Лиза снова улыбается, губы сомкнуты, глаза мертвы. Встает. Пора уходить. Мелисса хватает ее за руку. Лиза бы отмахнулась, но Мелисса вкладывает ей в ладонь деньги. Мятые купюры и пропитанная жалостью улыбка – не что иное, как способ сказать: «Я выиграла». «Я выиграла» – лейтмотив избитых фраз о реабилитации и снисходительного сочувствия.
Самое страшное в том, что Мелисса права. Она выиграла. Лизины пальцы судорожно сжимают купюры. Хочется швырнуть их Мелиссе в лицо, а потом смачно плюнуть, но Лизе слишком нужны эти деньги, слишком нужно то, что можно на них купить.
Она бросается вон из пончиковой и слышит за спиной Мелиссин голос: «Наша дверь всегда открыта. Мой е-мейл ты знаешь!»
Лиза не оглядывается. Мелиссу Ричардсон она с тех пор не видела.
Лиза спешит к Реджу. У Реджа всегда есть дурь. Через полчаса Мелисса отступает на двадцать второй план. Она – умница-красавица Лиза, она уверена в себе. Она в спальне Реджа. Она на нем. Она ярко, ослепительно, безоблачно счастлива.
Лиза счастлива, пока счастье не кончается. Пока не кончаются силы Реджа и деньги. Она дремлет, но кровать Реджа похожа на холодную овсянку. Холодная овсянка засасывает. Мелисса выиграла, а ей, Лизе, нужно добраться до бухты Мобил, войти в воду и шагать, шагать вперед, пока над головой не сомкнутся прохладные голубые волны. Тогда Мелисса поймет, что виновата, что снова отдала живого человека на растерзание гребаного океана. Мысль кажется вполне дельной, пока Лиза не вспоминает Джейн Грейс. Лиза почти никогда ее не забывает, но это уже третий раз. Или четвертый. Четыре раза – это совсем неплохо. Она лишь в четвертый раз забыла о ребенке.
Лиза уже на улице. Наступила ночь, а какой завтра день, Лиза не знает. Она бежит домой, бежит что есть мочи, только дорога кажется липкой и вязкой. Дорога желает, чтобы Лиза упала и увязла в гудроне.
Лиза не сдается. Джанелль – та еще мать. Она забывала Джейн Грейс тысячу раз, а Лиза только трижды. Нет, четырежды. Разве Джанелль ухаживает за малышкой, обнимает ее, моет, готовит сандвичи с джемом? Нет, Лиза! Лиза помнит колыбельные, которые когда-то слышала от Босса. Лиза любит Джейн Грейс с тех пор, как увидела ее в прачечной и, вместо того чтобы украсть, стала частью ее жизни. Лизе не нравятся те редкие дни, когда Джанелль вспоминает о ребенке и пытается наверстать упущенное. Но сегодня она отчаянно надеется, что Джанелль дома. Она убеждает себя, что Джанелль готовит макароны с сыром и по миллиону раз ставит затертые кассеты с мультиками «Дора-следопыт», чтобы Джейн Грейс ей не докучала.
Во всех окнах горит свет, а Джанелль куда-то слиняла. Лиза несется из одной пустой комнаты в другую – вот гостиная, вот кухонька, вот комната Джанелль, вот ее комната, вот кладовка, где спит Джейн Грейс. По ночам малышка выбирается из постельки, мимо маминой комнаты крадется к Лизе и утром просыпается рядом с ней. Она зовет Лизу, когда разобьет коленку или увидит плохой сон. Но сегодня Лиза о ней забыла, и во всех комнатах пусто.
Напоследок Лиза проверяет ванную и замирает. В ванне до краев воды, в воде – Джейн Грейс. На поверхности воды колышутся резиновый утенок и три черные какашки. Ванна у Джанелль старомодная, на фигурных ножках, через высокие скользкие бортики малышке не перелезть. Ноги и руки Джейн Грейс бледные и неподвижные, глаза закрыты, кожа вокруг глазниц словно надулась. Концы тонких волос всплыли. Половина лица девочки под водой. Нижняя половина под водой, рот под водой. Джейн Грейс не шевелится.
Лизу накрывает страшный мрак, на миг кажется, что сейчас разорвется ее собственное сердце. Тут она замечает на воде слабую рябь. Курносый носишко Джейн Грейс по-прежнему над водой, эта рябь от ее дыхания.
Лиза бросается к ванне и хватает с пола грязное полотенце. Наклонившись за ним, она вспоминает желтое одеяльце и малышку, которая перестала дышать среди ночи. Лиза тысячу раз целовала ее маленькое личико, обдувала своим дыханием, двумя пальцами нажимала на хрупкую грудь, но ни дочкины легкие, ни сердце работать не заставила. В конце концов она потуже запеленала малышку и закопала в землю. С тех пор руки опустели и сама она опустела и почернела. Но сейчас руки заняты – она вытаскивает Джейн Грейс из воды и укутывает в полотенце. Замерзшая малышка стонет и ворочается в ее объятиях.
– Детям здесь не место, – говорит Лиза.
Джейн Грейс что-то лепечет и утыкается опухшим от слез личиком Лизе в грудь. Девочка пахнет мочой, кожа холодная, сморщенная, но она дышит и хватается за Лизины грязные патлы. Потом открывает глаза, вдыхает несвежий Лизин запах и улыбается.
Лиза полюбила эту девочку еще в прачечной, когда едва ее не украла. Но сейчас их спасет не любовь.
Натягивая девочке носки, Лиза думает не о любви, а о Мелиссе. Она вспоминает Богатую библейскую школу, где было всего две пары розовых ножниц, и каждый день они доставались им с Мелиссой. Она вспоминает, как Клэр Ричардсон втыкала библейские фигурки в войлочное поле и бойким голосом рассказывала жуткие истории.
– Я назову тебя Мози, – говорит Лиза сонной девочке, – потому что вытащила тебя из воды. Одну тебя вытащила. Мози в честь Моисея. – Она втискивает руки девочки в кофту, из которой та давно выросла. Она вспоминает плюшевую утку, вспоминает, как они с Мелиссой позволили океану забрать одну девочку, а Бог забрал другую. Эту девочку заберет она. – Я назову тебя Ивой, потому что ива – дерево особенное.
– Я Джейн Грейс! – пищит малышка.
– Да, да, – кивает Лиза. – Для меня ты Мози Ива, а для всех еще и Джейн Грейс. Сейчас мне пора. Хочешь уйти вместе с Лизой?
Мози Ива Джейн Грейс сжимается в комочек. Ее руки и ноги так плотно обвивают Лизу, что этот удушающий захват нельзя не считать ответом.
Когда Лиза сажает Джейн Грейс в старый слинг и идет с ней к шоссе, ею движет не только любовь. Одной любви недостаточно, и этот чертов год – лучшее тому подтверждение. Сегодня любви помогает Лизино прошлое. Сегодня прошлое толкает ее вперед, словно прижатый к спине пистолет. Она – Лиза Слоукэм, дочь Босса, она лучше умрет и сгорит в аду, чем позволит Мелиссе Ричардсон выиграть.
Лиза смотрит на пустую ванну в доме Босса. Сегодня ей не сделать то, что не сделала Мелисса. Малышки, которую нужно вытащить из воды, уже нет. Мози выросла, и спасти ее куда труднее. Мози уходит на глубину, и как остановить ее, Лиза не знает.
Сперва Лиза поворачивает ходунки, потом здоровую ногу, потом инсультную. Снова поворачивает ходунки, но ванная слишком узкая. Ножка ходунков сильно толкает мусорный контейнер. Он падает, мусор рассыпается по полу.
Последним вываливается тест. Его засунули на самое дно, под комки туалетной бумаги, мятые разовые стаканчики и обрывки зубной нити. Тест падает лицом вверх.
Две розовые полоски. Лизе отлично известно, что это значит.
Лизин рот открывается, и на свободу вылетает долгое гневное «О». Оно становится все выше и громче, пока не превращается в неумолчный вопль. Поздно, слишком поздно. Она видела, как Мози уходит на глубину, но сделать ничего не смогла, а Босс вообще не видела. Сейчас уже поздно. Слишком поздно. Лиза голосит и голосит. На вопль прибегают Босс и Мози, испуганно замирают у двери и видят тест.
– Господи! – причитает Мози. – Я ведь даже… Они все под половицей!
Босс бросается к Лизе, неловко прижимается к ходункам, чтобы покрепче обнять и успокоить.
– Это не Мози! Мози не беременна. Это я. Это я. Это я.
Лиза осекается. Она смотрит через плечо Босса на Мози. На потрясенное лицо девочки, взгляд которой мечется от Босса к тесту, туда и обратно.
Две полоски.
– Это хорошо, лучше не бывает, – радостно лепечет Босс.
Мози уплывает, уплывает прочь от Лизиного страха и неожиданного счастья Босса. Вот она поворачивает, потом еще раз, потом еще. Потом скрывается из виду.
В Монтгомери поехали только мы с Роджером. Патти отказалась. В понедельник за ланчем она заявила, что прогуливать школу и пилить в Алабаму на поиски halfcocked57 – безмозглейшая идея на свете.
– Слова «безмозглейший» вообще нет, – парировала я. – А ты сама, если бы знала, где твоя мама, понеслась бы туда или куковала бы на всемирной истории?
– Ну, я хотя бы знаю, какая она, – буркнула Патти. – А вот ты даже не представляешь, кого увидишь.
– Ехать ты не обязана, а вот задницу мою прикроешь, – сказала я. – Завтра утром нужно заскочить в канцелярию и подбросить туда записку от Босса. Типа я заболела. Мне ее Роджер подделал, получилось здорово!
Патти опустила голову и недовольно уставилась на меня сквозь челку. «Откажется», – подумала я, но в итоге Патти вырвала у меня записку.
– Если спросят, буду говорить, что ты весь дом обблевала и обпоносила.
Дорога заняла целую вечность, точнее, четыре часа семнадцать минут. Девяносто миллионов раз мы могли развернуться и поехать обратно. Видимо, Босс бесила меня сильнее четырех часов семнадцати минут в дороге, потому что вернуться я не предложила ни разу. Мы прослушали все сборники Роджера – сам он отбивал на руле соло на ударных, а я изображала подлую, озлобленную гитару. Мы ели жирное печенье из «Хардис», и каждая минута поездки казалась совершенно нереальной, словно мы видели это путешествие в кино и решили повторить.
