Оба пожали Мегрэ руки. Господин Куртье, человек средних лет, слыл лучшим адвокатом департамента.
– Мой клиент заявил, что вручил вам все ключи…
Мегрэ побряцал ключами в кармане, и они втроем направились к дому, где у парадного входа по-прежнему дежурил жандарм. Прежде чем войти, следственный судья заметил, вроде бы и мимоходом, но подчеркивая, что ни одна мелочь от него не укроется:
– Вообще-то дом следовало бы опечатать. Но!.. Раз уж месье Форлакруа лично вручил ключи комиссару и попросил его…
Странно было смотреть, как Мегрэ входит в дом судьи, словно к себе домой, знает, куда повесить пальто, проходит в библиотеку.
– Думаю, мы здесь надолго, я разожгу камин…
Не без волнения он снова увидел два кресла напротив очага, пепел из собственной трубки на плитках пола, который так никто и не убрал, и полную сигаретных окурков пепельницу.
– Располагайтесь, господа.
– Мой клиент заявил: «Спросите обо всем у комиссара», – начал адвокат, явно чувствовавший себя неловко. – А значит, господин комиссар, именно вам предстоит рассказать, что случилось с Форлакруа после того, как он убил человека и фактически замуровал его у себя в колодце…
– Проходите, пожалуйста, господин судья, – пробормотал Мегрэ, будто был хозяином дома. – Прошу заметить, что я не рассчитываю на какую-то сенсационную находку. Если я и затребовал обыск дома, то, скорее, чтобы попытаться составить собственное представление о том, как жил судья Форлакруа в последние годы. Обратите внимание, сколько вкуса в каждом предмете мебели, как все они стоят на своих местах, как уместна каждая мелочь…
Форлакруа не сразу уехал из Версаля. Он выставил жену за дверь – запросто, хладнокровно, снабдив ее на дорогу немалой суммой денег.
Мегрэ прекрасно представлял его себе в тот момент: маленький, худой, не теряющий ледяного спокойствия, с лицом, обрамленным светлыми волосами, с четкими движениями нервных рук. Да, как сказал комиссар этим утром, судья был не из тех, кто приемлет то, чего не желает. Дидин довелось испытать это на себе. Несмотря на прошедшие годы, она так и не забыла, с каким холодным спокойствием ее предложение было отвергнуто, хуже того – проигнорировано!
«Она не пыталась остаться с вами и детьми?» – настойчиво спрашивал Мегрэ, когда они с судьей сидели напротив камина.
Конечно, пыталась. Устраивала безобразные сцены! Ползала в ногах… Потом в течение многих месяцев писала ему. Умоляла, угрожала.
– Я ни разу ей не ответил. Впоследствии я узнал, что она живет на Лазурном Берегу с каким-то голландцем…
Дом в Версале он продал. Переехал в Л’Эгийон. И тогда…
– Вы чувствуете атмосферу этого дома? Где все так и дышит комфортом, радостью жизни? – вздохнул Мегрэ. – Долгие годы здесь жил человек, который каждый день, наблюдая за своими детьми, спрашивал себя, его ли это дети… Мальчик подрастал и не мог, в свою очередь, не спрашивать себя, что же случилось с его семьей, куда делась мать, что за тайна окружает его рождение…
Мегрэ открыл дверь в комнату, где до сих пор стояло множество самых разных игрушек, все на своих местах. В углу находилась ученическая парта из светлого дуба.
Чуть дальше была комната Альбера, в шкафу до сих пор висела его одежда. Другой шкаф оказался забит куклами Лиз Форлакруа.
– Лет в семнадцать-восемнадцать Альбер, бог его знает почему, люто возненавидел отца. Не понимал, зачем тот держит сестру взаперти. А причина заключалась в том, что у Лиз уже тогда случился первый приступ… Приблизительно в то же время Альбер нашел одно из старых писем матери, написанных почти сразу после разыгравшейся в доме трагедии. Погодите… Оно должно быть в секретере… У меня есть ключ…
Казалось, в своих руках комиссар держит ключи не только от секретера в стиле Людовика XIV, но и от сердец всех людей, годами живших и страдавших в этом доме. Он курил свою трубку. Следственный судья и адвокат послушно шли за ним. Прикасаясь к определенным предметам, затрагивая определенные темы, Мегрэ проявлял такое удивительное чувство такта, какого никто не ожидал от этого грузного человека с большими руками.
– Можете подшить к делу, – сказал комиссар, не став читать письмо. – Я знаю его почти дословно. Она грозит мужу тюрьмой… Альбер потребовал объяснений. Форлакруа не захотел объясняться. С тех пор они стали словно чужие друг другу… Отслужив в армии, Альбер захотел жить самостоятельно, но какое-то болезненное любопытство не давало ему покинуть Л’Эгийон, и он стал заводчиком мидий. Вы его видели… Несмотря на мощное телосложение, человек он беспокойный, иногда жестокий, типичный бунтарь. Что до девушки…
В дверь позвонили. Комиссар пошел открывать. Это был Межа – с телеграммой в руках и с надеждой на лице, что его пригласят войти. Мегрэ не пригласил. Вернувшись наверх, он заявил:
– Она ответила на мой запрос. Она приедет.
– Кто?
– Мадам Форлакруа… Выехала из Ниццы вчера в полдень, на машине.
Удивительно было наблюдать за Мегрэ. На глазах у его собеседников происходило странное превращение. Он ходил по этому дому, который не был его домом, рассказывал о жизни, которая не была его жизнью, и постепенно в его жестах, в его интонациях начинал видеться не Мегрэ – крупный, тяжелый, невозмутимый, а судья Форлакруа. Сложно было представить себе двух более разных людей, и все же мимолетное сходство порой было столь очевидно, что адвокату становилось не по себе.
– Когда я впервые вошел в этот дом, Лиз была в постели. Смотрите… Вот этот абажур был включен. Форлакруа обожал дочь… Обожал и страдал, потому что оставался в плену сомнения. Какие у него были доказательства, что это его дочь, а не ребенок очередного любовника вроде певца из кафешантана с сальными волосами? Он любил ее еще и за то, что она была не такая, как все; она нуждалась в нем, потому что больше напоминала молодое животное – импульсивное, ласковое, живущее инстинктами. Думаю, что в период между приступами она обладала менталитетом шестилетней девочки: искреннее удивление, благодарность… Каким только врачам не показывал ее отец! Должен признаться, господа, что девочки с таким диагнозом, как правило, не доживают до шестнадцати-семнадцати лет. А если доживают, приступы начинают случаться все чаще… Они становятся угрюмыми, подозрительными. Конечно, местные жители преувеличивают, но достоверно известно, что до Марселя Эро у нее были связи с мужчинами – с двумя, не меньше. Когда же пришел Марсель…
– Прошу прощения! – перебил следственный судья. – Я еще не допрашивал обвиняемого. Он утверждает, что ничего не знал о ночных посещениях Марселем Эро спальни его дочери?
Мегрэ молча посмотрел в окно, повернулся:
– Он знал и не скрывает этого.
Неловкое молчание.
– Значит, этот человек…. – снова заговорил судья.
Адвокат, несомненно, спрашивал себя, как представить и объяснить столь чудовищный факт присяжным заседателям в Ля-Рош-сюр-Йон.
– Он знал, – настойчиво повторил Мегрэ. – Дело в том, что все доктора, к которым он обращался, твердили одно: «Выдайте ее замуж! Это единственный шанс».
– Но есть большая разница между тем, чтобы выдать дочь замуж, и тем, чтобы терпеть такого типа, как Эро…
– Вы полагаете, господин судья, что девушку, страдающую таким заболеванием, легко выдать замуж? Форлакруа предпочел закрыть на все глаза. Он навел справки об Эро. И не мог не заметить, что парень в глубине души порядочен, несмотря на историю с Терезой. Об этом я расскажу в следующий раз… Кстати, Марсель тоже вовсе не был уверен, что ребенок Терезы от него. А она буквально изводила его… В то же время Эро не на шутку влюбился в Лиз. Настолько, что готов был жениться на ней, несмотря ни на что…
Комиссар помолчал, выбил трубку о каблук, мягко продолжил:
– И они должны были пожениться.
– Что?
– Я сказал, что Марсель и Лиз должны были пожениться через два месяца. Если бы вы лучше знали Форлакруа, вы бы поняли… Человек, у которого хватает терпения годами жить так, как он жил… Он долго наблюдал за Марселем. И однажды, когда Эро проходил мимо дома судьи, дверь открылась. Стоя на пороге, Форлакруа тихо сказал замершему от ужаса молодому человеку: «Вы не согласитесь зайти на минутку?..»
Мегрэ машинально запустил остановившийся маятник настенных часов.
– Я знаю, как происходил этот разговор, ведь меня тоже усадили в это кресло напротив камина… Судья наверняка говорил очень степенно. Разливал портвейн по хрустальным бокалам. Сказал… Сказал то, что нужно было сказать: правду о Лиз. Эро был в смятении, не знал, что ответить. Попросил несколько дней на раздумье… Конечно, он готов был принять предложение. Вы же знаете таких людей, господин судья? Простых, сильных, крупных?.. Наблюдали за ними когда-нибудь на ярмарке? Как они заключают сделки?.. Эро вспомнил о докторе, служившем с ним на «Мстителе». Возможно, они были приятелями. Марсель отправился в Нант…
