пошла наверх одеваться.
У главного входа в больницу группа людей на инвалидных колясках и в халатах в компании товарищей поздоровее откровенно нарушала запрет на курение. Внутри все киоски были закрыты, стойка пустовала.
Несколько секунд я стояла в полной растерянности. Где кого искать, если не работает главная приемная? Потом я поняла, что наиболее оживленное движение наблюдается в коридоре слева. Табличка на стене перечисляла находящиеся в той стороне отделения, включая экстренную помощь. Конечно, именно туда и должны были привезти маму на «скорой».
Несмотря на прилив адреналина, я плохо соображала. Я не привыкла бодрствовать в такое время, а если несколько ночей не спала нормально, у меня начинала кружиться голова и появлялись странные ощущения.
Возле стойки отделения экстренной помощи собралось несколько человек. Я встала туда, где, как мне показалось, находился конец очереди. Женщина о чем-то громко и бессвязно спорила с медсестрой. Спор не имел никакого смысла, постоянно возвращался к одному и тому же, и я поняла, что женщина пьяна: одной рукой она хваталась за стойку, пытаясь удержать равновесие. В конце концов появились двое охранников и отвели ее в сторонку, после чего очередь передвинулась вперед.
Я в отчаянии огляделась, надеясь увидеть на стуле в приемной маму, но ее нигде не было. В коридоре толпились ожидающие — что же тут творится вечером в пятницу или субботу? Наверняка настоящий ад.
— Чем могу помочь? — позвала меня подошедшая к стойке вторая медсестра.
— Сюда привезли мою мать, Айрис Хейер. Упала у себя дома.
Медсестра застучала по клавиатуре:
— Хейер? Как пишется?
Я произнесла фамилию по буквам. В очках медсестры отражался экран, по которому она водила мышкой.
— А ваше имя?
— Аннабель Хейер.
— Вы ее дочь?
Я же сказала, раздраженно подумала я.
— Да.
— Верно, есть такая. Присядьте, к вам сейчас кто-нибудь подойдет.
