– Здесь мы вас призраком не считаем, Йэн. Как видите, мы дали вам роль пронырливого и мудрого старца.
Лорд Олдирн покачал головой:
– Шут в тапочках и объект насмешек. А Полоний становится призраком еще до конца пьесы.
Герцогиня сжала его руку.
– Как и все мы, – ответила она. – Кроме молодого Чарлза Пайпера, который должен остаться в живых и написать много добротных романов.
Пайперу отвели роль Горацио.
– Вы знали, что Готт пишет романы?
– Да. Но он стесняется их, поскольку они не добротные. Он считает, что они суть время, украденное у него как у исследователя старинных текстов. Я искала старинные издания для постановки, и его писательство кажется мне недостойным занятием. Я почти уверена, что такой умной голове место в кабинете министров.
– Дорогая Анна, вы так серьезно относитесь к бремени власти! Как насчет того, чтобы на недельку отвлечь меня от государственных дел? Однако в чрезвычайной ситуации они вызывают таких, как Готт. Весьма странно, но никто, кроме профессионального правдоискателя, не сможет выдумать добротную и правдоподобную ложь. Когда нужна пропаганда, профессора оказываются на высоте.
– Кстати, о лжи, – сказала герцогиня, – вы слышали объяснения Джервейса по поводу его русской знакомой?
С этими словами она отправилась рассаживать гостей.
Готт, ничего не подозревая о своей потенциальной роли и значении обмана в чрезвычайной ситуации, оглядывал общество глазами постановщика. Он все больше и больше убеждался в том, что размах намечавшегося представления приобретает угрожающие масштабы. Все началось с невинной семейной забавы. А теперь, хотя публичного освещения не предвиделось, в Скамнум съезжались театральные критики, словно на какой-то важный фестиваль. Съезжались профессора, чтобы качать учеными лысинами над трактовками своих коллег. Съезжались престарелые члены царствующего дома, чтобы высказать вежливое недоумение. Больше всего тревожило то, что съезжались «все» – с целью, безусловно, быть там, куда съехались «все» остальные. И даже если эти «все» являлись избранными – теми, перед кем лорд-канцлер мог лицедействовать без всякой опаски, – они, тем не менее, представляли собой толпу, чья реакция могла оказаться непредсказуемой.
Труппа, которая ставила «Гамлета», обладала одним изначальным преимуществом. Ее отличало тщательное отношение ко всему. Ее члены унаследовали скрупулезность, сочетающуюся с традициями Скамнума касательно ответственности за проведение досуга. Благодаря этой привычке легкомысленный Ноэль никогда не возьмется за крикетную биту или теннисную ракетку, не взвесив предварительно свои силы и шансы. Эта же привычка заставит Элизабет на следующий год оставить Самервилл-колледж и продолжить образование после того, как она чудесным образом найдет свое призвание в изучении множества скучных старо– и среднеанглийских текстов. Именно эта привычка заставляла Джервейса Криспина вскакивать со своего места в палате общин, чтобы обсуждать длинные колонки цифр, невинно обратив взор к потолку. Все это сделает постановку «Гамлета» как можно более достоверной. Однако Готт все же пребывал в сомнениях. Актерское мастерство – настолько трудное дело, что должным образом его можно освоить только из-за финансовой необходимости. Самый лучший режиссер – это дилемма «играй как следует или выметайся».
– Вам не кажется, что игра на сцене – самое неестественное в мире занятие? – раздался справа от Готта голос одной из одинаковых сестер Терборг – мисс Терборг-первой.
– Я только что думал об этом… – Готт про себя отметил отсутствие чудесного единомыслия, сопровождавшего чуть раньше мнение Элизабет о закате. – Однако некоторые говорят, что мы только и делаем, что играем.
– Да, но ведь это же совсем другое дело, так? Мы всегда разыгрываем внутри себя свой идеальный образ – свою «персону», кажется, так? – чтобы возвыситься в своих или чужих глазах. Или же мы притворяемся, чтобы достичь того, чего хочет наше настоящее «я». Однако вся эта затея с перевоплощением в кого-то и примеркой на себя его образа и желаний – в чистом виде фальсификация – разве это не противоестественно?
Сидевшие по обе стороны от нее Готт и Мелвилл Клэй посмотрели на девушку с некоторым любопытством. Готт как преподаватель оценивал ее интеллектуальный уровень. Клэя же заинтересовала дискуссия о теории актерского мастерства. Он с жаром включился в нее:
– Это самое неестественное в мире занятие. Именно поэтому оно до сих пор считается чем-то недостойным. И поэтому оно увлекательно и интересно. Никто никогда не становится кем-то еще. Некем становиться, и это всего лишь неудачная фигура речи. Говорят о том, как актер «проживает» свою роль и все такое. Но это же ведь все надумано, не так ли? Игра есть игра, и удается она, когда ты в форме. Вот почему так трудно играть любителям – потому что все дело в технике.
– Ну, – сказал Готт, – «Гамлета», к счастью, почти невозможно испортить. А поскольку все лежит на ваших плечах, у нас все получится.
– Да, более чем получится! В процессе постановки для меня стало почти откровением, с какой быстротой умные люди набирают нужные навыки. Леди Элизабет прекрасна, а герцог просто великолепен. Оба постигли главную истину. Если игра – это стопроцентная техника, то техника на семьдесят пять процентов состоит из координации и слаженности. – Клэй повернулся к герцогине, чтобы подробнее остановиться на слаженности.
Да, на самом деле во всех проведенных репетициях Элизабет показала себя прекрасно, а герцог просто великолепно. Было нелегко заполучить хозяина Скамнума на сцену. В назначенный час он то наставлял своего управляющего, то получал наставления от страхового агента, то чопорно играл в крокет с женой викария на дальней, обсаженной кедрами лужайке. Он вообще относился к этой затее с каким-то смутным недоверием. Однако когда он оказался на огромном помосте, сооруженном по указанию Готта в банкетном зале, стало ясно, что его роль подходит ему как нельзя лучше. Являлось ли это делом техники или нет, но шекспировский жестокий узурпатор Клавдий воплотился как живой среди окружавших его придворных.
– Анна, – сказал герцог с другого конца стола, – я насчет цветов в длинную галерею в понедельник. Быть может, поставить шекспировские полевые цветы? Я посмотрел книгу о них в библиотеке, и теперь мы сможем заполучить почти все их виды.
– Маргаритка полевая, – уверенным голосом вставил Банни, – и фиалка голубая, и сердечник луговой.
Он с улыбкой оглядел стол с видом человека, придавшего изящества всему происходящему. Все одобрительно смотрели на него, кроме Терборгов, бросавших на Банни холодные взгляды. Только в Соединенных Штатах, подумал Готт, несогласие проявляется столь открыто.
– Пойдемте и нарвем их, – предложила Диана Сэндис.
– Их надо собирать в понедельник, – возразила герцогиня, – но тогда мы будем очень заняты. Хотя мысль хорошая.
Герцог задумался:
– Можно попытаться уговорить Макдональда, чтобы он послал кого-то из своих ребят в лес за цветами. Или, возможно, ребятишек из сторожек. Я поговорю с ним.
Затем, кивая своим мыслям об этой возможности, он продолжил рассказывать миссис Терборг об интересе Шекспира к садоводству. Та, подхватив разговор о цветах, подробно развила тему глоксиний, львиных зевов, хионодоксов и кольквиций, куда более знакомых скорее Макдональду, нежели его хозяину. Сидевший чуть поодаль Чарлз Пайпер слушал их разговор с нескрываемым интересом человека, привыкшего записывать в дневник, прежде чем лечь спать. В его будущих сочинениях некая дама обязательно станет распространяться о глоксиниях, львиных зевах, хионодоксах и кольквициях.
– Кто этот молодой человек, столь внимательно слушающий мою матушку? – спросила мисс Терборг-первая.
– Чарлз Пайпер, романист, – ответил Готт. – Только что вышла его весьма успешная книга «Скотский ярус».
Казалось, что мисс Терборг-первая перебирает у себя в голове некую обширную картотеку.
– Ну конечно: «страшная тайна скотского яруса». По-моему, это о Христе.
– Нет. Это о детстве Достоевского.
– Достоевский, – твердо заявила мисс Терборг, – очень интересовался Христом.
«Через любую пропасть, – подумал Готт, – всегда можно перебросить мостик».
– А вы пишете романы? – поинтересовалась мисс Терборг.
Герцогиня инстинктивно пришла ему на выручку.
– И я решила, что у нас должны быть пожарные. Джайлз, в елизаветинских театрах были пожарные?
– Там случались пожары, – осторожно ответил Готт.
– Ну, я договорилась, что из Кингс-Хортона прибудут трое пожарных, и обязательно в касках. Они встанут у каждой двери рядом с лакеями.
– Анна, – раздался с другого конца стола визгливый голос Макса Коупа, – а о филере ты договорилась? Тебе не кажется, что филер…
– Филер, Макс!
