Ознакомительная версия.
– Съел бы чего-нибудь.
– Здесь кормят обычно в пять часов. Но если ты голоден и у тебя водятся деньжата…
– Валяй.
Он подошел к двери, три раза постучал по прутьям железной решетки, выждал секунду и постучал еще два раза. Через минуту в коридоре послышались шаги и замерли перед нашей клеткой. Мой новый приятель, не особенно таясь, подозвал меня.
Я встал. Это был не тот надзиратель, который привел меня сюда. Я вынул доллар и сказал, что мне нужны два сэндвича с ветчиной. Он посмотрел, покачал головой и объявил, что этого недостаточно. Я расстался еще с одним долларом и попросил включить в заказ вечерние газеты.
К тому времени, когда он вернулся, я успел подружиться с соседом, которого звали Бэзил Грэм. Его знание окружных тюрем потрясало. Я разложил сэндвичи поверх газеты на койке. Когда был проглочен последний кусок, Бэзил сделал предложение, грозившее на корню погубить нашу зарождавшуюся дружбу, если бы я его принял.
Приготовления Бэзила были простыми, но интригующими. Он вытащил из-под одеяла три чайные ложки и горошину, затем осведомился, может ли воспользоваться одной из моих газет. Я кивнул. Положив газету на пол, он уселся на нее и разложил перед собой ложки. Под одну из них поместил горошину и дружелюбно посмотрел на меня.
– Я просто показываю тебе, как это делается, – проговорил он. – Это поможет нам скоротать время. Иногда глаз оказывается быстрее, иногда – рука. Здесь испытывается не везение, а искусство. Твой глаз против моей руки. Возможно, ты и победишь, но давай попробуем. Это нетрудно. Под какой ложкой горошина?
Я ответил и угадал. Его проворные пальцы опять забегали, и вновь я угадал. Потом я проиграл. Потом выиграл три раза подряд, он засуетился и напустил на себя недовольный вид.
– Хватит, Бэзил, – покачал я головой. – Я не такой уж умник, но зато отчаянный скряга. К тому же все деньги, что у меня есть, не мои. Но даже если бы они были моими, я все равно скряга.
Он спрятал ложки и горошину, и наша дружба была спасена.
В камере начало темнеть. Вскоре включили свет, но от этого веселее не сделалось. Газету, чьи заголовки кричали об убийстве на ярмарке, удавалось читать лишь вблизи дверной решетки, через которую в камеру проникал свет из коридора. Я отказался от этого занятия и посвятил себя Бэзилу. Он определенно был хорошим парнем. Его схватили в первый же день работы на ярмарке, и ему светил штраф в пятьдесят монет. Но, думается мне, человек, избравший ремесло наперсточника, философ в душе.
В носу свербело от здешней густой атмосферы. В камере через коридор кто-то затянул песню пронзительным тенором. В ответ слышалось брюзжание, прерываемое скрипучими возгласами: «Не мешайте ему петь. Какого черта? Хорошо поет».
– Придурки, – беззлобно заметил Бэзил.
На моих часах было без десяти восемь, когда вновь послышались шаги, ключ повернулся в замке и дверь распахнулась. Надзиратель, которого я видел впервые, произнес:
– Гудвин? К вам пришли.
Он отступил в сторону, чтобы пропустить меня, запер дверь и указал направление по коридору.
В комнате ожидали трое: деланно суровый Ниро Вульф, хмурый Фредерик Осгуд и встревоженный надзиратель. Я поздоровался.
– Пойдем, Олли, подождем снаружи, – сказал Осгуд.
Надзиратель пробормотал что-то насчет правил, но Осгуд вскипел, и они вышли.
Вульф посмотрел на меня, поджав губы.
– Ну? – осведомился он. – Где были твои мозги?
– Какие к черту мозги? – отозвался я. – Отпечатки моих пальцев на бумажнике. Подкуп служителя. Это я вам когда-нибудь объясню, если не сгнию в темнице. Но вот самое главное. Полиция утверждает, будто сегодня утром Бронсон говорил кому-то по телефону, что некий Гудвин избил его и отобрал расписку. Ха-ха-ха! Вам приходилось слышать такую чушь? И все же они не считают меня убийцей. Думают только, будто я что-то скрываю. Конечно, если бы я действительно забрал у Бронсона расписку и им бы удалось ее найти…
– Раз ты ничего у него не забирал, они ничего и не могут найти, – покачал головой Вульф. – Да, кстати…
Он полез в карман и достал мой кожаный футляр. Я внимательно осмотрел его, убедился, что там нет ничего лишнего, и сунул в карман.
– Спасибо. Были какие-нибудь затруднения?
– Нет. Все оказалось просто. После того как тебя увели, я пересказал мистеру Уодделлу свой разговор с Бронсоном. Вернее, то, что, по моему мнению, могло ему пригодиться. Потом я позвонил в прокуратуру, но ничего выяснить не сумел. В конце концов я дозвонился до мистера Осгуда, и ко мне пришла его дочь. Мистер Осгуд – трудный человек. Бог знает почему он подозревает, что это ты устроил встречу его дочери с племянником мистера Пратта. Будь осторожен, когда он придет. Он пообещал держать себя в руках, если я тебя обо всем расспрошу.
– Прекрасно! Так вы пришли расспросить меня. А я-то гадал, зачем вы пожаловали.
– Во-первых… – Он заколебался, что наблюдалось за ним весьма редко. – Во-первых, я тебе кое-что принес. Все это любезно приготовила экономка мистера Осгуда.
Обернувшись, я увидел на столе огромный сверток в коричневой бумаге.
– Напильники и веревочные лестницы? – предположил я.
Он не ответил. Я развернул сверток и обнаружил подушку, два одеяла и простыни.
– Ага, значит, так обстоит дело, – повернулся я к Вульфу. – Кажется, вы говорили что-то о мозгах?
– Замолчи! – сердито буркнул он. – Никогда еще такого не было. Я звонил повсюду, но мистер Уодделл как в воду канул. Уверен, он от меня скрывается. А судья не может выпустить тебя под залог без санкции окружного прокурора. Фу! Залог за моего доверенного помощника! Ладно, дай мне только до него добраться. А пока придется нам немного подождать.
– Нам! Вы будете ждать у Осгудов, а я – в этой вонючей камере, в компании мошенника! Клянусь, что спущу все ваши капиталы, играя в наперсток. Что касается столь любезно принесенных вами спальных принадлежностей, то верните их экономке. Одному богу известно, сколько мне придется здесь проторчать, а я не хочу с самого начала завоевать репутацию слабака. Проживу как-нибудь и так.
– Ты говорил о деньгах. Это вторая причина моего прихода.
– Знаю, что у вас при себе денег никогда нет. Сколько вам нужно?
– Ну, долларов двадцать. Заверяю тебя, Арчи…
– Ладно уж.
Я протянул ему двадцатку.
– Однажды меня посадили в тюрьму в Болгарии…
Подойдя к двери, я открыл ее и завопил на весь коридор:
– Эй, надзиратель! Я совершаю побег!
Надзиратель вынырнул откуда-то и помчался ко мне, спотыкаясь от усердия. За ним с испуганной физиономией появился Осгуд. С другой стороны коридора галопом прискакал полицейский с револьвером в руке.
– Первоапрельская шутка, – улыбнулся я. – Проводите меня в мою спальню. Я хочу спать. Меня сморил деревенский воздух.
– Шут! – прогремел Осгуд.
Надзиратель не мог скрыть облегчения. Весело пожелав Вульфу спокойной ночи, я отправился в камеру.
Бэзил сидел на койке и причесывался. Он осведомился, из-за чего поднялась шумиха, и я сообщил, что колотился в припадке. Узнав от Бэзила, что свет выключают в девять часов, я начал готовить себе постель. Пяти газет хватало с избытком, чтобы застелить всю койку двойным слоем. Увидев, чем я занимаюсь, Бэзил даже причесываться перестал. Когда я закончил, он сказал, что газеты своим шуршанием не дадут заснуть ни мне, ни ему. Я ответил, что стоит мне лечь, я тут же засну без задних ног, на что он зловещим тоном отозвался, что в нашем положении это может оказаться не так просто. Тем не менее я завершил свой труд.
Было уже около девяти часов, когда в замке снова повернулся ключ, дверь распахнулась и надзиратель сказал, что ко мне пришли.
– Черт возьми, – усмехнулся Бэзил, – придется провести сюда телефон.
Это не может быть Вульф, подумал я, пожалуй, только Уодделл и Бэрроу. На освобождение шансов нет. Подождут до утра.
– Скажите, что я уже сплю.
Даже при адском тюремном освещении я заметил, что надсмотрщик удивлен.
– Разве вы не хотите ее видеть? – спросил он.
– Ее?
– Ну да, вашу сестру.
– Черт бы меня побрал! Так это моя обожаемая сестричка!
И я пошел на свидание по двум причинам. Во-первых, из любопытства. Конечно, это могла быть Нэнси или Кэролайн, но мне хотелось, чтобы «сестрой» оказалась Лили, и удостовериться в этом я мог, только увидев ее своими глазами. Во-вторых, я сознавал, что должен отблагодарить посетительницу, кто бы она ни была. В девять часов никаких посещений в тюрьме не разрешали, так что Лили, если это она, хорошо подмазала тюремщиков, а я терпеть не могу, когда деньги тратят попусту. Насколько я мог вспомнить, впервые кто-то заплатил за удовольствие видеть меня. Я даже растрогался.
Это оказалась Лили. Старший надзиратель восседал за своим столом и на сей раз не ушел. Лили сидела на стуле в темном углу, и я подошел к ней.
– Здравствуй, сестренка, – сказал я, присев рядом.
Ознакомительная версия.
