– «Нужная атмосфера», так он сказал. Я не спросила, какая атмосфера ему нужна.
– Наверное, мы никогда этого не узнаем, – заметил я.
Айвор пригласил нас в тот вечер в театр, и мы подумали, что он отмечает свое назначение на пост партийного организатора. Пьеса называлась «Юлий Цезарь», и один знаменитый актер играл Брута, а Никола Росс была занята в роли жены Цезаря – Кальпурнии. После того, как спектакль закончился, мы все зашли в гримерную выпить шампанского и отвезти ее на ужин. Не мое дело было даже желать этого, но я невольно размышлял о том, насколько лучше было бы, если бы они с Айвором все еще были вместе и он бы собирался жить вместе с ней. Через минуту или две молодой черный актер, игравший Каску, сунул голову в дверь, и Никола пригласила его войти. Она представила его как Ллойда Фримана, и вскоре мы все говорили о том, что черные актеры забирают роли, предназначенные для белых актеров. Было ли это проблемой? Если зрители способны побороть недоверие к женщине средних лет в роли Джульетты и к толстым дивам, поющим партию больной чахоткой Мими, почему бы им не принять черного Марка Антония? Ллойд заметил, что ему и так повезло, когда он получил свою роль, но она досталась ему только потому, что у него слишком мало реплик. Например, могли бы мы представить его в возрожденной постановке Пинеро?
Мы поговорили о цветных персонажах в книгах; все они были комичными или злодеями до Второй мировой войны и после нее, а Отелло – это единственная серьезная роль для чернокожего актера, и я уже начинал удивляться, как Ллойд зарабатывает себе на жизнь, когда он сообщил, что еще работает водителем в такси, на пару с другом. Айвор заинтересовался – мы с Айрис потом пришли к общему мнению, что он, наверное, хотел воспользоваться одним из этих автомобилей для того, чтобы отвозить Хиби домой после свиданий, – и Ллойд дал ему карточку. После этого наш новый знакомый уехал домой, а мы отправились ужинать.
Я больше никогда не видел Ллойда и никогда не вспоминал о нем до момента катастрофы. Газеты поместили его фотографии, хоть и не так много, как снимков Хиби. Он был хорошим актером, и когда я смотрю спектакль на сцене Уэст-Энда с чернокожими актерами, я думаю о нем. Потому что, на его взгляд, произошло невозможное. В прошлом году я видел черного Генриха V и черного Генриха VI. На прошлой неделе я подумал, что мог бы снова увидеть Ллойда в «Юлии Цезаре», только на этот раз в роли Кассия. Но уже не увижу, потому что он мертв. Айвор не виноват в его смерти, но если бы не мой шурин, он, конечно, был бы сейчас жив. Ему было тридцать два года, поэтому ему придется повзрослеть на один год, пока он попадет в рай.
Другого человека, Дермота Линча, я никогда не встречал. Лишь однажды слышал его голос, когда находился в квартире Айвора. Он зашел за его машиной, чтобы забрать ее в сервис. «Я подсуну ключи под дверь, как обычно, начальник», – услышал я его слова и подумал, не станет ли Айвор, который ожидал, что его будут называть «сэр», возражать против того, чтобы к нему обращались, как к полицейскому инспектору в ситкоме. Но, должно быть, он не был так уж против, потому что Дермот Линч был еще одним человеком, которого он выбрал для организации своего подарка ко дню рождения.
Я теперь буду называть это так, потому что мы с Айрис называли произошедшее «подарком ко дню рождения», а не «аварией», когда потом говорили об этом. Конечно, тогда, в начале 90-х, мы понятия не имели, что планирует сделать Айвор; знали только, что ему нужен наш дом на ближайшую пятницу к 17 мая, а потом поняли, что это день рождения Хиби. Он даже купил ей подарок, нитку жемчуга, и показал ее нам, проявив необычную для него откровенность.
– Красивый жемчуг, – похвалила выбор брата Айрис, – но беда с жемчугом в том, что нужно быть экспертом, чтобы определить, стоит ли он тысячи или куплен в дешевом супермаркете.
– Это не беда, – ответил Айвор. – В этом все дело. Она может носить его, и Фернал не догадается, что это подарок.
* * *
Айвор был хорошим представителем интересов своих избирателей. Даже после того, как стал министром, он продолжал почти каждую субботу ездить в свой кабинет депутата в Морнингфорде по утрам. Если обычно суббота и воскресенье, проведенные им в Лондоне, были свободными, то выходные в Норфолке – нет. Особенно летом; он должен был появиться на местном празднике или фестивале, а часто – посетить обед и выступить вечером. Всегда находилось дело, нуждавшееся в его покровительстве, или проблема, которую его избиратели хотели обсудить именно с ним. Во время истории с подарком ко дню рождения или прямо перед этим он боролся против закрытия местной больницы. Обычно такие заведения называли «сельскими больницами». Айвор посещал все собрания комитета «Руки прочь от нашей больницы», но решительно отказался принять участие в марше по Морнингфорду, кульминацией которого должна была стать массовая демонстрация на городской площади. Закрытие больницы поддерживало правительство консерваторов, а мой шурин, в конце концов, был их партийным организатором. По его выражению, он не хотел «показаться в неверном освещении». Айвор был очень чувствителен к подобным вещам, может быть, невротически чувствителен.
Навещая свой избирательный округ, он останавливался в Рамбург-хаусе у родителей. Этот дом Джон и Луиза считали принадлежащим ему в той же степени, что и им. Они говорили сыну, что когда он женится, они отдадут дом ему и переедут в коттедж, очень симпатичный, но гораздо меньших размеров дом в восточной части поместья. Мне казалось, что им еще много лет это не грозит, так как Айвор меньше всего думал о женитьбе.
Рамбург-хаус был огромным особняком времен королевы Анны, одним из тех, что находятся в центре деревни, отделенные от ее главной улицы всего лишь узкой полоской травы и мостовой. Обычно к этим усадьбам нужно пройти под аркой в высокой кирпичной стене. Поместье включало в себя парк, луга и лес, находившийся за особняком. Коттедж стоял примерно в полумиле от усадьбы, в конце так называемой Восточной аллеи, проложенной между двойным рядом лип. Айвор называл этот коттедж «вдовьим домом», что демонстрирует его старомодное (и несколько абсурдное) чувство собственного достоинства, свойственное земледельческой аристократии.
Наш дом находился в десяти милях оттуда, но в границах избирательного округа Айвора. Мы голосовали в Хэмпстеде и имели право принимать участие в местных выборах, но не в парламентских. Нам было нелегко посещать мероприятия, где выступал Айвор, но мы все-таки ухитрились приехать на «Праздник угря» в Морнингфорд, ежегодное шумное сборище в мэрии, происхождение которого затерялось в древности. По традиции, там поедали только местных угрей, но с течением лет они стали редкостью, и ходили слухи, что половину съеденных на званом ужине в апреле 1990 года угрей привезли из Таиланда. Не знаю, водятся ли угри в Таиланде и импортируем ли мы их, если водятся, но эта история в тот год обошла все столики. Мы с Айрис смогли пойти туда, потому что это пиршество назначают в обеденное время, и мы могли взять с собой Надин.
Айвор произнес речь. Полагаю, это была очень хорошая речь, с необходимыми шутками насчет угрей и упоминанием о славном прошлом Морнингфорда и его еще более великом будущем. Ни слова не было сказано о закрытии больницы, но довольно много о тех благах, которые принесло городу тогдашнее руководство. Все равно, я не пожалел, когда Надин начала капризничать, а потом кричать, и нам пришлось унести ее. После я слышал, что моему шурину задали один или два неудобных вопроса; самым неловким был вопрос о том, как долго еще Маргарет Тэтчер останется на посту премьер-министра. Очевидно, он уклонился от ответа, рассыпавшись в похвалах в ее адрес.
Это было очень необычно для Айвора, но этот вечер у него оказался свободен, и он приехал к нам в Монкс Крейвери. Айрис спросила его, как поживает Хиби, и он ответил – прекрасно, и что он уже рассказал ей о жемчуге. Странно это – спрашивать у людей, как они поживают или как поживает кто-то из близких. Мы все это делаем, и теперь даже чаще, чем семнадцать лет назад. Но мы вовсе не хотим узнать о состоянии здоровья собеседника, и нет ничего более скучного, чем в ответ услышать, что кто-то почувствовал себя неважно, но теперь ему немного лучше, если не считать легкой головной боли. Нет, мы ожидаем услышать новости или подробности о каком-то недавнем событии, или причуде, или даже хотим испытать потрясение от известия о смерти или катастрофе. Айрис не ожидала ничего подобного, но и не была удовлетворена коротким ответом брата.
– Скажи нам, она была довольна?
– Конечно, – ответил он. – Покажи мне такого человека, кто не оценил бы такого подарка? Она уже давно твердила мне о том, как любит жемчуг. Конечно, она должна быть довольна.
Я упомянул об этом потому, что этот жемчуг сыграл большую роль в последующих событиях. Недолго, только до периода затишья, когда казалось, что подарок ко дню рождения (я имею в виду другой подарок) остался далеко в прошлом, и Айвор начал думать, что все закончилось. Начал думать, что кошмарный страх исчез навсегда и ничего подобного больше не повторится, – ни бессонных ночей, ни ужаса перед журналистами и очередной газетной статьей. Джерри Фернал женился во второй раз, Джастин рос, и вскоре ожидалось появление на свет его сводной сестры. Но в течение всех этих лет жемчуг, должно быть, лежал в своем кожаном футляре на бархатной подкладке в выдвижном ящике где-то в доме Джерри Фернала на глухой окраине или путешествовал туда-сюда в сумочке Джейн Атертон. Джерри Фернал принимал его существование, как принимал другие украшения Хиби, купленные в магазинах «Оксфам» и в торговых киосках в Коста Брава. Но этот жемчуг стоил баснословных денег, наверное, столько же, сколько вся мебель и домашняя техника в коттедже Ферналов вместе взятые.
