– Полагаю, Лили сообщила вам о случившемся, – сказал он. – Все шестеро кивнули. – Боюсь, он мертв. Принял яд.
Присутствующие зашевелились. Найджел, чьи нервы были напряжены до предела, почувствовал, как по комнате прокатилась волна облегчения, словно прохладный ветерок под конец палящего летнего дня. Что это было – просто облегчение, вызванное тем, что неопределенность, в которой они пребывали все это время, наконец разрешилась, осознание того, что Нотт-Сломан молчаливо признал свою вину? Либо – вдобавок – еще и чье-то куда более глубокое облегчение от того, что на сей раз никто не сомневается, что это было самоубийство? И лишь Джорджии Кавендиш, казалось, вовсе не коснулись общие переживания. Она сидела рядом с братом, и губы ее печально кривились то ли в некоем недоумении, то ли в предчувствии чего-то, а во взгляде угадывалось не облегчение, как у остальных, но сомнение.
– Инспектор попросил меня узнать, когда Нотт-Сломана видели в последний раз, – сказал Найджел. Ответить на этот вопрос было не сложно. Вместе со всеми он пил чай в гостиной. Был задумчив и необычно молчалив. По окончании чаепития пригласил Лючию немного погулять. Но она даже не ответила – кол, вбитый инспектором, плотно сидел на месте. Затем вышел из гостиной. Времени было без пяти пять. Примерно десять минут спустя Лили Уоткинс видела, как он украдкой открывает заднюю дверь и выглядывает на улицу. Было уже темно, но не настолько, чтобы не увидеть расхаживающего по двору констебля. Нотт-Сломан что-то пробормотал и вернулся назад. Больше его не видели. Отвечая на вопросы Найджела, никто не выказывал ни волнения, ни малейших колебаний. Сирил Нотт-Сломан представлял угрозу лишь для одного из собравшихся и досаждал всем остальным. Вряд ли в его некрологе было бы написано что-то еще; а заботу о пышных похоронах возьмет на себя клуб «Физ-энд-Фролик» со всем его дурновкусием, тупоумием, дешевым блеском, барабанным боем и мертвым весельем.
– Насколько я понимаю, никто не слышал каких-либо звуков из его комнаты? – спросил Найджел. – Хотя при падении тела на пол какой-то шум бы донесся…
– Я – точно нет, – сказал Кавендиш. – Но после чаепития я пошел в малую столовую, а она находится не под его комнатой.
Наступило недолгое молчание. Его оборвала Джорджия, кажется, вспомнившая что-то.
– Слушайте, а ведь мы как будто слышали какой-то стук прямо у нас над головами. Это было около половины шестого, правда, Лючия?
– Не помню. – Лючия равнодушно пожала плечами.
– Что касается меня, то после чая я примерно в течение часа работал у себя в комнате, – сказал Старлинг. – Она рядом с его спальней. Я слышал, как он входил к себе, по-моему, это было где-то в десять минут шестого, но это и все. Правда, я целиком ушел в эту проклятую статью об аористе в императивном наклонении, что Уотсон опубликовал в «Классике», так что вряд ли что-нибудь бы услышал, даже если бы было что.
– Аорист в императиве в одной комнате и смерть в другой, – негромко проронила Джорджия.
– Плата за грех – смерть, – провозгласила вдруг миссис Грант, придав тону максимальную суровость.
Нелл простодушно хихикнула, но тут же прижала ладонь к губам. Ясно, что в такой обстановке дознание, пусть в самой тактичной форме, проводить невозможно. Вскоре Найджел заметил, что к дому подъезжает полицейская машина. Наверху послышались шаги. Понимая, что они означают, Найджел лишь порадовался про себя, что его там нет. Прошло еще несколько минут, после чего появился Болтер и кивком попросил Найджела выйти. Его ждет инспектор. Поднимаясь наверх, на лестнице он столкнулся с сержантом.
– Долго мы их держать не будем, – сказал он. – Осталось дождаться нашей дамы из полиции.
Доктор Уилл, сохраняя свою обычную строгую невозмутимость, стоял у раковины и вытирал руки. Инспектор выглядел возбужденным – насколько может быть возбужден банковский служащий. Выражения лица Нотт-Сломана, к счастью, увидеть было невозможно, ибо он лежал, закрытый простыней.
– Синильная кислота, – пояснил инспектор, поворачиваясь к Найджелу. – Наиболее быстро действующий яд. Доктор Уилл говорит, он принял не всю приготовленную дозу – несколько капель впиталось в одежду; к тому же пена на губах свидетельствует, что смерть наступила не мгновенно.
– Затрудняюсь сказать что-нибудь более определенное, – вмешался доктор Уилл, – пока мы не выясним в точности, какую и в какой форме дозу он принял. Насколько я понимаю, Бликли пообщается с коронером после вскрытия?
Дождавшись ухода доктора, Найджел передал Блаунту те крохи информации, которые ему удалось добыть в гостиной. Блаунт, в свою очередь, осмотрел три из находившихся наверху комнат, оставшимися сейчас занимался Бликли. Пока ничего не обнаружилось.
– Наверное, – заговорил инспектор, – убийца спрятал улики где-нибудь в потаенном месте дома, а может быть, вне его. Сержант сейчас прочешет первый этаж. То, что мы не нашли в комнате сосуда, в котором мог бы содержаться яд, указывает на то, что это было не самоубийство. Однако убийца несомненно должен был бы представить случившееся как самоубийство, и в таком случае зачем ему трудиться, пряча куда-то этот самый сосуд?
– Я все еще не могу понять, как ему удалось сделать это. Будем исходить из того, что он не зашел к Нотт-Сломану с предложением: «Выпейте-ка вот это. Запах необычный, но для здоровья очень полезно».
– Да, вряд ли. Скорее всего, он растворил эту гадость в жидкости, которую Нотт-Сломан раньше или позже, но в любом случае выпил бы, а потом, когда тот действительно сделал глоток, унес стакан.
– Из чего следует, что он должен был периодически входить и выходить из комнаты, чтобы убедиться, как продвигается дело. Вряд ли это мелькание понравилось бы Нотт-Сломану.
– Ну что ж, – несколько уязвленно ответил инспектор, – надо полагать, у вас есть более убедительное объяснение? – Найджел нервно заходил по комнате, беря в руки и вновь ставя на место различные предметы.
– Икс мог войти в комнату с парой бокалов или фляжкой и предложить Сломану выпить с ним.
– И прихватить с собой цветки персикового дерева, чтобы объяснить странный запах жидкости в одном из бокалов, – парировал Блаунт.
– Вот оно! – воскликнул Найджел, продолжая возбужденно мерить шагами комнату. – Понял! Коктейль. Коктейль может пахнуть как угодно. Чертова скорлупа! То и дело на нее наступаешь. – Он наклонился, собрал скорлупки и бросил их в мусорную корзину.
– Что ж, – согласился Блаунт, – не исключено, что так оно и было. А от двух бокалов с коктейлями не так просто избавиться. Если бы он решил сполоснуть их и поставить назад в буфет, его вполне мог заметить кто-то из слуг. Надо проверить.
В этот момент в комнату вошел сержант, доложивший, что прибыла карета «Скорой помощи», а с ней и женщина-полицейский. Блаунт спустился, чтобы сообщить слугам, что им придется подвергнуться обыску. Мужчины прошли наверх и вынесли останки Нотт-Сломана – неоплаканного, без почестей и невоспетого. Теперь Найджел остался один. Он закурил сигарету и, задувая спичку, почувствовал вдруг, что горький миндальный запах, который совсем было выветрился, снова сгустился. Он рассеянно огляделся. Непонятно, как будто бы нет ничего такого, оттуда бы он мог взяться. Найджел затянулся и сразу почувствовал, что в горле слегка запершило. Запах исходил от сигареты, а теперь и от пальцев. Неужели кто-то отравил его сигареты? Чушь какая-то. Но ведь как-то же эта дрянь должна была сначала попасть ему на пальцы. К чему он только что прикасался? Не к телу, нет… Думай, думай. Страшно вообразить, но всего несколько минут назад инструмент убийства был у тебя на ладони. Найджел напряженно вспоминал, к чему все же он прикасался. И тут его взгляд упал на мусорную корзину. Он наклонился и достал из нее горсть скорлупок. Да! Вот оно! Грецкий орех, а пахнет горьким миндалем.
Радость, однако, оказалась недолгой. Слишком уж все фантастично. С тем же успехом можно предположить, что Нотт-Сломан умер не от грецкого ореха, а от укуса мамбы или происков лесной нимфы. Найджел аккуратно разложил скорлупки на носовом платке, так, как если бы это были составные части, которые нужно сложить определенным образом – и ребус будет успешно разгадан. Одно ему бросилось в глаза сразу: для грецкого ореха скорлупа была слишком тонкой. Разумеется, лишь на глаз, независимо от необычно большого количества кусков, на которые она раскололась. Затем Найджел заметил еще кое-что. Нижние края иных скорлупок были на удивление ровными: они сразу привлекали к себе внимание, как пограничные края ребуса. Разглядывая эти скорлупки в лупу, Найджел заметил, что они покрыты каким-то веществом. Трудясь со всевозможным тщанием, Найджел ухитрился восстановить полушария ореха, что позволило сделать неопровержимый вывод: орех был расколот пополам, а затем снова склеен. Далее последовало еще одно открытие: в орехе было просверлено крохотное отверстие, впоследствии замазанное шпаклевкой.
