Да, я запомнила этот отзыв почти слово в слово, так он меня рассмешил.
Может быть, я потом тоже напишу отзыв.
Мы свернули на Уайт-стрит и подъехали к двум серым строениям без окон: зданию суда и тюрьме предварительного заключения, которые соединялись навесным переходом на уровне третьего этажа. Тюремный фасад украшала фреска Ричарда Хааса «Иммиграция в Нижний Ист-Сайд». Забавно: размещение фрески как бы намекало, что иммигрантам прямая дорога в тюрягу.
Сначала меня обыскали. Тот, кто смотрит документальные криминальные сериалы, знает, как это бывает. Но одно дело сидеть на диване у себя дома, есть шоколад и смотреть телевизор, и совсем другое – когда тебя раздевают догола и обыскивают в тюрьме предварительного заключения. Меня отвели в камеру, где, к моему несказанному облегчению, больше никого не было. Пока не было. Я слышала, как переругиваются другие женщины-заключенные, но их самих я не видела. В камере было холодно. Кажется, кто-то мне говорил, что в нью-йоркских тюрьмах помещения для заключенных практически не отапливаются, даже зимой.
Мне нужно было суметь доказать, что Билли привела в приют этих аргентинских догов. Мне нужно было суметь доказать, что она находилась у меня в квартире в то утро, когда убили Беннетта, – подтверждением могли служить электронные письма Распутницы. И эти же письма доказывали, что она убила Сьюзен Рорк и Саманту. Но примет ли суд электронные письма в качестве доказательства?
Я прикинула, что до утра оставалось еще несколько часов. Часы у меня отобрали при обыске, но сейчас было, наверное, никак не меньше трех ночи. Металлическая скамья оказалась такой скользкой, что я постоянно с нее съезжала и никак не могла сесть нормально. О том, чтобы заснуть, нечего было и думать. Вот она, «темная ночь души», как сказал поэт. Больше всего меня мучила мысль о том, что по моей вине один человек погиб, а второй серьезно ранен. Как очень верно заметила Билли, искать виноватых – занятие неблагодарное и бесполезное, но чувство вины все равно не отпускало. Чтобы хоть как-то отвлечься, я стала читать надписи на стенах. Никогда не забирай пистолет мертвеца. Прошу прощения, но какой у меня выбор? Делай все, что в твоих интересах.
В качестве дополнительного развлечения мне пришлось выслушать громкую ссору двух женщин в одной из соседних камер. Они спорили из-за очереди к телефону.
А потом у меня в голове что-то сдвинулось: от логических рассуждений и практических соображений – к эмоциональным переживаниям и воспоминаниям, возвращаться к которым мне совсем не хотелось. Я буквально почувствовала этот «сдвиг» и вдруг поняла, что сижу на полу, скорчившись в той же позе, в какой сидела у себя в ванне после того, как нашла тело Беннетта. Я знала, что со мной происходит. Посттравматический стресс. Я только что видела человека, растерзанного собаками, – уже во второй раз. Я заставляла себя дышать ровно и глубоко, чтобы унять учащенное сердцебиение. Я представляла себе умиротворяющую картину: теплое море, белый песчаный пляж, вода искрится на солнце, я плыву в этой сверкающей зеленовато-голубой воде, и меня ничто не тревожит. Это мысленное упражнение всегда действовало безотказно и помогало мне успокоиться. Но только не в этот раз. Теплая морская вода ощущалась как кровь.
Я поднялась и принялась ходить по камере из угла в угол. Мне вспомнилась история, которую рассказал Стивен, когда вернулся из Афганистана. Во время визита в тюрьму он заметил отдельную камеру в дальнем конце сырого темного коридора. Он заглянул в крошечное окошко в двери и увидел, что это была тесная одиночка. На узкой койке, лицом к двери, лежала молоденькая девчонка лет, наверное, тринадцати. Просто лежала, глядя в пространство совершенно пустыми глазами. В камере не было ничего, кроме койки. Ни унитаза, ни раковины. Стивен попросил переводчика спросить у начальника тюрьмы, за что она здесь сидит. Какое такое преступное деяние мог совершить этот ребенок? Начальник тюрьмы объяснил, что девочку привел отец. Она убежала из дома со своим парнем. Их поймали, вернули домой, но они снова сбежали. Стивен спросил, почему у нее в камере нет воды и почему ее держат в одиночке – ведь это жестоко. Начальник тюрьмы сказал: да, ему самому ее жалко, но у них нет надзирателей-женщин, чтобы о ней позаботиться. Стивен понял, что девочка медленно сходит с ума; он сообщил о ней в посольство США, и они сумели добиться, чтобы ее освободили.
Вдруг стало тихо. Женщины, ругавшиеся из-за очереди к телефону, умолкли. В пустом коридоре не было ни одного надзирателя. Городскую нью-йоркскую тюрьму не зря называют Склепом. У меня было чувство, что я оказалась в могиле – похороненная заживо.
Эта ночь либо сломит меня окончательно, либо сделает сильнее. Всегда интересно понять, чего ты стоишь на самом деле. Возможно, кто-то другой на моем месте сейчас сумел бы собраться и мобилизовать все внутренние ресурсы. Возможно, кто-то другой сейчас размышлял бы о том, что и где он упустил, что сделал не так, в результате чего один полицейский погиб, а второй угодил в реанимацию. Билли можно было остановить, кровавую бойню можно было предотвратить. Но какой смысл теперь рассуждать об этом? Это уже ничего не изменит.
Я села на пол, прислонившись спиной к стене. В голове вертелись первые строки стихотворения Эмили Дикинсон: «После великой Боли все Чувства – как в онемении / Нервы строги и чопорны, словно надгробия в Склепе…» Теперь понятно, почему мне вспомнились именно эти строки.
Это была последняя мысль, которую я сумела запомнить, а потом меня разбудил звон ключей и голос надзирателя:
– Чьи фамилии я называю, выходим и стоим молча. Все собираемся и идем в суд. В зале суда – никаких разговоров. Ни с кем не болтать, никому никаких знаков не делать. Сидим тихо, смотрим прямо перед собой, ждем, когда вас вызовут.
Он назвал пять фамилий, но моей среди них не было.
За мной пришли отдельно, минут через десять. Двое полицейских надели на меня наручники, вывели на улицу, усадили в машину и повезли в здание уголовного суда, располагавшееся меньше чем в сотне метров от здания тюрьмы. Это было показательное «конвоирование арестанта» для представителей прессы и телевидения.
Перед входом нас уже дожидалась небольшая толпа репортеров с камерами и микрофонами. Меня провели в здание суда прямо сквозь эту толпу. Мы поднялись на лифте на четвертый этаж, и меня завели в какую-то тесную комнатушку без окон, где меня ждал Стивен. Полицейские ушли, оставив меня наедине с братом.
– Черт, у меня в голове не укладывается…
Стивен обнял меня и поцеловал в лоб.
И вот тут я не выдержала и расплакалась.
– И что теперь?
– Тебе будет предъявлено обвинение в убийстве полицейского.
– Но ведь это собаки Билли. Она собиралась натравить их на меня.
– Послушай, у нас всего пара минут. Я буду просить об освобождении под залог, но на это надежды мало.
– А что со вторым полицейским? Его смогут спасти?
– Он сейчас в реанимации. Врачи говорят, жить будет.
– Я понимаю, что с моей стороны это чистой воды эгоизм, но как скоро он сможет дать показания? Возможно, он видел, как все было на самом деле.
– Как только я что-то узнаю, то сразу тебе сообщу.
– А Билли сейчас в той же больнице?
– Ее уже выписали. Царапина, ничего серьезного. За ней приехала бабушка и забрала ее домой.
– Но ее собаки загрызли полицейского.
– Она сказала полиции, что это ты выпустила их из клеток. Что ты знаешь об этих собаках?
– Билли отдавала им команды на немецком. Это были травильные собаки.
– Господи!
Я сказала, что знаю, как обращаются с теми, кого подозревают в убийстве полицейского. Я читала «Прямую трансляцию из камеры смертников» Мумии Абу-Джамала. Я видела кошмарные видеозаписи, сделанные на суде над Эстебаном Карпио: его избили до полной неузнаваемости и заставили носить маску типа «намордника» Ганнибала Лектера. Я сказала Стивену, что если меня признают виновной, то двадцать три часа в сутки мне предстоит проводить в полной изоляции.
В комнатушку вошел полицейский и объявил Стивену, что его время вышло. Стивен сказал, что он со мной не прощается, поскольку через пару минут мы с ним увидимся в зале суда.
Зал суда располагался на том же этаже. Полицейский провел меня внутрь и усадил за отдельный стол, предназначенный для обвиняемых и их защитников. Справа от меня открылась неприметная дверь, и в зал вошла группа женщин в наручниках и оранжевых комбинезонах. Им было велено занять места на скамье присяжных. Стало быть, мне не отказано в праве предстать перед коллегией присяжных равного со мной социального статуса. Это было бы смешно, если бы не было так грустно.
Стивен вошел через общий вход и сел за стол рядом со мной.
Судья зачитал обвинения. Стивен сделал мне знак, когда надо было объявить, что я не признаю себя виновной. Все закончилось меньше чем за полчаса. В освобождении под залог было отказано.
