– Откуда, черт возьми, вам известно об этом? – Изумлению Райдера не было предела.
Эркюль Пуаро улыбнулся:
– Во всяком случае, это правда.
– Это правда, но мне не хотелось бы, чтобы она стала достоянием гласности.
– Уверяю вас, я буду нем как рыба.
– Странно, – задумчиво произнес мистер Райдер. – Иногда отсутствие какой-нибудь незначительной, пустяковой суммы может поставить человека в затруднительное положение… Деньги, кредиты, сама жизнь – все это чертовски странно!
– Согласен с вами.
– Так для чего я вам понадобился?
– Один весьма деликатный вопрос. В ходе осуществления моих профессиональных обязанностей я выяснил, что – вопреки вашим утверждениям – вы все-таки имели деловые отношения с мадам Жизель.
– Кто вам сказал? Это ложь! Я никогда не видел эту женщину!
– Очень любопытно!
– Любопытно? Это самая настоящая клевета!
Пуаро задумчиво смотрел на него.
– Я должен разобраться в этом деле.
– Что вы хотите этим сказать?
Маленький бельгиец покачал головой:
– Пожалуйста, не сердитесь. Должно быть, произошла ошибка.
– Надо думать, что ошибка! Стал бы я связываться с ростовщиками, обслуживающими высшее общество! Светские женщины с карточными долгами – вот их клиентура.
Пуаро поднялся с кресла.
– Должен извиниться перед вами за то, что принял на веру ложную информацию.
Подойдя к двери, он остановился.
– Между прочим, почему вы назвали доктора Брайанта Хаббардом?
– Если б я знал… Постойте… ну да, я думаю, это была флейта. Знаете, детская песенка о псе старой матушки Хаббард – Но когда та вернулась, он на флейте играл… Поразительно, как путаются эти имена.
– Ах да, флейта… Понимаете, такие вещи интересуют меня в чисто психологическом плане.
Мистер Райдер фыркнул и с подозрением посмотрел на Пуаро. Он никогда не доверял психологии, считая ее глупостью и бессмыслицей.
Глава 19. Явление мистера Робинсона
Графиня Хорбери сидела в спальне дома по адресу: Гросвенор-сквер, 313. Перед нею стоял туалетный столик, заставленный баночками с кремом для лица, пудреницами и золотыми шкатулками. Спальня была заполнена дорогими изящными безделушками. Но окружавшая Сайсли Хорбери роскошь совсем не радовала ее. С неровными пятнами румян на щеках, беззвучно шевеля пересохшими губами, она в четвертый раз перечитывала письмо.
Графине Хорбери
Уважаемая мадам, пишу вам по поводу покойной мадам Жизель.
В моем распоряжении имеются некоторые документы, принадлежавшие покойной леди. Если вас или мистера Раймонда Барраклафа интересует эта тема, я был бы рад приехать к вам, чтобы обсудить ее.
Или, может быть, вы предпочитаете, чтобы я обсудил ее с вашим мужем?
Искренне ваш,Джон РобинсонНет ничего глупее – раз за разом перечитывать одно и то же. Как будто от этого что-то изменится…
Она взяла конверт – два конверта. На первом было написано «Лично», на втором – «Строго конфиденциально».
Строго конфиденциально…
«Животное… скотина… И эта старая лживая француженка, которая клялась, что «все меры для защиты клиентов в случае ее внезапной кончины приняты»… Черт бы ее подрал… Что за жизнь… О боже, как у меня расшатались нервы… Это несправедливо. Несправедливо…»
Она протянула трясущуюся руку к бутылочке с золоченой пробкой.
«Это успокоит меня, поможет мне собраться с мыслями…»
Она открыла бутылочку и поднесла ее к носу.
Вот так. Теперь она могла думать! Что же делать? Разумеется, необходимо встретиться с этим человеком. Но где взять денег? Может быть, попытать счастья и сделать небольшую ставку в заведении на Карлос-стрит?.. Но это можно обдумать позже. Сначала нужно выяснить, многое ли ему известно.
Сайсли села за письменный стол, взяла авторучку и лист бумаги и принялась писать своим крупным, детским почерком:
Графиня Хорбери свидетельствует свое почтение Джону Робинсону и готова увидеться с ним, если он приедет завтра утром в одиннадцать часов…
– Ну, как я выгляжу? – спросил Норман Гейл, слегка зардевшись под изумленным взглядом Пуаро.
– Прекратите ломать комедию, – сказал детектив.
Норман покраснел еще гуще.
– Вы же сами сказали, что небольшая маскировка не помешает.
Тяжело вздохнув, сыщик взял молодого человека за руку и подвел его к зеркалу.
– Посмотрите на себя, – сказал он. – Кем вы себя представляете – Санта-Клаусом, вырядившимся, чтобы развлекать детей? Согласен, ваша борода не белая – она черная, как у сказочного злодея. Ну что это за борода, друг мой? Дешевая, к тому же плохо и неумело приклеенная. Затем, эти ваши брови… Я смотрю, у вас просто мания в отношении искусственных волос. От вас за несколько ярдов пахнет театральным клеем. И если вы думаете, что никто не заметит, что к вашим зубам приклеен лейкопластырь, то глубоко заблуждаетесь. Друг мой, актерство – определенно не ваше призвание.
– Одно время я часто играл в любительских спектаклях, – холодно возразил Норман.
– В это верится с трудом. Во всяком случае, я думаю, вряд ли вам давали возможность претворять в жизнь ваши идеи относительно грима. Даже при свете рампы ваше появление выглядело бы на редкость неубедительно. На Гросвенор-сквер, при свете дня… – Пуаро красноречиво пожал плечами, сочтя излишним заканчивать фразу. – Нет, mon ami, вы шантажист, а не комик. Я хочу, чтобы при виде вас леди испугалась, а не умерла со смеху. Вижу, вас огорчают мои слова, но сейчас такой момент, когда необходимо говорить только правду. Возьмите вот это. – Он протянул ему две баночки. – Идите в ванную и завершите наконец эту процедуру.
Подавленный Норман безропотно подчинился. Когда спустя четверть часа он появился вновь, его лицо имело яркий кирпично-красный оттенок. Увидев его, Пуаро одобрительно кивнул.
– Très bien. Фарс закончился, начинается серьезное дело. Пожалуй, вам подошли бы небольшие усы. Только я сам их вам приклею. Вот так… А теперь мы причешем вас несколько иначе… Отлично. Ну что ж, этого вполне достаточно. Теперь давайте посмотрим, как вы усвоили свою роль.
Внимательно выслушав Нормана, он кивнул:
– Хорошо. En avant[41], и да сопутствует вам удача.
– Хорошо бы… Однако, скорее всего, я столкнусь с разъяренным мужем и парочкой полицейских.
– Не волнуйтесь, – успокоил его Пуаро. – Все будет хорошо.
– Вашими бы устами, – мрачно пробормотал Норман.
С тяжелым сердцем он отправился выполнять свою в высшей степени неприятную миссию.
Когда Гейл нашел нужный ему дом на Гросвенор-сквер, его проводили в маленькую комнату на втором этаже. Через минуту в комнату вошла леди Хорбери.
Норман собрался с духом. Он ни в коем случае не должен был показать, что подобное дело для него внове.
– Мистер Робинсон? – спросила Сайсли.
– К вашим услугам, – сказал Норман с поклоном.
Черт возьми, словно приказчик в лавке, подумал он. Отвратительно.
– Я получила ваше письмо, – сказала гра-финя.
«Этот старый осел сказал, что я не должен играть», – подумал Гейл, мысленно улыбнувшись.
– Да, совершенно верно, – произнес он вслух довольно развязным тоном. – И что вы на это скажете, леди Хорбери?
– Я не знаю, что вы имеете в виду.
– Перестаньте. Стоит ли углубляться в подробности? Всем известно, насколько приятным может быть… назовем это уикэндом на побережье. Однако мужья редко разделяют такое мнение. Думаю, леди Хорбери, вы хорошо знаете, в чем заключаются свидетельства приятного времяпрепровождения. Мадам Жизель – замечательная женщина; она всегда тщательно документировала свои финансовые операции. Возникает вопрос: кому достанутся эти документы – вам или лорду Хорбери?
Тело леди била мелкая дрожь.
– Я продавец, – сказал Норман, – и нам нужно выяснить, хотите ли вы стать покупателем.
По мере того как он входил в роль мистера Робинсона, его тон становился все более обыденным.
– Каким образом эти… свидетельства попали вам в руки?
– Это не имеет значения, леди Хорбери. Значение имеет то, что они у меня есть.
– Я вам не верю. Покажите мне эти документы.
– О нет. – По лицу Нормана расплылась хитрая ухмылка. – Я не настолько наивен, чтобы принести их с собой. Если мы договоримся, тогда другое дело. Естественно, я покажу вам их перед тем, как вы передадите мне деньги. Это будет честная сделка.
– Сколько вы хотите получить?
– Десять тысяч – фунтов, не долларов.
– Это невозможно. Я не смогу достать такую сумму.
– А вы попробуйте – и увидите, что все у вас получится. Ваши драгоценности чего-то да стоят… Так и быть, из уважения к вам я готов снизить сумму до восьми тысяч. Это мое последнее слово. На размышление я даю вам два дня.
