– Не пожелает ли свидетель сказать нам, сколько часов длился первый допрос моего клиента?
Комиссар был к этому готов.
– Семнадцать часов.
– И юноша ни разу не ел?
– Лекер отказался от предложенных бутербродов.
Казалось, адвокат хочет сказать присяжным заседателям: «Вы видите, господа! Семнадцать часов без еды!»
Но разве за это время сам Мегрэ съел хоть что-нибудь, кроме двух бутербродов? И почему-то никого не убил!
– Свидетель признает, что седьмого марта в три часа утра ударил обвиняемого, хотя тот ничем этого нападения не спровоцировал, потому что у бедного мальчика были на руках наручники?
– Нет.
– Свидетель отрицает, что ударил моего подзащитного?
– В какой-то момент я дал ему пощечину, как дал бы своему собственному сыну.
Адвокат ошибался. За это дело надо было браться совсем с другой стороны. Но его занимала лишь реакция судебных заседателей и то, что напишут газеты.
На этот раз он пошел против правил и обратился напрямую к Мегрэ; его голос был одновременно сладким и едким.
– У вас есть сын, господин комиссар?
– Нет.
– У вас когда-нибудь были дети?.. Прощу прощения?.. Я не расслышал ваш ответ…
Комиссар был вынужден громко повторить, что у него родилась дочь, которая не выжила.
Вот и все. Он покинул место свидетеля, выпил стаканчик в баре Дворца правосудия и вернулся в свой кабинет. Люка, закончив расследование, которое вел две недели, подключился к делу Турэ.
– Никаких новостей о юном Жорисе?
– По-прежнему никаких.
Вчера вечером возлюбленный Моники Турэ не вернулся домой, этим утром снова не появился в книжном магазине и не пришел в полдень в ресторанчик на бульваре Севастополь, где обычно обедал со своей девушкой. Именно Люка руководил его поисками, обзванивая вокзалы, жандармерии и пограничные заставы.
Жанвье с помощью четырех коллег продолжал опрашивать торговцев скобяными изделиями в надежде обнаружить продавца ножа.
– Нёвё не звонил?
Мегрэ должен был появиться на работе гораздо раньше.
– Он звонил полчаса тому назад. Будет перезванивать в шесть.
Мегрэ чувствовал себя уставшим. Перед его глазами стояла скамья подсудимых. Рене Лекер, судьи, толпа в плохо освещенном зале, обшитом деревянными панелями. В ушах звучал голос адвоката. Все это ему не нравилось. Как только подозреваемый покидает криминальную полицию и переходит в руки судебного следователя, обязанности комиссара заканчиваются. Но почему все всегда происходит не так, как хотелось бы? Он мог только предполагать, как будут развиваться события. И если бы они зависели от него…
– Лапуэнт ничего не обнаружил?
Каждый из инспекторов занимался своим заданием. Малыш Лапуэнт последовательно обходил меблированные комнаты, все дальше и дальше удаляясь от бульвара Сен-Мартен. Ведь месье Луи должен был где-то менять ботинки. Или он снимал комнату на свое имя, или пользовался чей-то квартирой, возможно квартирой женщины с лисой, которая выглядела его законной супругой и которой он купил кольцо.
Сантони, в свою очередь, продолжал заниматься Моникой, полагая, что Альбер Жорис попытается установить контакт с девушкой или передать ей новости о себе.
Семья еще накануне забрала тело Луи Турэ, воспользовавшись услугами похоронного бюро. Похороны были назначены на следующий день.
И снова Мегрэ подписывал кипы бумаг, отвечал на не интересующие его телефонные звонки. И все же странно, что никто не позвонил, не написал или не пришел в полицию в связи с убийством месье Луи. Складывалось впечатление, что его смерть вообще никого не взволновала.
– Алло! Мегрэ у аппарата.
Голос инспектора Нёвё. Скорее всего, полицейский звонил из бистро, потому что в трубке слышалась музыка, как если бы рядом звучало радио.
– По-прежнему ничего интересного, патрон. Я нашел еще троих человек, в том числе пожилую женщину, которые помнят месье Луи, так как проводят много времени на скамейках Больших бульваров. Они твердят одно и то же: очень милый мужчина, обходительный, всегда готовый завязать разговор. Если верить старой даме, то, вставая со скамейки, он обычно направлялся к площади Республики, но она быстро теряла его из виду в густой толпе.
– Она видела, как он с кем-нибудь встречался?
– Она – нет. А клошар сказал: «Он ждал кого-то. Когда дожидался, они вместе уходили». Но бродяга не смог описать этого человека. Он повторял: «Обычный тип, каких встречаешь каждый день».
– Продолжай, – вздохнул Мегрэ.
Затем он позвонил жене и предупредил, что немного задержится, после чего спустился к подъезду, вызвал машину и продиктовал шоферу адрес в Жювизи. Дул резкий ветер. Тучи висели низко над городом; казалось, что рядом море и приближается шторм. Шофер с трудом разыскал Тополиную улицу. Свет горел не только в кухне, но и в окнах второго этажа.
Звонок не работал. Его отключили в знак траура. Но кто-то услышал, как подъехала машина, и открыл дверь; Мегрэ увидел незнакомую женщину, старше мадам Турэ на четыре или пять лет и похожую на нее.
– Комиссар Мегрэ… – представился он.
Женщина развернулась к кухне:
– Эмили!
– Я слышу. Пригласи его.
Комиссара провели на кухню, потому что в столовой находился гроб. В узком коридоре витал запах цветов и свечей. Несколько человек сидели за столом, на котором были расставлены холодные закуски.
– Извините за беспокойство…
– Хочу представить вам месье Манена, моего зятя, он работает контролером.
– Очень рад…
Манен выглядел напыщенным и глуповатым типом с рыжими усами и выступающим кадыком.
– Мою сестру Жанну вы уже знаете. А это Селин…
Помещение было слишком тесным и с трудом вмещало такое количество народа. Одна только Моника не поднялась со своего места и напряженно смотрела на комиссара. Должно быть, она решила, что Мегрэ приехал именно к ней, чтобы расспросить об Альбере Жорисе. От страха девушка словно окаменела.
– Мой зять Ланден, муж Селин, возвращается сегодня ночью скорым поездом. Он успеет как раз к похоронам. Не желаете присесть?
Мегрэ отрицательно покачал головой.
– Возможно, вы хотите взглянуть на Луи?
Она старалась продемонстрировать комиссару, что все организовано наилучшим образом. Мегрэ проследовал в соседнюю комнату, где в гробу с открытой крышкой покоился Луи Турэ. Хозяйка дома тихо выдохнула:
– Кажется, что он спит.
Комиссар сделал то, что должен был сделать: окунул веточку самшита в святую воду, перекрестился, пошевелил губами и снова перекрестился.
– Он не должен был умереть…
И добавила:
– Он так любил жизнь!
Они тихонько вышли, и мадам Турэ прикрыла дверь. Все ждали отъезда Мегрэ, чтобы вернуться к трапезе.
– Вы намерены присутствовать на похоронах, месье комиссар?
– Да, я буду. Именно по этому поводу я и пришел.
Моника по-прежнему не шевелилась, но это заявление ее успокоило. Казалось, Мегрэ не обращал на нее никакого внимания, и она решила не двигаться, дабы не искушать судьбу.
– Полагаю, что вам и вашим сестрам знакома большая часть людей, которые будут присутствовать на похоронах. А вот я не знаю никого.
– Я понимаю! – заявил Манен таким тоном, будто ему в голову пришла та же мысль, что и Мегрэ.
Повернувшись к остальным присутствующим, он словно хотел сказать: «Вы сейчас все узнаете!»
– Я бы хотел, чтобы в случае, если чье-то присутствие покажется вам странным, вы подали мне знак.
– Вы предполагаете, что убийца явится на похороны?
– Не обязательно убийца. Я стараюсь не пренебрегать никакими мелочами. Не забывайте, что нам почти ничего не известно о последних трех годах жизни вашего мужа, точнее, о той части жизни, которую он проводил вне дома.
– Вы думаете, что у него могла быть женщина?
Лицо мадам Турэ стало суровым, и такое же выражение автоматически появилось на лицах ее сестер.
– Я ничего не думаю. Я ищу. И если завтра вы подадите мне знак, я сразу пойму.
– Любой человек, которого мы не знаем?
Мегрэ кивнул и еще раз извинился за беспокойство. До дверей его провожал Манен.
– Вы уже напали на след? – Он обратился к комиссару как к врачу, который только что отошел от постели больного.
– Нет.
– У вас нет ни малейших предположений?
– Ни малейших. Доброго вечера.
Этот визит несколько развеял мрачное настроение, овладевшее Мегрэ, пока он ждал своей очереди в качестве свидетеля по делу Лекера. В машине, несущейся в Париж, комиссар размышлял о совершенно отвлеченных вещах. Когда двадцатилетним юношей он приехал в столицу, наибольшее впечатление на него произвело беспрерывное бурление большого города, непрекращающееся движение сотен тысяч людей, спешащих в поисках неизвестно чего.
В отдельных, наиболее оживленных кварталах Парижа это бурление было особенно заметным: например, рядом с Центральным рынком, с площадью Клиши, с площадью Бастилии и на пресловутом бульваре Сен-Мартен, где месье Луи встретил свою смерть.
