Она сделала еще один вдох и упала на колени. Я все понял по ее лицу. Это было прекрасно, но в высшей степени пагубно. Мы нашли. Она нашла. К ней вернулось одно маленькое воспоминание о той ночи.
– Что такое, Дженни? Что ты вспомнила?
Мне страшно больно. Я чувствую его, он разрывает меня, напирая все сильнее и сильнее. Ощущаю его запах. Вдыхаю его. Он верхом на мне, будто на животном. О боже! Я чувствую его! И не могу остановить! Не могу ничего предотвратить! Чувствую его внутри себя. Слышать не слышу, но чувствую его, как он это делает, как двигается. Не знаю! Он оседлал меня, будто животное, и это… Я не знаю!
– Знаешь. Что ты можешь сказать о нем сейчас, в тот момент, когда он в тебя проник?
О боже! Господи! Я не могу этого произнести.
– Просто скажи. Я и так уже знаю, Дженни. Просто скажи, и все.
Я знаю, что он доволен.
Больше в тот день я не добился от нее ни слова.
К тому времени, когда Шарлотта приехала за дочерью, и Дженни, и я эмоционально были совершенно истощены. Я сказал ее матери, что сеанс выдался продуктивный, но тяжелый, и что мы поговорим о нем позже. А самой Дженни предложил выпить таблетку и поспать.
Том и Шарлотта пришли ко мне на следующий день. За одиннадцать недель моей работы с семьей Крамеров совместный сеанс с участием обоих родителей я провел только один раз – когда мы обсуждали лечение Дженни. Заниматься по отдельности, с использованием индивидуального подхода, оказалось очень полезно для их семьи, и я собирался действовать в том же духе и дальше. О моем отношении к совместной терапии супругов я уже говорил. Но на этот раз, с учетом исключительного прогресса в деле восстановления воспоминаний о нападении, которого мы с Дженни добились, я сделал исключение.
Тома в первую очередь заботили поиски насильника и возможность использовать появившуюся информацию в ходе расследования. Кроме того, его интересовало, почему я не спросил Дженни о синей толстовке с красной птицей. Шарлотту же главным образом беспокоило то, как вновь обретенные воспоминания скажутся на Дженни.
Сознавшись в связи с Бобом, чувствуя себя виноватой в том, что с дочерью в течение нескольких месяцев после изнасилования что-то было неладно, а она ничего не заметила, Шарлотта теперь очень внимательно относилась ко всему, что происходило вокруг.
Я объяснил им, что после случившегося не собираюсь включать синюю толстовку в процесс восстановления памяти Дженни. После того как она неожиданно вспомнила момент, когда насильник в нее проник, я сделал три вывода. Во-первых, воспоминания девушки стерлись не до конца. Было совершенно очевидно, что из различных типов «забывания» в случае с Дженни имел место сценарий, при котором она не могла воскресить в памяти воспоминания о той ночи. В результате назначенного лечения в виде определенной комбинации медикаментов сведения сохранились в ячейках, никак не связанных ни с эмоциями, ни с другими воспоминаниями о вечеринке. Без крох информации, позволявших ей вернуться назад, память об изнасиловании затерялась бы в закоулках мозга. Как пропавшие ключи от машины.
Второе убеждение, к которому я пришел, заключалось в том, что если память о том единственном моменте не стерлась, значит, в целости и сохранности и все другие ее воспоминания. События того злополучного часа были настолько тесно связаны во времени и пространстве и представлялись столь равноценными с точки зрения эмоциональной значимости, что у меня не было ни одной причины полагать, что лечение пощадило только некоторые из них. В тот день в моей голове без устали кружили мысли о том, что́ это значило не только для Дженни, но и для Шона. Мне хотелось попросить их бросить все и работать со мной день и ночь до тех пор, пока не будет восстановлена последняя деталь случившегося. Но я человек терпеливый и к процессу лечения отношусь уважительно. От чрезмерного рвения не столько пользы, сколько вреда. Это то же самое, что вводить данные в компьютер. И мне не хотелось, чтобы этот «жесткий диск» накрылся медным тазом.
Третий момент, самый важный из тех, которые следовало сообщить Тому, сводился к тому, что Дженни напоминала собой пациента, подвергающегося хирургическому вмешательству. Образно говоря, она сейчас лежала на операционном столе с разрезанным животом, уязвимая для любых внешних воздействий. Поскольку мы стремились реконсолидировать ее память, но совершенно не были уверены в результатах, в операционной следовало соблюдать стерильную чистоту, дабы воспрепятствовать заражению пациентки вредоносными организмами. Ее мозг начал находить недостающие файлы и помещать их в надлежащее место – туда, где хранился рассказ о том вечере, о песнях, одежде, напитках и о Дуге с его девушкой. Добавить в этот рассказ ложный факт в процессе реконсолидации было проще простого. Как и в случае с пациентами, которые «вспомнили», как потерялись в торговом центре.
– Вы меня понимаете, Том? Если я спрошу ее или просто предположу, что подозреваемым может оказаться человек в синей толстовке, она может добавить этот факт к другим воспоминаниям о том вечере и поверить, что действительно его видела, – даже в том случае, если это не так. И тогда мы точно ничего наверняка не узнаем. Так что лучше набраться терпения.
Шарлотта все поняла.
Она должна вспомнить сама. Тогда мы будем знать наверняка. Боже мой. Прошел почти год. Если она не вспомнит его лица, то я понятия не имею, как это все нам поможет.
– Но даже в этом случае не забывайте, что сам факт лечения значительно ограничивает возможности Дженни выступать в качестве свидетеля. И все, что я сейчас делаю… Понимаете, это очень нетрадиционный подход.
Том потер ладонью лоб.
Мне плевать. Я лишь хочу знать, кто это сделал.
– А если средства, которые мы используем для поиска преступника, не позволят его наказать?
Ну уж нет, он понесет наказание. Обязательно. Даже не сомневайтесь.
Шарлотта посмотрела на него и перевела взгляд на меня. Полагаю, мы подумали об одном и том же. Том, похоже, давал понять, что если выдвинуть обвинение не удастся, он возьмет дело в свои руки. Но до этого еще было слишком далеко, и я не стал останавливаться на данном вопросе. Как и Шарлотта. Хотя это и не помешало ей наброситься на Тома за демонстративную браваду.
Нет, Том, я серьезно. Неужели мы откажемся от попытки разгадать эту шараду? Ты хочешь, чтобы наша жизнь остановилась и замерла на месте? Ради чего? Будешь искать фотографии парней в толстовках? Почему бы тебе не смириться? Скажи, бога ради, почему ты, как подобает настоящему мужчине, не можешь эту ситуацию отпустить?
– Шарлотта… – сказал я, пытаясь остановить этот безудержный несущийся вперед поезд.
Чтобы наша жизнь остановилась и замерла на месте? Разве я в этом виноват? Что я такого сделал, а? Я тренировал команду Лукаса по лакроссу. На работе у меня рекордное число заказов. Я каждый долбаный день возвращаюсь домой, а по выходным играю с сыном и учу уроки с дочерью, чтобы она могла войти в привычную колею. А что мне еще делать? Играть в гольф? Неужели я буду больше походить на «настоящего» мужчину, если начну играть в гольф и тратить меньше времени на поиски этого чудовища?
Вот почему я не верю в совместное лечение семейных пар.
– Шарлотта, Том… давайте на этом остановимся. Сегодня все взвинчены. Вы знаете, что сказанного не воротишь, а наговорив лишнего, вы никому не поможете. И уж тем более Дженни.
Отлично, – сказала Шарлотта, который был невыносим сам вид мужа. – Может, лучше поговорим о том, что это значит для Дженни? Вы сказали, что к ней вернулись какие-то воспоминания. Тот человек вонял отбеливателем…
– Или отбеливатель каким-то образом оказался в лесу.
Пусть так. Но она чувствовала запах отбеливателя. Причем могла вдыхать его все время. Весь час, что он над ней издевался. И это единственное воспоминание относится к моменту, когда…
– Он в нее проник. Совершенно верно.
Но ведь он делал это в течение целого часа. Причем по-разному…
– Я полагаю, что данное воспоминание относится к самому началу. На мой взгляд, тот момент был для Дженни самым шокирующим. Когда она поняла, что он собрался с ней сделать.
Из груди Шарлотты вырвался громкий вздох, и она откинулась на подушки дивана, устремив взор на этикетку на горшке с тюльпаном.
Итак, теперь она знает, что чувствует женщина, когда ее насилуют? И что теперь? Ей станет лучше?
Двигаться дальше нужно было осторожно. Будучи осведомленным о первом сексуальном опыте Шарлотты, я чувствовал, что обязан соблюдать ее тайну. В свое время я предложил ей рассказать обо всем мужу. Это был единственный способ разорвать узы, связывавшие ее с Бобом Салливаном. Если эту связь не разрушить, их брак обречен на гибель. Шарлотта этого не хотела. Но не понимала, что уже встала на пагубный путь.
